В канун Рагнарди - Чешко Федор Федорович. Страница 31

Странный вскинул руку, шагнул вперед:

— Это мой Нож! Мой, только меня будет слушать! Ты, укравший, не сможешь держать его, сожжет твою руку!

Каменные Плечи замер на миг, с опаской глянул на свой кулак, сжимающий рукоять... И вдруг с визгом отшвырнул Нож, завыл, затряс рукой. На толпу пахнуло горелым мясом.

— Вот и все, — Странный улыбался, но ни веселья, ни торжества не было в этой улыбке. — Теперь все знают, кто украл Священный Нож, кто учил Безносого убивать Настоящих Людей. Теперь можешь умереть. И никто не заскулит по тебе...

Каменные Плечи обвел мутным взглядом толпу, увидел, как отступают от него Люди, как отворачиваются, прячутся друг за друга, за спину Странного; увидел злобный оскал Хромого, его пальцы, до белизны в суставах стиснувшие древко копья; увидел брезгливую жалость в глазах Кошки...

Он сгорбился, поднес к лицу скрюченные, трясущиеся от напряжения пальцы, захрипел:

— Я не хотел зла! Племени зла — не хотел! Пока Настоящие Люди слушали, что я говорил, они были сыты, и смерть приходила нечасто. Хотел, чтобы так было долго, всегда!.. Хотел сделать хорошее!..

— Хорошее... — Странный сплюнул. — Хранителя и Безносого твое хорошее увело в Заоблачную Пущу. А Хромой и Щенок? Твое хорошее останется с ними всегда — шрамами останется, болью в костях... Ты хорошо хотел, но плохо делал. И хорошее, которого ты хотел, стало злом.

Каменные Плечи рванул себя обеими руками за волосы, замотал головой и вдруг беззвучно бросился на Странного, ударил всем телом, сдавил горло могучими пальцами... А потом был тупой хрусткий удар, и тяжелое тело самого сильного из Настоящих Людей грузно осело на гремучую гальку, дернулось несколько раз и обмякло. Каменные Плечи стал трупом.

Странный смотрел на него угрюмо и молча, и Хромой смотрел на труп молча и злобно, и Кошка смотрела на убитого, брезгливо кривилась, молчала, и Настоящие Люди молчали, смотрели на мертвого и не могли поверить, что он мертв. А потом Косматая Грудь прошепелявил растерянно:

— Убил... — он глянул на Странного, и в глазах его был горький упрек. — Зачем убил? Пусть плохой был, но сильный, умный. Говорил — все слушали. А теперь? Кого теперь слушать будут?

— Тебя, — Странный отвернулся, наконец, от трупа. — Слушайте, Люди... Слушайте умных, даже если они слабые. Слушайте стариков. Не одного — всех стариков слушайте, сколько будет... Старики всегда умные. Глупые не становятся стариками...

Он помолчал, добавил непонятно:

— У вас не становятся, пока.

Потом взглянул на сморщившееся в счастливой улыбке лицо Косматой Груди, усмехнулся, поднял Звенящий Нож:

— Я не оставлю вам Убийцу Духов. Рано. Вы еще глупые. Делаете злое даже когда хотите хорошего... Скорее станьте умными, Люди, и Звенящий Камень станет ваш. Навсегда — ваш.

Странный повернулся, неторопливо зашагал прочь, и вскоре его одинокая фигура исчезла за гребнем Плоской Гривы.

Странный шел медленно, тяжело. Он часто оглядывался, и тогда Хромой падал в высокие, не успевшие еще выгореть травы, подолгу лежал, не смея шевельнуться, шалея от теплого дурмана пушистых метелок.

Он побежал догонять Странного, потому что Кошка рассказала про тени. Побежал и догнал. Это было легко — Странный шел так, будто знал, что будут догонять, будто ждал того, кто догонит. Так почему же Хромой, догнав, не поторопился окликнуть, показаться? Таился, крался следом... Почему? Он и сам не знал.

А небо все выцветало, темнело, и над равниной нависла предвечерняя сумеречная тишина. Незаметные днем кочки и бугорки теперь выдавали себя длинными резкими тенями, и в неглубоких балках тоже копились тени, набухающие, крепнущие, наливающиеся густой чернотой... Скоро тени совсем вырастут, разольются вокруг, затопят равнину мраком, и тогда придет ночь.

Неужели Странный будет идти ночью? Ведь знает: нельзя бродить по равнине, когда темно. Нельзя, если хочешь увидеть рассвет, если не ищешь смерти. Конечно, Духам клыки ночных убийц не страшны. А Людям?

