Уклоны мистера Пукса-младшего - Джемпсон Майк. Страница 19

Когда мы ехали в город, я спросил члена окружного правительства.

— Что им будет за такие речи?

Он рассмеялся и сказал:

— Я тоже обдумываю, что им будет за такие речи. Только не «им» — крестьянам, а «им» — работникам тракторных курсов.

После этих толчков, отец, я не устоял. К этому прибавилось еще и то, что я женюсь, отец. Моя невеста — очаровательная девушка и, если вы когда-нибудь приедете к нам, — вы ее несомненно полюбите. Наша свадьба — завтра. Я не прошу у вас благословения, отец: здесь обходятся без этого. Просто нужно зайти в мэрию [56], заплатить несколько шиллингов, и вы выходите из мэрии на улицу уже женатыми.

Итак, я не устоял. В один прекрасный вечер я распределил все виденное по мозговым полочкам, вспомнил все отзывы нашей прессы о большевизме и увидел:

Наши газеты, деятели, школы, церкви — лгуны. Большевики — сила. Необходимая сила.

И мне так нравится у них, отец, что я решил остаться тут. Завтра я уже поступаю на службу — преподавателем английского языка; завтра же зайду в общежитие политэмигрантов, где я сейчас живу, и сознаюсь им во всем. Аничка говорит, зная от меня все, что меня не арестуют даже, не то что не расстреляют, если я расскажу им всю правду. Будем надеяться, что это будет именно так.

Я еще не большевик, отец. Но я уже вступил в «Общество друзей детей», от которого один шаг до партии [57].

Я остаюсь тут навеки, отец. Я счастлив, что случай привел меня сюда.

Позвольте просить вас, отец, понять меня, понять мое новое миросозерцание.

Простите, отец, и прощайте.

Ваш Джемс.

Глава четырнадцатая,

в которой трагически заканчиваются подвиги Джемса в СССР.

Да, недоставало немногого, чтобы Джемс сделался почти социалистом. Вечер у Анички превратился, незаметно для всех, в политическое собеседование. Отец Анички — бывший буржуа, носящий сейчас странное звание «спец» — решил показать гостю, что такое его родина, что такое советская страна. Гости — юноши и девушки — не принадлежавшие к рабочему, правящему классу, все же чувствовали гордость, патриотизм, слушая Пукса, слушая, как изумлялся, восхищался иностранец, увидевший страну советов.

Джемс удивлялся все более и более: те, которым, по его мнению, принадлежала высокая честь спасать страну, строить ее наново, после изгнания большевиков, — довольны большевистским правительством, гордятся ростом большевистской страны и, главное, ничего не предпринимают для того, чтобы сбросить иго коммунизма:

— Вы — коммунист? — спросил, наконец, Джемс одного из молодых людей, хваставшегося только-что ростом завода, на котором он служил.

— Что вы! Но я член профсоюза, был даже один раз членом месткома. И я политически грамотен. Я через два года кончаю вуз.

— А когда вы кончите вуз, что вы будете делать?

— Я буду служить дальше. Я стану на такую работу, какую мне предложат, и буду отлично работать.

— Ну, а потом?

Молодой человек пожимает плечами: какой смешной этот иностранец!

— Ну, конечно же, буду служить и потом. А совсем потом — умру.

— Скажите, — Джемс осторожно подбирал слова, — вам разве не хочется разбогатеть, ничего не делать, жить в довольстве и роскоши — и только?

— Что вы! Это ведь будет отчаянно скучно. Я не представляю себе, как я проживу год без работы.

Аничка вмешалась в разговор:

— Конечно, очень хорошо жить в роскоши. Но для этого не нужно оставлять работу, нужно только много зарабатывать. Вот мы живем на четыреста рублей в месяц, и нам очень хорошо.

Джемс перевел: сорок фунтов в месяц. Это же почти нищие. Но затем он вспомнил, что здесь все дешевле, проще, яснее. Вспомнил и вздохнул. А затем тихо-тихо спросил Аничку:

— Ну, а вы, очаровательная девушка, головку которой должны кружить наряды, духи, театры, — что вы думаете?

— Как вам не стыдно, Рой, думать, что я такая дурочка! Я отлично понимаю, что не только в нарядах счастье. Я учусь, я служу. Я чувствую, что я человек, а не только женщина.

