Капитан полевой артиллерии - Карпущенко Сергей Васильевич. Страница 14

– А гауптвахта у вас есть? – спросил Лихунов.

Поручик удивился:

– Зачем вам гауптвахта?

– У меня есть арестованный, – неохотно ответил Лихунов.

– Нижний чин?

– Ну какая разница? Нет… штабс-капитан.

– За что ж такая немилость к штабсу? – с интересом повернулся поручик к Лихунову.

– Застрелил военнопленного. Того, кто, кажется, дивизионного нашего отравил.

Поручик еще сильнее удивился:

– Вот это история! Впрочем, сейчас у всех нервы, как у приличных барышень перед абортом. Передайте вашего штабса военному следователю, а труп дивизионного в покойницкую при госпитале. Пусть вскроют. Если яд обнаружится, то нарушитель ваш неделей домашнего ареста отделается. И то так, для порядка. Велика важность, пленного убил!

Между тем подошла колонна и вслед за автомобилем потянулась через крепостные ворота. Лихунов с интересом смотрел на чистые улочки крепости, составленные зданиями казарм, мастерских и цейхгаузов, провиантских магазинов, сараев и караульных домиков, он вспоминал рассказ поручика об отменной организации крепостного хозяйства, и в нем пробуждалась уверенность в том, что там, где всякая надобность военной жизни учтена столь тщательно, каждая мелочь дотошно продумана, взвешена, имеет средство к своему удовлетворению, никакой случайной оплошности быть не может, и все это будет стоять во веки веков надежным щитом на границе Российской Империи.

Крепость уже пробудилась. По мостовым пробегали, спеша куда-то, военные с помятыми от сна лицами, высекая искры подковами сытых крепостных лошадей, проносились изредка казаки, адъютанты. Поотделенно проводили куда-то солдат, которые смеялись, глядя на колонну, то ли потешаясь над потрепанным видом артиллеристов, то ли радуясь подмоге. По улицам сновало и немало гражданских лиц, погоньцев, или беженцев из ближних к крепости польских местечек, искавших, как видно, защиты под прикрытием надежных стен Новогеоргиевска. Вообще, заметил Лихунов, царило здесь беззаботное, едва ли не мирное настроение, словно и не было неприятеля, стоявшего в двух десятках верст от крепости и со дня на день собиравшегося начать планомерную осаду по всем правилам военного искусства.

– Эй, пушкари! – горланили крепостные солдаты. – Фитили-то свои дорогой не растеряли? А то глядите, по бабехам здешним стрельнуть нечем будет!

Шутнику отвечали из колонны:

– Небось не потеряли! Ишшо и к твоему надставить хватит!

– Га! Га! Га! – дружно взрывалась смехом колонна, и не слышно за хохотом этим было острот, но каждый знал, что крепостным продолжают отвечать, жгуче, колко, метко.

Автомобиль затормозил наконец у высокой казармы из красного кирпича.

– Вот помещение для нижних чинов, – показал Тимашев на казарму рукой, затянутой в перчатку. – Рядом цейхгаузы и конюшни. Располагайтесь. Получите пропуска в жандармерии, отправляйтесь к квартирмейстеру для определения на жилье офицеров. Там же дивизион на провиантское довольствие поставят. Оставаться ли вам за командира – решит начальник крепостной артиллерии. Но скорее всего, дивизиона просто не будет, и вы побатарейно вольетесь в состав пехотных дивизий, которые уже занимают передовые позиции обороны. Хотя ничего, ничего не ведаю об употреблении вас в деле. Итак, – он улыбнулся ненавязчиво-покровительственно, – моя миссия, кажется, закончилась.

Лихунов протянул руку расторопному поручику:

– Если что, я вас могу разыскать? В крепости не знаю никого…

– Конечно, – понимая свою значимость, улыбнулся Тимашев.- Я в цитадели квартирую, Первая горжевая, пять. Кстати, и собор, и офицерское собрание, и дом коменданта – все там, в цитадели. Приходите в собрание и офицеров с собой тащите. Не гнушайтесь уж нами, мышами крепостными. Ну, до свидания, господин капитан, – Тимашев козырнул, похлопал шофера по кожаной спине, и автомобиль, подарив Лихунову голубое облако вонючего дыма, резво покатил в сторону цитадели.

