ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич. Страница 27

— Си, си! — рассисикался я, протискиваясь сквозь индейское племя. — Эстамос! (То есть мы тута, если в вольном переводе.)

Наши бумаги приняли без малейших проблем. Итальянец не обманул. Его здесь знали с хорошей стороны, поминали с улыбкой. Подготовленные им бумажки были в полнейшем порядке, что подняло наш рейтинг в глазах консульских служащих на заоблачную высоту. Секретарша, вытаскивая очередную бумагу из стопки, восхищенно таращила глаза, будто для нее бумажка эта — неожиданный и наиприятнейший сюрприз. Кто знает, может, и сюрприз. Оглянувшись на индейцев, я понял по их лицам, что у них-то таких вот бумажек и нету. А у нас их — как листьев на тротуаре, даже лишние нашлись. Нам их вернули с величайшим почтением.

Но вот чего нам не рассказал легионер, так это о нелюбви колумбийцев к доллару. Каждая бизнес-виза облагается пошлиной — чуть больше двух сотенных. Но стоило мне только вынуть из бумажника «зеленые», как умильные выражения в один миг слетели с лиц официальных работников и сменились подчеркнуто холодными. Доллары безнадежно испортили мою репутацию, столь блистательно завоеванную. Меня выслали в обменный пункт примерно так же, как высылают клиента дорогого ресторана, которому не хватило пятерки для расчета за большой пьяный ужин.

Что ж, судьба, известно, злодейка. Заимев очередной зуб на адвоката, я вскочил в лифт, пытаясь хотя бы повышенной скоростью своего передвижения частично искупить постыдную долларовую вину. О, благосклонное Провидение! Как я благодарен тебе, что от консульства до обменки всего триста шагов или двести полу-прыжков, которыми я туда добрался.

В разных странах обменки тоже разные. Но в основном все они чем-то напоминают московские. Обменки в Боготе — вообще большая редкость (я же говорю, доллар не в почете) и необычны по сути. Они пусты. Посетителей нет, что не мешает содержать двух или даже трех кассиров. В этой обменке я застал парочку — он и она, воркуя и обнимаясь, не заметили моего вторжения. Приятно все-таки видеть людей, влюбленных не только друг в друга, но и в одну и ту же профессию. Это внушает оптимизм и веру в процветание человечества. Но я спешу, приходится стучать пальцем по бронестеклу.

Скажите, дорогой читатель, как бы повели себя захваченные врасплох любовники в московской обменке? Смутились бы? Выругались бы? Она убежала бы? Не знаю, не видел, не имею понятия. А эти двое медленно отлипли друг от друга и так же медленно, не делая ни одного лишнего движения, отъехали к своим окошкам на креслах с колесиками. У нее на губах застыли его поцелуи. Это красиво в кино, согласен, но как-то отталкивает в натуре.

Впрочем, мне ни до чего нет дела. Я сую семьсот баксов под стекло и через минуту получаю оттуда почти столько же песо. Курс песо стабилен и неподвижен. И крайне высок. Но я-то знаю, какой инфляционный ужас пережила эта страна в недалеком прошлом. Я улыбаюсь и, не пересчитывая, вылетаю на улицу. Краем глаза в самое последнее мгновение я замечаю: они снова начали съезжаться. Восемь часов работы — восемь часов ежедневных поцелуев. Выносливые люди, между прочим.

Восстановить репутацию нелегко, это всякий знает, но меня на первый раз прощают — что возьмешь с иностранца, бог с ним, с недотепой. Берут песо и снова улыбаются. Выписывают расписки, три штуки, возятся со сдачей. Индейцы за моей спиной все так же шепчутся, но не проявляют нетерпения. Им, видимо, некуда торопиться, их дело многодневное и многотрудное.

Все, завтра к трем за паспортами.

— Трэс орас (три часа)? — удивляюсь я. У нас регистрация в пять десять начинается, не люблю я спешку.

— Си, трэс, — говорят мне из-за толстого стекла.

Я раздумываю, не перенести ли вылет на всякий случай. Но, как обычно, махнул на все рукой — авось пронесет.

Тут в прихожую входит старичок и пристает к великану полицейскому: почем ноне сукры в Эквадоре?

Зачем старичку сукры, свои песо не нравятся, что ли? Уж очень не похож он на валютного спекулянта.

