Месть Будды - Штробль Карл Ханс. Страница 4

— Если вы осмелитесь сделать еще раз что-нибудь подобное, я размозжу вам череп, — гневно крикнул я.

Мой образ действий отличался, быть может, чрезмерной резкостью, но в своей настойчивости я видел единственную надежду на спасение. Не утаю, однако, что я не переставал презирать самого себя за эту грубость, и в глубине души считал барона как нельзя более правым. Мне ужасно хотелось возвратиться назад в Триест и вернуть себе глубокое душевное спокойствие, которое, как мне тогда казалось, непременно послужит мне наградой за исполненное приказание.

Я поступал совершенно наперекор своему внутреннему убеждению, схватившись снова за весла и начав работать ими. Вы не можете себе представить, что испытывал я при этом глубоком раздвоении моей личности. Я боролся сам с собой. И по неведомым мне причинам над моим лучшим «я» одержало победу «я» которое тогда казалось мне худшим.

Барон сидел на дне лодки, с поджатыми под себя, на восточный манер, ногами и выл, как зверь. Но хитрость, которую он применил для своего нападения, нашла себе неожиданное оправдание в действительности. На нас надвигалось, пересекая наш путь, какое-то судно.

Я чувствовал, что пора кончить со своей внутренней борьбой, обратившись к сторонней помощи, и стал окликать судно. Это была парусная рыбачья барка из Капо д’Истрия, возвращавшаяся после ночной ловли.

Нас взяли на борт и, начерпав остаток своей силы воли, я взял слово с рулевого, что он ни в коем случае не даст отклонить его от своего обычного маршрута. Затем я наблюдал еще, как привязывал к якорной цепи нашу лодку…

Спустившись в каюту, я тотчас же погрузился в тяжелое, мертвенное забытье без грез и сновидений.

Когда я проснулся, солнце уже склонилось за полдень.

Мы причаливали.

Сознание мое все еще было удрученным, — как это обыкновенно бывает, когда мы знаем, что не выполним важной обязанности. Однако, я, так сказать, мог уже кое-как ладить сам с собой. Я уже не презирал себя самого так глубоко, как прежде.

Медленно, шатаясь, вылез я на палубу.

Я первым делом, конечно, спросил о бароне Лацмане. На меня посмотрели с удивлением, засмеялись, стали сторониться, как сумасшедшего. Неужели я не знаю, что сам отослал барона на лодке в Муджию? Барон спустился в каюту и получил от меня чрезвычайно важное и спешное поручение, которое следовало выполнить без малейшего отлагательства.

Когда я стал утверждать, что все это — неправда, слушатели посмотрели на меня с состраданием, пожали плечами и ушли.

Я сбежал вниз, — туда, где была привязана лодка. Ее уже не было. Барон подчинился внушению, выполнил приказание возвратиться.

Что мне оставалось делать? Я высадился на берег и пробыл весь день в тихой комнате гостиницы, которую нашел в городке Капо д’Истрия. Под вечер я снова заснул тяжелым, свинцовым сном, после которого проснулся разбитым. Я чувствовал себя больным, точно отравленным. Раздвоение личности не мучило меня, но воля моя была как-будто парализована. Я сознавал, что необходимо скрыться от угрожающей опасности; но мне хотелось также попытаться выручить барона Лацмана, если, как я был уверен, он попал в руки желтолицых. Я решил вернуться в Триест, немедленно оповестить обо всем происшедшем полицию и, не теряя ни минуты, перебраться на крейсер, где я буду в безопасности.

В Триесте мне легко удалось выполнить свое намерение. Судебные власти поспешили приняться за розыски бесследно пропавшего барона Лацмана.

Находясь уже на крейсере, я испытал крайне странное чувство, увидев в газете оповещение о своей собственной смерти. Оно было напечатано в траурной черной рамке, рядом с объявлением о смерти барона Лацмана. Следователь надеялся усыпить таким образом бдительность наших врагов и, при какой-либо оплошности с их стороны, обнаружить следы преступления. Однако, все старания его остались бесплодными.

