Операция «Святой Иероним» - Карпущенко Сергей Васильевич. Страница 34

Володя наблюдал всю сценку, уже стоя совсем рядом от говоривших. Молодая, хорошо одетая женщина, видно потеряв всякую надежду уговорить молодого парня, одетого в кожаную куртку с шипами, отдать ей сережки, вдруг отчаянно разрыдалась и, закрывая лицо руками, быстро пошла прочь. Парень же, посмеиваясь то ли над простоватой женщиной, желавшей вернуть свое добро, то ли выказывая смехом особую удаль и наплевательство к чужому горю, присел на корточки и стал ловко переставлять пластмассовые стаканчики, гоняя между ними шарик, скороговоркой приговаривая при этом:

И руки этого парня бегали так ловко, так незаметно загоняли под один из трех стаканчиков легкий шарик, что сразу было видно — перед нами профессионал-наперсточник. Но Володю интересовали скорей не умелые руки мастера, минуту назад ограбившего женщину, а его личность. Мальчик все внимательней приглядывался к простоватым, почти дегенеративным чертам его лица, прислушивался к его голосу и скоро был уверен, что хорошо знает этого человека.

Похоже, и наперсточник заметил, с каким вниманием смотрит на него Володя. Продолжая работать руками и произносить свою идиотскую, как казалось Володе, скороговорку, парень повернул в сторону Володи свое остроносое, бледное лицо, похожее на мордочку то ли суслика, то ли хорька, некоторое время пристально следил за мальчиком, глядя снизу вверх, а потом негромко заговорил, оставив свои прибаутки:

— Что, калики-моргалики, покурить-уколоться есть? — А когда Володя не ответил, не поняв бессмысленного, на его взгляд, вопроса, наперсточник снова спросил и уже более взволнованно: — Ну, кент, будешь понты бить-колотить или сыгранёшь? Наверняк сыграем, в наваре будешь!

Теперь, когда он хорошо рассмотрел лицо наперсточника, Володя уже не сомневался, что видит перед собой Кошмарика, хоть и очень изменившегося повзрослевшего, в «крутом прикиде» с шипами, сменившего житье в далеком поселке на Карельском перешейке на суету Питера. Еще месяц назад, нет, даже не месяц, а всего три дня назад, если б Володя повстречал Кошмарика, то вряд ли обрадовался бы ему, но теперь, когда ему так не хватало поддержки, совета пусть неопытного, но хотя бы внимательного человека, мальчик с неистовством потянулся к этому ловкому, умелому подростку.

— Кошмарик, а ты помнишь июль на Зеркальном озере? — задушевно, но очень боясь, что ему не ответят той же задушевностью, спросил Володя. Помнишь, как мы с тобой на Ежовом острове клад искали?

Наперсточник криво осклабился, показав желтые, прокуренные зубы, какое право этот «кент» имел задавать ему, крутому мэну, такие глупые вопросы? Но теплые чувства взяли в Кошмарике верх над пижонством, и он, узнав Володю, заулыбался уже безо всяких знаков превосходства:

— Вовка, Питерский?! А че ты таким пиджаком-то прикинулся? Играть со мной будешь? Из штуки пять запросто сделаешь, не облажаешься!

Володя улыбнулся. Да, он видел перед собой все того же гоношилистого балагура Кошмарика, хвастливого и очень недалекого, но совсем незлого. Однако воспоминание о плачущей женщине, лишившейся своих сережек, тревожило Володю. Нет, он не имел теперь права осуждать Кошмарика, потому что сам был вором, но Володя просто боялся, что этот человек может принести ему новые невзгоды.

— Нет, Ленька, играть я с тобой не буду, пошел ты! — сказал Володя.

— А чё? — сильно удивляясь, спросил Кошмарик. — Записал, что ли?

— А почему бы и нет? Ты вон раньше змей ловил да грибы собирал, чтобы капусту сделать, а теперь серьги из ушей выдираешь. Опасно, брат, с тобой играть.

Кошмарик резко выпрямился. Даже кожа его куртки сочно проскрипела, до того было порывистым движение Леньки.

— Знаете ли, калики-моргалики, вы идите понты колотить к своей маме, а мне ваш пустой порожняк слушать неохота! Ну а если бы мы с этой чувихой иначе разошлись бы и она бы меня объехала на тридцать штук, что тогда? Тогда бы ты, понятно, был за нее, а ведь мы с ней в боевую играли, без мухлежа, вот моя и взяла. И неча ее жалеть, кент мамин! Такие, как она, не обосятся, новые сережки купят, я же знаю!