Боже, значит, мать Джемса, и Бесси, и все его лондонские приятельницы — дуры!

Джемс слишком потрясен. Он прощается. Он должен отдохнуть.

Снова — темная передняя. Снова — вдвоем сАничкой. Сегодня Джемс смелее: он целует обе руки. Аничка хохочет:

— Поцелуйка! Дамский угодник!

Дверь разделяет их на целые сутки.

Ночь Джемс провел без сна. Впечатления мучили его. Он обдумывал все, от самой ничтожной мелочи, до крупнейших событий.

Утром, спустившись в столовую, Джемс продолжал размышлять. Ночь не принесла никаких решений. Для того, чтобы привести свои мысли в порядок, Джемсу нужен был срок больший, чем несколько дней.

Два дня — от семи утра до позднего вечера — бродил Джемс в сопровождении Джорджа по заводам и фабрикам.

Джемс — это было у него в крови, это он всосал вместе с молоком матери — был сыном своего класса. Следует сознаться, что у капиталистов есть одна хорошая черта — они искренно любят промышленность, приносящую им доход. Они верят цифрам, связанным с промышленностью.

Два дня Джемс изучал цифры и нанизывал факты на нить промышленности.

Для начала Джемс взялся за цифры производительности труда и заработной платы.

Он думал: если хозяевами всего являются рабочие, — они должны скверно работать и много зарабатывать. Они должны — ибо рабочие всего мира, по мнению Джемса, одинаково жадны и глупы — вырабатывать скверный продукт и, наряду с этим, бешено гнаться за высокой зарплатой. И себестоимость продукта должна быть, поэтому, высокой.

Факты, однако, не подтвердили размышлений Джемса. Промышленность в Советском Союзе работала вовсе не плохо. Заработная плата была достаточно высока и росла из года в год, но производительность каждого рабочего не была низкой. Наоборот — она все время повышалась.

Не мог понять Джемс и того, что рабочие работают сознательно. С детства Джемс знал, что основное занятие рабочих — обманывать предпринимателя. А тут, за редкими исключениями, работали охотно, контора показывала правильную выработку, рабочий не мошенничал.

Все это было чрезвычайно странно. Джемс даже пошел на ловкий трюк: подозревая, что Джордж показывает ему только хорошо поставленные предприятия, он, увидев вывеску, потянул Джорджа за рукав:

— Можно нам зайти сюда?

Кажется, Джордж понял его. Он вспыхнул, но затем с охотой ввел Джемса на территорию маленького штамповочного завода. Но и там было то же, что и всюду.

Под вечер Джемс получил переведенную на английский вырезку из газеты. Весь вечер, забыв об Аничке, сидел Джемс над цифрами. Он вспоминал все слышанное и читанное по поводу советской промышленности и видел, что правда в этих, советских, цифрах.

Да, они дошли в 1927 году до довоенного уровня. Они даже опередили его.

Да, валовая продукция цензовой промышленности в СССР стоила в 1926 году 4.160 миллионов рублей, а в 1927 — 4.992 миллиона.

Да, государственная промышленность дает на рынок почти семь десятых всех товаров. И соотношение из года в год растет.

Да, у них уменьшается безработица. В 1926 году прирост рабочей силы равнялся двадцати пяти процентам.

Да, они действительно восстанавливают промышленность — в прошлом году капитальное строительство вместе с электростроительством стоило 900 миллионов рублей, а в этом году будет стоить 1.200 миллионов рублей.

Да, они растут.

И они — молодцы. Они, враги, здорово работают. У них изумительная целеустремленность: все, начиная от школы и кончая парламентом, имеет одну цель — строительство социализма.

Боже мой, они очень крепко стоят на ногах: партия, управляющая страной, имеет время для споров по теоретическим вопросам. Если объявляется какая-нибудь кампания, — ее проводит вся страна.

Вообще, поразительное явление: вся страна мыслит, как одно целое. Сперва появляется в прессе несколько статей. И это не статьи официальных лиц, — нет, эти статьи пишутся под шум моторов или в дымной избушке. Затем власть учитывает эти статьи, а потом мысли, высказанные отдельными рабочими или крестьянами, возвращаются к ним уже в виде декретов или обращений.