Урман - Чешко Федор Федорович. Страница 63

Собрался, но не успел.

Избяная дверь проплакала тягучую визгливую жалобу, выпуская из сеней ширящуюся полосу дрожащего, словно бы запуганного ночной теменью желтоватого света. На крыльце появилась девушка с чадной лучиной в руке — босая, нескладная в по-мужски короткой (едва до колен) рубахе… куцеволосая… рыжая…

Боги, почему она здесь? Не случилось ли беды на хранильниковом подворье?!

Белоконева купленница сперва не заметила Мечника (Яромира, кстати, тоже). Она даже под ноги почти не смотрела, потому что изо всех сил терла глаза свободной рукой. Тем не менее с крыльца Векша умудрилась спуститься, а не упасть — лишь на последней ступеньке качнулась и крепко ушиблась плечом об один из столбиков-опор навеса. Этот ушиб окончательно разбудил ильменку. Шипя сквозь зубы, она заозиралась, потом шагнула было к старейшине, протягивая истребованный светоч, и только тут углядела наконец, что Яромир не один.

Крохотный осколок мига Векша растерянно вглядывалась в Кудеславово лицо, а потом вдруг тихонько пискнула, выронила лучину и, метнувшись вперед, с маху притиснулась к упрятанной под железную чешую груди Мечника.

Кудеслав чувствовал, как дрожат ильменкины плечи, облепленные влажным сорочечным полотном — ночи-то еще холодны, а тут прямо из душной избы, из жаркого ложа, да чуть ли не голым телом к железу… Он принялся гладить Векшину голову, пахнущую очагом и весенним лесом (небось, торопя рост обрезанных Белоконем волос, полоскала их в отваре березовых почек), и с каждым движением ладоней Мечника купленница все тесней и тесней прижималась к нему. Панцирные пластины наверняка мозжили ее немилосердно, до ссадин и кровоподтеков, но, когда сообразивший это Кудеслав попробовал отстраниться, Векша не отпустила, только запрокинулась и снизу вверх глянула прямо ему в глаза — тревожно, даже испуганно… Оказывается, вовсе немного света надобно, чтобы разгадать смысл иного взгляда.

Мечник ласково провел кончиками пальцев по белеющей в полумраке Векшиной щеке, спросил негромко:

— Ты почему здесь?

— Думала к тебе поближе. — Ильменка уткнулась лицом в его плечо, вздохнула. — Извелась я. Яромиров гонец приезжал, рассказал про челны, про то, что ты воротился, что мордва на град собирается… Белоконь велел всем своим со двора не высовываться… и мне тоже велел… А сам лук да стрелы взял и уехал. Маялась я, маялась, а вчера с утречка махнула рукой на его запреты — и сюда. Добрый он, Яромир — приютил… — Она вдруг хихикнула: — Знаешь, Белоконихи-то меня пускать не хотели; думали, будто я не к тебе, а к ихнему мужику хочу. Насилу я у них выплакалась… Так они знаешь что? Они говорят: «Ты в дорогу нарядись парнем. По лесу, — говорят, — теперь мордва шастает; девку она как заприметит, обязательно станет ловить, а на парня, может статься, даже и не глянет…». Понял? Это они, Белоконихи-то, думали от меня мокшанскими руками отделаться! За девкой вражьи мордвины, и верно, погнались бы, чтоб живьем ее уловить, а парня они бы сразу стрелой или чем придется, ведь так? Ну, я виду не подала, что догадалась, сделала, как велели, а то бы мне от Белоконих век не вырваться. Только по-ихнему не вышло: я стереглась дорогой, да и мордвы вокруг вашего града уже не осталось… Вот, поди, змеюки Белоконевы заогорчаются, когда прознают о моей невредимости! И с чего они вообразили, будто мне надобен этот… этот… Дурехи пустоголовые!

Можно ли ждать особой вразумительности от людской речи, если говорящий (вернее, говорящая) прижимается губами к чужому плечу? Кудеслав мгновенно запутался во всех этих «они» да «их». Когда же Мечник наконец разобрался в услышанном, то принялся соображать, кому из богов принести жертвы в благодарность за Векшино счастье и какими словами нужно рассказать волхву о пакостной затее его жен — не хочется очень уж разогорчать самого хранильника, но хочется, чтобы он как можно злее огорчил своих жен…

Размышляя об этом, Кудеслав гладил, ерошил и снова приглаживал Векшины волосы, а Векша все так же крепко прижималась к нему…

Тем временем Яромир подобрал погасшую при паденье лучину,' сходил к костру и запалил ее вновь. Потом, вернувшись, долго рассматривал щели меж избяными бревнами да ворчал, что нужно все заново конопатить. А потом не выдержал:

— Ну так я, пожалуй, схожу гляну, не спит ли наша охорона. Милуйтесь уж; только слышь, Кудеслав, ты ее хоть в сарай, где кони. А то вовсе замерзнет…

Лишь после этого Векша с немалым трудом заставила себя отстраниться от Мечника.

