Урман - Чешко Федор Федорович. Страница 50

— Иди вон Злобу на стороже смени. Да гляди у меня: оплошаешь в стороже-то — шкуру сдеру и сожрать заставлю! Ну, что стоишь?! — вдруг свирепо выкрикнул он, хоть и не мог видеть, что за спиной у него Кудлай впрямь стоит столбом, осторожно щупая подбородок. — Пшел к реке, гадина лживая, да чтоб я тебя не видал и не слыхал больше!

Кудлай убрел — шатаясь, не отрывая пальцев от подбородка.

Несколько мгновений утонуло в неловком молчании. Потом Кудеслав тронул Яромира за плечо:

— Пойдем-ка со мной. Тут рядом — всего два шага.

Яромир тяжело поднялся.

Кое-кто попробовал было увязаться следом за ними — Мечник только зыркнул, и любопытные мгновенно отстали.

Далеко идти действительно не потребовалось. Ну, не пару шагов, так пару-другую десятков шагов прошел старейшина вслед за Мечником — разве же это много?

Кудеслав остановился возле большой груды соснового лапника. Подошедшему Яромиру бросились в глаза влажные срезы ветвей; по ноздрям полоснуло терпким смоляным духом… Свежий лапник — даже на малую чуть еще не подсох.

Мечник не спешил растолковывать, что к чему. Вместо объяснений он вдруг сказал:

— А ведь Кудлай-то правду сказал!

Яромир не мог видеть, что сделали с его лицом Мечниковы слова. Зато это увидел сам Мечник. Увидел и поторопился продолжить:

— Не во всем, конечно. Однако же кое-что он подметил верно. Мне и самому показалось, что те, нападавшие, вовсе не хотели меня убивать. Я их, понимаешь, в куски рублю, а они, дурни, норовят меня обухами глушить. А может, и не дурни? Может, им так было велено? Я-то сперва вообразил, что это оберег отводит от меня вражьи удары (наузный оберег, мне его Векша сплела). А потом… Потом я оберег на Велимира надел. И вот когда мы второй раз угодили под стрелы — ну, уже близ опушки, — Лисовина-то оберег не охранил; меня лишь панцирь спас; полоняника вовсе убило… Один только Кудлай остался целехонек. Смекаешь? Кудлай, на котором был мой шлем.

— Думаешь, за тебя приняли? — растерянно спросил Яромир.

— Думаю, — кивнул Мечник. — Даже не думаю — уверен. Панцирь издали различить трудно (он ведь черненый у меня, не блестит), а шлем видом своим от любой шапки отличен. Лучник и решил: раз в шлеме, значит, я. И не тронул. А двое засадщиков, которые охоро-няли того лучника, опознали меня, когда я уже близко к ним подбежал, — небось меч углядели. И натворили глупостей, потому как растерялись: приготовились убивать, а едва ли не в последний миг оказалось, что нельзя…

Кудеслав примолк, утер ладонью повлажневшее лицо.

Старейшина ждал, нетерпеливо покусывая губы, — он был уверен, что Мечник еще не закончил |свои откровения. Так и оказалось. — Я тебе больше скажу. — как будто бы опасаясь глядеть на Яромира, Кудеслав то сапоги свои рассматривал, то груду лапника… — Я вот что еще скажу: те, кто на нас напал, не хотели убить слишком многих. Уж поверь мне: будь все по-настоящему, нас бы оттуда спаслось трое-четверо… ну, может, десяток — это при самом что ни на есть великом везении. Снова умолк Мечник, и снова Яромир некоторое время терпеливо ждал продолжения. Не дождавшись, спросил: — Ну и с чего бы это мокше нас миловать? — Мокше? — хмыкнул Кудеслав. — Мокше нас, конечно, миловать не с чего. — Он вдруг несколькими ударами ног раскидал лапник, и Яромир отпрянул, потому что под лапником этим обнаружилось нагое да бездвижное человечье тело. — Это тот полоняник, которого я надеялся живьем приволочь в град и которого убили его же сотоварищи. Заметь: не случайно убили — навзрячь. Ведая, что творят. Со тщанием. А теперь вглядись да скажи: похож он на мокшанина?

Яромир вгляделся.

Парень лет двадцати или чуть поболее. Русоволосый, нос печеричкой, усы стрижены, подбородок скоблен. Полуприкрытые глаза не то серыми, не то светло-голубыми кажутся, а в общем, леший теперь разберет, какого они были цвета, — помутнели глаза-то, выцвели смертно. Что еще? Искусанные, по-детски пухлые губы? Выражение горькой обиды, застывшее на бескровном лице? По таким приметам род-племя не распознаешь…

— Вроде на мордвина он не шибко похож… — пробормотал Яромир.