ГЛАВА 5

Весь день Лихунов провел в заботах по размещению орудий, лошадей и артиллеристов. Много времени потерял в жандармском управлении, где занимался оформлением массы каких-то бумаг, подписок с поручительством о политической благонадежности личного состава дивизиона, ставил людей на довольствие. Сам препроводил ящик с телом Залесского в морг, где писал рапорт с разъяснением обстоятельств смерти полковника. Другой рапорт ему пришлось писать на гауптвахте, куда он отправил Васильева. Там ему пообещали во всем разобраться тщательно и, если будет возможно, долго под арестом штабс-капитана не держать. К концу дня у Лихунова уже страшно болела голова от работы с обрушившейся на него лавиной канцелярских ненужностей, нелепостей, глупости, но Лихунов тут же пытался успокоить себя мыслью, что он, боевой офицер, должно быть, совсем не понимает всей этой внутренней, потаенной деятельности тыла, но что она непременно нужна, имеет какую-то особую ценность, без которой весь этот сложный организм, это огромное тело армии обязательно остановится, перестанет жить, неспособное самостоятельно думать, кормить и одевать себя.

Потом, когда все хозяйственные и административные вопросы были благополучно решены, голодный, усталый Лихунов попытался попасть на прием к начальнику крепостной артиллерии, генералу Римскому-Корсакову. Но в здании новогеоргиевского штаба, где он имел присутствие, Лихунову ответили, что генерал уже у себя на квартире, и ничего страшного не произойдет, если о прибытии дивизиона в крепость ему доложат завтра.

– Подумаешь, ваш дивизион! – презрительно фыркнул штабной дежурный адъютант. – Здесь едва ль не каждый день дивизии прибывают!

Еще раз навестив артиллеристов, разместившихся в казармах, Лихунов побрел к своей квартире – небольшому домику, строившемуся специально для жилья офицеров. В нем квартировал еще кто-то, из крепостных, но Лихунов своего соседа еще не видел.

– Ваше высокоблагородие, – виновато потупился его денщик, тихий, покладистый белорус Игнат, когда Лихунов появился в доме. – Ничего ж я вам поисть не припас. В лавке тутошней порядок особливый, талоны какие-то требуют, будь они неладны. Нигде про вас харчей сыскать не мог.

– Сам-то поел? – угрюмо спросил Лихунов, вспомнив, что талоны ему на самом деле выдали сегодня, но денщику он их не передал.

– Та похарчился, наши покормили.

– Ладно, не горюй. Если что – я в офицерском собрании. Там и поужинаю.

Лихунов вышел на узкую улочку крепости, в сумерках вечера поискал глазами черный силуэт цитадели, за стеной которой и находился мозг и сердце крепости – располагался штаб, жил комендант и высший командный состав. Вечернюю зорю еще не играли, поэтому отовсюду доносились звуки дневной жизни, но уже притихающие, осторожные, постепенно ушедшие с узких улочек под крыши казарм. Слышался смех, где-то ломко, прозрачно тренькала балалайка, но ее заглушала матерная брань фельдфебеля, обещавшего кому-то морду в кровь размалевать, – видно, уставом занимались. И снова раздавался смех и даже чье-то пение, будто и не было войны и близкого неприятеля, грозящего осадой.

Показав пропуск, Лихунов прошел через ворота цитадели, обнесенной высокой кирпичной стеной. Цитадель своей длинной частью – всего-то не больше версты – протянулась вдоль берега Нарева, используя реку как естественную преграду для защиты своей южной части, а вся, если смотреть сверху, напоминала конский череп. Лихунов огляделся – здесь было чисто, ухожено. Горели фонари на низких столбах, уютно поливая своим неярким светом лощеную листву аккуратно посаженных лип. Невдалеке чернел купол собора, высились рядом какие-то строения с неосвещенными окнами, но как найти дом, где помещалось офицерское собрание, Лихунов не знал, навстречу же, как назло, никто не попадался. Наконец у входа в какое-то здание он увидел стоявшего на часах бородатого солдатика с винтовкой и подошел к нему.

– А скажи-ка, братец, где здесь офицерское собрание?

Часовой, довольный тем, что скучный караул его хоть немного оживился вопросом офицера, с особой готовностью задвигал рябым своим лицом, собираясь доложить как можно обстоятельней: