Булат - Кириллов Кирилл Валерьевич. Страница 11

Почти выздоровевшему Афанасию было скучно. Ни с лекарем, ни тем более со стражниками, сидевшими в дальнем углу большой залы, особо не поболтаешь. Иногда захаживал старик-конюх, приносил то кувшин с питьем, то свежих тряпиц на перевязку, но тоже много не говорил, видать, боялся потерять с таким трудом обретенное место.

Мехмет заходил часто, садился рядом, просил рассказать о приключениях в Парвате и городе обезьянцев. Слушал рассеяно, рассказ о взорванном дворце и зубастом чудище, чуть не утащившем Афанасия на илистое дно, пропустил мимо ушей. Схватка с Хануманом его заинтересовала, но по-настоящему он оживился, только когда речь зашла о тяжелых пушках, о булатной стали, о секретах ковки. Просил пересказать, задавал уточняющие вопросы.

Однако после завершения рассказов визирь почему-то мрачнел. То вскакивал, принимаясь мерить шагами маленькую комнату, то глядел куда-то сквозь Афанасия, а то и вовсе выбегал из комнатки, будто на пожар. А потом возвращался и снова просил рассказать, как околдовывали обезьянцы человеческих отроков, о способах рубки булатом, так, чтоб сталь рассекала воздух без свиста и разваливала надвое глиняное чучело. Просил показать мешочки с порошком. Совал в них нос и осторожно трогал пальцем зелье, потом нюхал. Снова расспрашивал.

У купца сложилось мнение, что Мехмет ведет эти разговоры не просто так. Видимо, дела у хорасанцев в Индии шли плохо, местные жители объединялись вокруг уважаемых людей и часто бивали мухамеддинов. Вот и хотел один из верховных военачальников Мелик-ат-туджара не просто поболтать, поддержать раненого друга, но и узнать о численности исконных жителей этих земель, их способах ведения боя, вооружении и вообще что-то для своей армии полезное. Его трудно было в этом винить.

Наконец, лекарь разрешил купцу вставать. Опершись одной рукой о сухонькую, но крепкую ладошку Абу, он скинул ноги за край кровати. Утвердил босые ступни на прохладном глиняном полу и встал. Ухватившись свободной рукой за резной столбик и унимая дрожь в коленях, сделал шаг. Тело не подвело. Афанасий улыбнулся поддерживающему его лекарю. Ноги держали. Улыбнувшись еще шире, он отпустил столбик и шагнул уже полностью самостоятельно. И еще раз.

Почувствовав себя обновленным, словно бы переродившимся, Афанасий по-медвежьи облапил не успевшего отстраниться лекаря и подошел к занавеске. Абу лишь улыбнулся ему вслед, ничего не сказав.

При появлении купца, на котором была только повязка вокруг чресел, стражники вскочили на ноги, схватившись за кривые мечи. Увидев, что перед ними вчерашний больной, рассмеялись и снова уселись на ковры.

Афанасий опять поразился замедленности их движений и маслянистости глаз. Такое он видел на востоке уже не раз. В курильнях, на постоялых дворах, где продавали кальяны с гашишем. И стражники на воротах такие же. Тут хоть и столица земель хорасанских, а земли-то не свои, захваченные земли. Мало ли кто захочет посчитаться за унижения с одним из первых визирей нового правителя?

Постаравшись отогнать от себя мрачные мысли, Афанасий подставил лицо давно не виденному солнышку, льющему свет сквозь узкие окна под потолком. Зажмурился, по кошачьи ловя щекой солнечное тепло.

Чертиком подскочил старик, всплеснул руками, заскакал вокруг Афанасия, как беспокойная наседка перед вымахавшим ввысь кочетом. Замахал руками-крыльями:

– Радость, радость. Гость дорогой поправился! Поднялся на ноги, сила и стойкость коих сравнима со столетним карагачем…

– Полно, дед, не мельтеши, в глазах рябит. Хоть Абу встать и разрешил, а слабоват я еще…

– Слава Абу, достойному лекарю, чье искусство оживляет мертвых и заставляет Солнце и Луну с удивлением взирать с небосклона на дела людские!

Вышедший из комнатки вслед за Афанасием лекарь польщено зарделся.

– Надо выкинуть грязные тряпки, недостойные касаться тела нашего дорогого гостя! – не унимался старик. Он сунулся было за занавеску, но Афанасий поймал его за шиворот:

– Ты вот что, мил человек, красоту давай на потом отложим, а допрежь пожрать собери. А то от питья на травах кишки совсем свело.