Что же делать? Вернуться, пока светло? Окликнуть? Нет, окликать Странного Хромой не решался. Почему? Почему он не боялся Странного раньше, когда боялись все? Почему боится теперь? Измученный непониманием происходящего, Хромой едва успел броситься в траву, когда Странный вновь оглянулся.

Что можно увидеть сквозь густые сочные стебли, когда лежишь, вжимаясь в землю всем телом, досадуя на это самое тело за то, что оно такое заметное? Что можно увидеть так? Ничего. Хромой не мог видеть Странного, но слышал его неторопливо приближающиеся шаги, спокойное глубокое дыхание... А потом услышал и голос:

— Ты решил стать ползучим? Не сможешь: ползучие не бывают хромыми. Им нечем хромать, у них ног совсем нету — только голова и хвост. У тебя, конечно, тоже есть голова, но глупая. Не знает, что ходить ногами удобнее, чем ползать животом по колючкам. Вставай! Или ты уже лег спать?

Хромой приподнялся на четвереньки, опасливо глянул вверх, в хмурое лицо Странного. Тот мотнул подбородком:

— Когда по мокрой траве ползал, тебе вода в уши не натекла? В голове у тебя не раскисло, не булькает? Нет? Тогда почему забыл, на скольких ногах Люди ходят? Совсем вставай, говорить будем.

Хромой неохотно выпрямился. Странный с интересом рассматривал его хмурое недовольное лицо, грязный исцарапанный нос, всклокоченные космы с запутавшимися в них колючками... Потом спросил:

— Почему боишься меня?

— А почему ты вилял языком? — Хромой смотрел исподлобья, голос его дрожал от обиды. — Почему говорил, что ты — Дух? Давно, до прошлой зимы, у Речного Жала, заставил меня поверить, что умер. Заставил плакать. А сам не умирал, жил. И я ходил в долину Злых один, и мне там было страшно и больно. А ты не пошел со мной, обманул чтоб не идти...

Странный закусил губу, прищурился:

— Ты видел меня мертвым, нашел мой Нож. Значит, я умер там, где ты нашел мой череп и мой Нож...

— Нет, — Хромой отчаянно замотал головой. — Кто видел твой череп, пока ты был жив? Никто его не видел, потому что он тогда был головой, не черепом. А ты отрезал свои волосы, прилепил их к чужому черепу, не к своему. Потом убил Корнееда. Положил возле него череп. Нож положил, не пожалел. Я увидел, подумал: «Корнеед убил Странного.» А ты был живой.

— Но ты видел: Каменные Плечи убивал меня, но не мог убить. Он ранил, но раны заживали. Сразу заживали, как не бывает. Кто может так, кроме Духа?

Хромой шмыгнул носом:

— Ты. Ты смог так. Но ты не Дух, ты живой, — он вздохнул, будто всхлипнул. — Тени. Когда Каменные Плечи бил тебя копьем, тень копья не касалась твоей тени. И тень его копьеца не касалась твоей тени. Значит, Каменные Плечи не ранил тебя, бил мимо. Значит, ты заставил всех увидеть то, чего не было. Как заставил меня там, на Речном Жале...

Странный криво усмехнулся, спросил:

— Кто, кроме Духа, умеет заставлять всех видеть то, чего не было?

Хромой искоса глянул на него:

— Кто, кроме тебя, умел делать из грязи горшки? А ловить рогатых в хитрые ямы? А убивать маленьким копьецом, далеко убивать — кто это умел? Кроме тебя — кто? Никто. Только ты умел, учил всех. И старый Шаман подумал: «Странный не человек — Дух». И принес тебе жертву — голову немого принес. А ты взял эту голову — вот так взял и ударил Шамана. Головой немого ударил. Много зубов ему выбил — совсем мало потом осталось у Шамана зубов. И ты сказал: «Я — человек. Как вы, только умнее». Было так? Или скажешь: «Хромой — глупый, забыл»?

— Нет, не скажу. Так было.

Странный помолчал, потом неожиданно произнес:

— Можешь перегрызть мне шею, если про тени догадалась не Кошка.

— Не стану грызть, — Хромой потупился. — Кошка догадалась.

— Умная... — Странный вздохнул. — Пусть так. Пусть я плохой, вилял языком, заставил тебя плакать. Тогда зачем ты крался за мной?

Хромой затряс головой, часто-часто зашмыгал носом:

— Ты не плохой. Делал плохо, очень плохо делал — пусть... Я знаю, и Кошка знает — Странный хороший, добрый. Не могу сказать... Слова глупые, нет таких, какие нужны сейчас...