Когда зацветают подснежники - Прокофьев Вадим Александрович. Страница 27

Глава VII

Каждый раз, поднимаясь по этой белой мраморной лестнице в доме на Фонтанке, Кирилл Пантелеймонов, в прошлом мелкий филер, а ныне начальник целой группы «пауков», ведущих внешнее наблюдение, вспоминал поучительный рассказ своего шефа об истории дома.

Старые петербуржцы величают его «домом у Цепного моста». При этом понижают голос. А моста-то Цепного, поди, уже лет десять, если не более, как нет. Но врезалось в память россиянам это здание.

Да и как не запомнить! Тут с 1833 года размещалось III отделение личной императорской канцелярии. Великий шутник был его императорское величество, блаженной памяти Николай Павлович. Домик подарил шефу жандармов Бенкендорфу.

Говорят, что когда-то, еще в благословенном осьмнадцатом столетии, сей домик отстроил граф Остерман. И между прочим, проживал в сем доме некий коллежский асессор Флейшер. Доктор знатный. И бестия первостатейная — поместил где-то объявление, что, мол, есть такой медик, «который лечит всякого роду сильные нутренние и наружные болезни без изъятия», а проживает он по Фонтанке, в доме № 123.

Вот ракалья! «Нутренние болезни». Только ошибочку допустил — болезни «нутренние» без изъятия не лечат, никак невозможно. Такая уж это зараза — не пресечешь, считай, эпидемия, хуже чумы. Ведь до чего дошло — его «пауки», «подметки», «филиришки», по целковому за штуку, вдруг пригрозили забастовкой! Да еще и «экономические требования» выдвинули. Им, видишь ли, мало в лапу кладут, добавить бы надобно.

И все почему? «Дух времени». Та самая «нутренная зараза». Эпидемия! Ведь и чиновники тоже в революцию понтируют. Но эти, вишь, предпочитают вистовать только тогда, когда на руках все онеры, а так — пас. А «пауки» — вистуют. Мразь!

Пантелеймонов поднимается на третий этаж. Сейчас он предстанет перед начальником отдела политического сыска, и ему надлежит, как всегда, сделать сообщение о результатах недельного наблюдения. Обычно результаты всегда были. И начальство оставалось довольно. Ну, а сегодня какие могут быть результаты, если эти гороховые чучела всю неделю пьянствуют по кабакам и предъявляют свои требования. Ведь самому пришлось всю неделю шастать по улицам. Но один много ли успеешь? Ведь закон слежки таков: если увязался за кем-то, то уж, будь добр, проследи до конца. На другие объекты не покушайся.

Пантелеймонов остановился возле массивной двери.

«Пронеси, господи, матерь божья богородица…»

Дверь отворилась.

— А… Вас мне и надобно, любезнейший. Заходите, заходите!

Пантелеймонов бочком влез в кабинет, затаил дыхание. Сейчас, после доклада, начальство учинит ему генеральский разнос и, как знать, может быть, и от должности отрешит.

Но начальство не пожелало слушать докладов.

— Сегодня примите на себя лично наблюдение за одним нелегалом. Он в Петербурге проездом. Пробыл несколько дней. Встречался с большевистскими лидерами и возвращается в Москву. По паспорту — смоленский дворянин Алексей Алексеевич Мелованов. Есть подозрение, что его настоящая фамилия — Богомолов. Опасный функционер. Известен под кличкой Черт. Выедете вместе с ним в Москву и там передадите московским сотрудникам.

Пантелеймонов невпопад пробормотал что-то вроде «покорнейше благодарим» и пулей выскочил из кабинета. Пронесло!

Уже на улице с гордостью подумал, что о нем не забыли и не кому-нибудь, а ему поручили наблюдение за ниспровергателем из опаснейших.

В канцелярии отдела Пантелеймонов получил фотографию, и, что главное, адресок, где этот Черт бывал, дали. Адресок-то знакомый. На Морской обитает некий инженер Красин. Бестия из наихитрющих — у себя в кабинете принимает только хорошо знакомых, с незнакомыми общается в шикарных ресторанах, куда «подметок» и не пускают. Была бы его воля, давно бы этого инженера с холеной бородкой и тросточкой в тюрьму бы запрятал. «С изъятием», так сказать.

Филеры, шкуры барабанные, забастовали, прохлопали встречу Красина с Чертом. А ведь за Красиным его люди должны были вести наблюдение.