Наш крейсер продолжал свое плавание, направляясь в Марсель. В душе моей не изгладилось еще чувство недовольства собой; иногда повторялись припадки непонятного презрения к самому себе, — похожие на бессознательные угрызения совести. Нервы мои были расстроены, и я решил взять отпуск, как только мы высадимся на юге Франции.

В Марсели доктора, с которыми я поспешил посоветоваться, направили меня в Ментону, где в это время, как им было известно, жил профессор Ришэ, прославившийся своими изысканиями в области гипноза и нервных заболеваний. Знаменитый ученый выслушал мое повествование с напряженным вниманием.

— Мне неоднократно доводилось наблюдать проявления так называемой телепатии, — задумчиво произнес он, наконец, — но такого воздействия воли магнетизера на расстоянии я не запомню… Ваш случай чрезвычайно интересен с научной точки зрения. Тем охотнее я приложу все старания к тому, чтобы не только вылечить вас, но, если удастся, извлечь из рук злоумышленников и вашего товарища по несчастью.

— Как, вы надеетесь спасти злополучного барона Лацмана? — с изумлением воскликнул я.

— Если, конечно, он еще жив, — пояснил профессор Ришэ. — Но я думаю, что в эти две недели мстители за поруганного Будду не успели расправиться со своей жертвой. Они, вероятно, везут его в Чи-нан-фу, в ту самую пагоду, которую вы так легкомысленно осквернили.

Я пристально смотрел на благообразное лицо знаменитого ученого, обрамленное начинающими седеть волосами, и невольно чувствовал глубокое доверие к его словам и к его познаниям.

В самом деле, спустя несколько дней, я избавился от последних признаков своего душевного недомогания.

Не стану описывать вам, как были обставлены сеансы, на которых я играл главную, хотя и пассивную, роль. Я оказался, несмотря на свою крепкую натуру, — а, может быть, именно благодаря ей, — особенно восприимчивым к гипнозу. Чтобы отрешить меня от поистине сатанинского наваждения, испытанного мной, пришлось прибегнуть к самым глубоким состояниям искусственного усыпления. Заботы профессора Ришэ оградили меня от вредных для нервной системы последствий каталепсии. Я чувствовал себя бодрым, веселым, беззаботным. Иногда омрачали меня лишь сожаления о злополучном бароне Лацмане; я давно уже простил ему безумную выходку на лодке…

Ришэ, которого я спросил, наконец, — продолжает ли он надеяться на спасение барона, — ответил мне:

— Если нам удастся спасти его, — и барон Лацман, и наука, которая обогатится новым открытием, будут всецело обязаны вашему мужеству. Если бы вы не преодолели ужасного внушения, и не вернулись в Триест, а оттуда — на крейсер, я не мог бы и отважиться на тот опыт, который произвожу в настоящее время.

— Какой опыт?

Профессор Ришэ загадочно улыбнулся. Я понял, что настаивать было бы неуместно и ограничился сведениями, которые оживили во мне угасшую надежду когда-нибудь повидаться еще с бароном.

Вы знаете, что надежда эта не оправдалась.

Газеты в свое время привели подробности драмы, разыгравшейся на пути в Красное море.

Бедного барона погубило пристрастие к любовным похождениям.

Похитившие Лацмана китайцы, как основательно предположил профессор Ришэ, намеревались довезти его до Чи-нан-фу, чтобы очистить искупительной жертвой оскверненную святыню Будды. Они не считали нужным держать его в заключении во время переезда на Дальний Восток, так как, под влиянием ужасного гипноза, он сам был вернейшим сторожем самому себе.

Капитан английского парохода «Victoria» Вильям Томсон, сообщивший подробности последнего приключения барона Лацмана, рассказал, что он явился к нему на судно в китайской одежде. Во время стоянки в Сингапуре к барону вдруг вернулось не только сознание своей личности, но и непреодолимое желанию скрыться от таинственных преследователей.

Профессор Ришэ, изучив на мне телепатическое внушение буддийских заклинателей, применил к Лацману новый метод могущественного воздействия на далеком расстоянии; успех его опыта превзошел самые смелые ожидания.