Кошмарик, видел, однако, Володя, был смущен, быстро сложил в мешок свой нехитрый игрецкий инвентарь и потянул Володю за руку, ведя его через Кузнечный переулок к рынку. Володя с необъяснимой радостью повиновался тому, кто так нравился ему прошлым летом своим удалым ухарством, к тому же мальчик чувствовал, что Кошмарик может быть ему очень полезен, если и не в деле избавления от бандитов, то по крайней мере дельным советом или просто сочувствием.

— А ну-ка, гляди, — с великой гордостью произнес Кошмарик, подводя Володю к мотоциклу, что стоял неподалеку от входа на рынок, — хороша машинка? Конечно, не «Ямаха», но все равно, гоняет будьте нате — полторы сотни я на лошадке этой выжимаю! Недавно обчикал, — и пригнувшись к уху Володи, произнес конфиденциально: — В карты взял у лоха одного.

— Молодец! — машинально произнес Володя, хотя удальство Кошмарика ему причиняло душевную боль, словно он был и обманутой женщиной, потерявшей серьги, и лохом, лишившимся мотоцикла.

— Ты здесь постой минут пятнадцать. Я вижу, что у тебя ко мне вопросик есть, — сказал Кошмарик. — Я только серьги скину да возьму чего-нибудь пожрать. У меня ведь, братишка, целая коммуна кормится моим трудом, так что не лепи горбатого насчет ограбленной герлы.

Кошмарик со своим мешком юркнул в широкие рыночные двери, а Володя остался возле мотоцикла преуспевающего мошенника, и сомнение по капле просачивалось в его сознание. Если, думал мальчик, придется делиться с Кошмариком всем, что с ним случилось (а иначе не стоило бы и затевать разговор), то он, Володя, становился в глазах Леньки куда хуже, чем этот жулик и барыга. То есть Володе было просто стыдно за свой поступок. С другой стороны, Кошмарик непременно бы придумал, как вывернуться из положения, в котором оказался Володя, значит, приходилось выбирать между уязвленной совестью и спасением.

Ленька вышел из рынка даже раньше, чем Володя успел все продумать до конца. Его большой мешок был до предела набит овощами, фруктами, палками колбас, сырами, и Кошмарику пришлось схватить его в охапку, иначе ручки непременно бы оборвались под тяжестью этого рога изобилия.

— Во, гляди, сколько харчу купил! — с совершенно детским восторгом прокричал Кошмарик Володе, очень довольный своими покупками, и уже тише прибавил: — За полста штук сережки одному азербайджанцу сдал — еще просил таких рыжиков [5] носить, возьмет! Так, сумку я тебе отдам, держи ее покрепче! Ну, садись давай!

Володю не нужно было уговаривать. Он вскочил на заднее, приподнятое сиденье, и мотоцикл тотчас взревел, окутав седоков вонючим дымом, дернулся вперед, точно пришпоренный конь, и понесся по Кузнечному в сторону Лиговки. У Володи замерло сердце, но совсем не от страха, а от щемящего, восторженного чувства свободы, дарованного скоростью, то есть способностью преодолеть обычные, заурядные человеческие возможности.

Кошмарик влетел на Лиговку буквально через пять минут езды, не обращая внимания на светофор, пролетел по проспекту, а потом с треском заехал под арку проезда во двор большого старинного дома.

— Вот здесь и бросим якорь, калики-моргалики! — сказал Кошмарик после того, как заглушил мотор. — Слезай!

Володя, счастливый, ошеломленный, с дрожащими руками, которыми судорожно обхватывал во время езды тяжелую сумку Кошмарика, слез с мотоцикла и пошел вслед за Ленькой, направившимся к подъезду. Володя думал, что они станут подниматься на лифте, но Кошмарик, напротив, стал спускаться вниз, в подвал. Володя, с трудом неся нагруженную покупками сумку, остановился возле Леньки, который смело постучал условным стуком в обитую жестью дверь. Долго не отворяли, тогда Кошмарик, потеряв терпение, начал барабанить в дверь каблуками своих высоких, тяжелых сапог со шнуровкой, в каких обычно и ездят рокеры.