— Иди пока, — негромко сказал Кудеслав. — В избу иди, слышишь? Я скоро.

Проскрипели под торопливыми босыми ногами ступени крыльца, пискнула дверь, лязгнула медным кольцом львиноголовая дверная ручка… Как-то очень уж поспешно выполнила ильменка Кудеславову просьбу. Не обиделась ли? Да нет, вряд ли — должна же она понять…

Яромир тронул Мечника за локоть:

— Пошли, что ли? Пошли так пошли.

Они миновали сараюшку, в которой помещались кони, выделенные племенем для нужд старейшины, и Мечник вдруг понял, куда ведет его Яромир.

Той ночью, когда в град воротились обойденные гибелью на мысе-когте, Яромир велел выкопать близ дальней стены вот этой сараюшки глубокую — по грудь долговязому мужику — яму. Выкопать, опустить туда принесенный возвратившимися невесть чей труп и завалить его свежим еловым лапником.

Яромир надеялся, что кто-нибудь из родовичей сумеет опознать упокойника. Возможно, общинный глава и сам надеялся опознать его — несколько раз старейшина повторял, что в человеке этом мерещится ему нечто смутно знакомое.

Оттого-то и нужно было постараться сохранить труп как можно дольше.

Сунув лучину Мечнику, Яромир принялся вытаскивать из ямы успевший подсохнуть лапник. Кудеслав следил за возней общинного головы, кусал губы и гадал, что за новость могла приключиться с убиенным. Ожил и выбрался из ямы? Что еще могло случиться такого, о чем нельзя рассказать попросту, без показывания?

Нет, труп был на месте, и ничего этакого с ним вроде не произошло. Правда, Мечнику показалось, что тело слишком хорошо сохранилось. Как-никак шесть дней миновало… Впрочем, лежало оно в не успевшей прогреться земле; да еще следовало принять во внимание благотворное действие еловой живицы и меда (комки промедвяненного мочала были заткнуты в раны упокойника).

И в том, что мертвое лицо вроде бы оказалось острей да костлявей, чем помнилось Мечнику, тоже нет ничего странного. Странно было бы, вздумай упокойник за время лежания в яме раздобреть. Да Кудеслав и не настолько хорошо запомнил его черты, чтоб сравнивать прежнее впечатление с нынешним.

Вот только ноги… Копая яму, родовичи поленились, и вышла она коротковатой — мертвый полоняник упирался в стенки макушкой и чуть согнутыми ногами. А теперь… Усох, что ли?

Между тем Яромир вновь забрал лучину из Мечниковой руки и, склонившись над ямой, высветил лицо мертвого. И спросил:

— Ты, случаем, не знавал ли Шестака, Чернобаева сына?

Кудеслав медленно покачал головой.

— Ну так вот, можешь поглядеть на него. — Старейшина вздохнул и выпрямился. — Он это.

— И кто же его признал? — Морщась от неприятного запаха, Мечник рассматривал обнаженное, чуть тронутое гниением тело.

— Многие. Я сюда, почитай, всех приводил, кому случалось с Чернобаевыми видеться. Все признали.

Мечник уселся на корточки над самым краем ямины; снизу вверх глянул в Яромирово лицо.

— А первым, прежде других-то — кто?

— Кудлай, — неохотно выговорил старейшина, отворачиваясь. — За то я его и простил. Помнишь, он давеча про услугу вякал? Вот об этом узнавании, стало быть.

— Так… — Кудеслав снова глянул на упокойника и вдруг соскочил вниз, к нему.

Вцепившись в гадко холодное, неухватистое плечо (боги, ну почему мертвых шевелить куда тяжелей, чем даже живых, которые упираются?!), Мечник перевернул бездвижное тело на бок.

Перевернул и сказал, морщась от окрепшего смрада:

— Слышь, Яромир, лезь сюда со своей лучиной да погляди-ка. Ох же и интересное тут!