Что ж, контору инженера Красина Пантелеймонов знает. Карточка Черта в кармане. Уж он-то постарается. Как-никак, а двадцать лет выслуги — это тебе не «подметка» на побегушках.

Пора, пора и в Москву. Все распоряжения получены. Связи установлены. Чертежи и прочая документация надежно упрятаны в подошве сапога. Богомолов, правда, несколько обеспокоен состоянием этой подошвы. Он все же не сапожник. Отодрать отодрал, а вот хорошо ли подшил и подбил обратно?

Нет, оторваться она не может, это исключено. Но на дворе ноябрь, дождит. А если водица подмочит записи, то потом их впору выкинуть.

Записи очень важные — формулы и описание получения панкластита, смеси бертолетовой соли с керосином. Это очень сильное взрывчатое вещество изобрел Эллипс, профессор химии. Богомолов встречался с ним и в Москве. В Москве же Эллипс сообщил рецепт приготовления «панкластита марки дубль М» — у профессора инициалы М. М. Но тогда все это он передал на словах, с записями же, с формулами понадежнее.

И чертеж тоже документ не столько важный, сколь секретный. Леонид Борисович Красин сам вычертил профиль концевой кабельной чугунной муфты. Такую муфту можно заказать на любом чугунолитейном заводе, и при этом вполне легально. А она очень удобна как оболочка для бомб.

Вот ведь как все обернулось. Еще совсем недавно был «Магазин кавказских фруктов», типография. И вдруг вызывает Мирон.

— Ну, чертушка, придется тебе сдавать свою преисподнюю. Для тебя нашли работку более подходящую. Скажем прямо — адскую работу. Будешь заведовать адскими машинами. Слыхал о таких?

— Слыхать-то слыхал, но, прости, пока ничего не понимаю…

— Сейчас поймешь. Наверное, уже знаешь, что на днях черносотенцы в трамвае убили Павла Августовича Грожана. Он ведал всей техникой Московской организации. Из Питера приехал его брат Юлий. Найти ему замену не может. Я в это время в Орле болтался. Все никак не переберемся. А тут Никитич вызывает. Я снова в Москву, да с вокзала прямо на явку. Конфуз, брат, получился. Открывает мне дверь высокий, худой мужчина. Лицо знакомое, а вот вспомнить не могу. Сам знаешь, за эти годы столько лиц примелькалось, что все кажутся знакомыми. Я, значит, Марию Федоровну Андрееву спрашиваю, а ее дома нет. Мужчина предлагает обождать. Сидим, разговариваем. Мой визави что-то толкует, а я вслушиваюсь в его окающий, волжский говор, вглядываюсь в лицо и вспоминаю, вспоминаю… И представь, в конце концов вспомнил. А вот что он мне говорил, все пропустил. А ведь это был не кто иной, а Горький. Вот, брат, какая петрушка. Должен тебе заметить, выглядел я в этой беседе дурак дураком. Слава богу, вскоре Мария Федоровна подошла. Вот я и запродал тебя. Уж очень ласково Андреева меня упрашивала: «Уступите, — говорит, — вашего Чертика, ни один другой сатана не вызывает у меня такой симпатии». Ты это когда успел подружиться с ними, «симпатичный» Черт?

— Встречались…

Да, они дружат. С Марией Федоровной нельзя не дружить. Необыкновенная женщина. Она артистична во всем. Каждый раз, начинив очередную бутылку из-под шампанского или приготовив несколько килограммов взрывчатки, Богомолов отправлялся на Воздвиженку, где в доме номер четыре жили Горький и Андреева.

И надо было видеть, как просто, непринужденно, грациозно принимала Мария Федоровна «адские снаряды» из рук Черта. Однажды она привела Богомолова в свою комнату и открыла дверцы массивного, красного дерева и, видимо, очень дорогого шкафа. Бог ты мой, вместо платьев, костюмов, пелерин Черт увидел массу всевозможного оружия, оболочки для бомб, мотки бикфордова шнура, коробки с капсюлями гремучей ртути. И бомбы его приготовления тоже нашли свое место в шкафу.

В соседней комнате жила подруга артистки Олимпиада Дмитриевна Чиркова. Ужели она не знает о той мине, которая заложена прямо у стены, где стоит ее тахта? — полюбопытствовал как-то Богомолов. Мария Федоровна пригласила его в соседнюю комнату, там тоже стоял платяной шкаф. И в этом шкафу не было платьев, и в этом лежали револьверы, бомбы, детонаторы.