Мечник кивнул:

— И мне так думается. Однако же была на нем мокшанская меховая личина. И не только на нем — на многих такие были, но не на всех. Вот и смекай: может, это не мордва нападала на нас? Или, может, не одна только мордва? Может, среди нападавших были такие, которые боялись, что их узнают, — и потому прятали лица?

— А что, вот этого, — старейшина кивнул на мертвого полоняника, — этого кто-то узнал?

— Покуда никто… Ты погоди еще с расспросами-то, сперва дослушай. Видел я меж нападников и очень похожих на мокшан — хоть тех двоих, что одинокого лучника-кукушку оберегали… Но, во-первых, похожесть сама по себе мало что значит, а во-вторых, мордва не только на ближнем к нам городище живет. Так что, думаю, кто-то очень недурно изобразил нападение мокшанской общины.

— А кто? Волковы? — хмуро спросил Яромир.

— Не думаю — те выдали бы себя умелостью.

— Тогда кто же?

Кудеслав хмыкнул, выговорил осторожно:

— Помнишь, кого распознали твои соглядатаи, когда Волк по пути восвояси встречался на берегу с какими-то людьми?

— Звана да Чернобая, — быстро ответил Яромир. — Так ты полагаешь…

— Ничего я больше не полагаю, — устало ответил Кудеслав. — Ежели говорить по чести, то страшно и гадко, гадко и страшно мне вязать воедино все эти клочки да обрывки: слишком неприглядно то, что связывается из них. Уж лучше ты сам додумывай — на то ты над нами и голова.

Старейшина криво улыбнулся: «А ты, однако, хитер!» — но Мечник в ответ лишь плечом дернул. Хитер так хитер. Сам-то он вовсе не считал, что увиливает от неприятного дела, предоставляя его другому: во-первых, всяк сверчок знай свой шесток, а во-вторых, увильнуть все равно не удастся. Но если Яромиру хочется считать Мечника-Кудеслава-Урмана увертливым хитрованом — пускай. Не спорить же…

— А знаешь… — Старейшина вновь уставился на мертвого полоняника. — Вот ты уподозрил, будто те, что в личинах, опасались быть узнанными… Может, просто мнится мне после твоих слов, или я впрямь когда-то уже видал этого?

Кудеслав снова дернул плечом: мол, все может быть. А потом сказал:

— По Велимирову, такие личины мокша надевает для волховских действ. К примеру, когда юнцов посвящают в мужчины… Может, нашим либо Волковым супостатам впрямь удалось сманить на черное свое дело кого из мокшанских недорослей? Чем, дескать, не посвятительный обряд? Засада, схватка — многим ли выпадало с этакой честью войти в мужеское сословие?

— Что толку гадать? — Яромир вздохнул, коротко глянул на звезды (долго ли еще до рассвета?). — Может, и так, а может, и чуть иначе. Сам же ты сказал давеча: мокша не лишь возле нас живет. Чем дальше встречь солнышку, тем гуще жилье мордовских племен — мокши, эрзи, каратайцев, терюхан… И очень многие из тех мордовских общин, что по Оке, Суре, Алатыри да Мокше-реке, платят дань хазарам и во всем послушны хазарской воле. Так что Волк да Толстой могли сюда собственных мокшан привести, нездешних.

— А при чем тут хазары? — опешил Кудеслав.

— А при том. — Еще миг назад казалось, будто старейшина до того мрачен, что дальше вовсе некуда. Ан нет — это лишь казалось. — Ты, что ли, не помнишь Волчью одежу? — Яромир еле двигал губами, процеживая слова сквозь плотно сжатые зубы. — Думаешь, спроста? Как бы не так! Не знаю, сказывал ли тебе Белоконь, нет ли, а мы с ним так рассудили: новоявленный-то «над старейшинами старейшина» покуда, скорее всего, хазарскими умом да силой живет; и дань, что мы ему платить станем, через него окажется у кагана. Хазарам так проще: Вяткова поросль куда охотней взденет на себя упряжь одноплеменной работы. А уж как мы к упряжи попривыкнем, можно будет показать, чьи руки на самом деле за нее ухватились. Только и Волков родитель, поди, не прост. Встанет на наших плечах, поднаберет силы, окрепнет — все это под каганской рукой да по каганской же воле, — а там и призадумается: не выйти ли из-под хазар? И затеется меж ним да каганом свара (старшой хазарин небось без драки лакомый кус не выпустит — ему не столько мы надобны, сколько наша мягкая рухлядь). Да, свара… Кому что выпадет — десятку несытое тешить, а десяткам десятков за чужую несыть ложиться костьми. Так-то!