Старик взглянул на Абу, лекарь благосклонно кивнул – мол, уже можно и покормить выздоравливающего.

Старик трепыхнулся в могучей длани Афанасия, фыркнул. Нацепив на лицо улыбку, побрел к боковой двери, что вела к кухне. На улице раздался его резкий голос, отдающий челяди почти воинские команды.

Через несколько мгновений в залу вбежал босоногий мальчишка, сгибающийся под тяжестью дастархана [8]. Бросил его посреди комнаты прямо на устилающие пол ковры и стал раскатывать. Другой мальчишка принялся раскидывать вокруг узкие ватные одеяла. Третий внес запотевшие, остывшие в проточной воде узкогорлые кувшины с питьем. Четвертый – блюда с сухофруктами и орехами. Потом еще один мальчик, а может, и первый, тот, что дастархан расстилал, не разобрать, внес уставленный разнообразной снедью поднос. Стал расставлять одуряюще пахнущие кушанья на заменяющей стол скатерти.

Личный повар Мехмета был настоящим поэтом в своем деле. Как рифмы, сплетал он в одном салате зеленый лук и зерна граната, вареную по-хорасански баранину с хитрыми индийскими травами, медовую халву с кокосовым молоком.

Не дожидаясь, пока последнее блюдо займет свое место, оголодавший Афанасий накинулся на все это великолепие, не соблюдая ни порядка, ни меры. Запихивал в рот огромные куски и глотал, не прожевав. Лекарь присоединился с краешку, деликатно отщипывая небольшие кусочки. Стражники пожирали роскошный стол глазами. Дергали кадыками, сглатывая тягучую слюну. Старик у дальнего выхода замер, вытянув шею, всем своим видом выражая готовность выполнить любую прихоть трапезников. Абу, отстранившись, чтоб не долетали брызги, с улыбкой наблюдал, как ходят под сухой кожей челюсти купца, разгрызая волокнистое мясо, отщипывал с веточки янтарный виноград и запивал его шербетом из медного стакана. Наконец, утолив первый голод, Афанасий откинулся на топчане и блаженно прикрыл глаза. Доктор налил себе еще стакан шербета и, медленно потягивая напиток, приглядывал за больным – не разошлись ли края раны от обжорства.

Шум снаружи заставил купца встрепенуться. Стражники с ленцой поднялись со своих мест и вытянулись в некое подобие приветственного строя. Дверь распахнулась, на пороге появился Мехмет. Он был мрачен. Едва кивнув Афанасию и лекарю, он подошел к столу. Поджав ноги, упал на одеяло, громыхнул тяжелыми доспехами. Оттолкнул сунувшегося было под руку старика, не глядя налил из кувшина в стакан какого-то напитка. Залпом выпил, не обращая внимания, что проливает жидкость на золотое шитье дорогого халата и чеканный узор медного панциря, надетого поверх. Налил еще, поднял, но до рта не донес. Поставил обратно. Замолк надолго, глядя куда-то поверх плеча купца. Лекарь перестал улыбаться.

Афанасий, настроение которого вмиг испортилось, нарушил затянувшееся молчание:

– Здравствуй, Мехмет. Случилось что?

– Случилось, – кивнул головой хозяин.

– Так что ж стряслось? Поделись, друг дорогой. – Афанасию стало не по себе. Развитое в многочисленных путешествиях чутье подсказывало, что кручина визиря связана именно с ним.

Мехмет обвел комнату затравленным взглядом и вдруг заорал:

– А ну-ка все вон отсюда! И к тебе тоже относится, – зло глянул он на лекаря, который, впрочем, и не думал оставаться.

Стражники, гремя саблями, высыпали за парадную дверь, старик юркнул в свой лаз, лекарь встал и с достоинством прошествовал через зал вслед за стражниками. Когда дверь за ним закрылась, Мехмет подошел к ней, задвинул тяжелый засов. Развернулся к кухонной двери, прихлопнул ее с такой силой, что если кто подслушивал с той стороны, мог бы ему и череп проломить, набросил деревянный засов и вернулся к дастархану. Прилег на одеяло, подозрительно косясь окна. Не глядя нашарил стакан и осушил одним глотком.

– Да что случилось-то? – не выдержал Афанасий, глядя в лицо друга, ставшее мрачнее тучи. Обжорное опьянение сползало с тверского купца, как талый снег с весеннего холмика.