— Что-то около трех тысяч примерно, три тысячи сукров за один доллар, — отвечает полицейский, не моргнув глазом.

Зачем он врет? Ведь прекрасно же знает, что три семьсот уже, а в некоторых банках и три восемьсот дают с удовольствием. Еще немного, и будет четыре. Три — это уже преданья старины глубокой, былинные сказания.

— Три? — недоверчиво переспрашивает старичок, кося посеревшими глазами.

— Три, три! — громыхает великан.

Старичок уходит, но по его спине отчетливо видно — не поверил. Идет и думает, где бы еще переспросить. Да где же — в банке, конечно! Эх ты, глупый старичок! Если б я хорошо тараторил по-испански, обязательно помог бы тебе, но, боюсь, мои несвязные речи только окончательно тебя запутают и ты припишешь меня к обманщикам и свистунам вроде того полицейского.

А на улице кипит весна. Даже обрывки белого тумана не портят весеннего настроения города. Опустятся лохмотья старой тучи, протаранят вспотевший асфальт, но тут же и улетят, уползут к вершине сине-зеленой горы, и снова солнце, нежаркое, мягкое, как в Кисловодске в мае, в лучшие дни.

Дело сделано, можно выпить пива. Какая прелесть, в киоске мой любимый «Белый медведь», да еще и вполовину дешевле, чем в Москве. Богота предрасполагает к длинным неспешным прогулкам. На тротуарах почти пусто, но и автомобили не так назойливы и держатся не так кучно, как в Кито. Вероятно, здесь для них больше пространства. Ни гари, ни даже просто запаха бензина в воздухе нет. Плоская гора действует как вентиляционное устройство — ветры отражаются от нее и уносят с собой все атмосферные нечистоты. Я думаю, что на таком воздухе можно прожить сто лет.

Улицы Боготы все же ничем не напоминают Минводы, Ессентуки и тому подобное. Во-первых, они очень уж тщательно ухожены, во-вторых, то и дело на пути встречаются густые тенистые скверы и микропарки.

Колумбийцы, очевидно, в какой-то степени друиды: они любят дерево и помогают ему выжить в урбанистическом бетоне. Мы зашли в один такой сквер — папоротник по пояс, но не сорняком растет, а чувствуется ласковая рука садовника. Сосны излучают душистую сырость, шмель пытается что-то высосать из бледных цветов ромашки, под огромной колючей мясистой лапой сосны — холодная как лед деревянная скамейка поблескивает каплями росы. Значит, здесь только что побывал туман.

Романтично, особенно если иметь в виду, что скверик этот в сотне шагов от центральных улиц. Кто здесь целуется на этой скамейке по ночам? Кажется, что никто: над гладкими рейками не поработал перочинный ножик, и нет там ничьих знаков любви в виде банальных сердец или надписей «Хорхэ плюс Розалиа равняется амор».

Но вот мы оказываемся в действительно шумном месте. И сразу же прямо в руки сваливается подарок судьбы — компьютерный центр. Я перешагиваю порог, и сердце мое радуется, исполняя победные песни. Увы, в Кито нет ничего такого подобного. Компьютерных магазинчиков полно, а вот с центром как-то проглядели, не удосужились. В Боготе же — рай. Я в восхищении брожу по залам — что-то в них напоминает мне сингапурский «Сим-Лим». Попроще, конечно, «Сим-Лим» — это вообще сказочный сон, но и здесь тоже неплохо.

Как-то в Сингапуре я «экскурсоводствовал», водя по городу одного советского паренька, инженера-цифровика, немного поработавшего по приглашению компьютерной компании. Когда он попал в «Сим-Лим», когда он истоптал там свои сандалии, когда на третьем часу эйфории где-то на минус пятом, наверное, этаже, глубоко под землей, мы дошли до последнего, тысячного магазина, в котором не было уже ничего, кроме бесчисленных мотков проволоки и кабелей всех мыслимых видов и сечений, он вдруг признался мне, что не желает выходить на поверхность. Он был готов век вековать там, в подвалах «Сим-Лима», потому что не было для него ничего слаще, чем видеть россыпи компьютерных и радиодрагоценностей. Для него это был и рай, и ад, и смысл земной жизни одновременно.

Нет, колумбийский компьютерный центр — это не «Сим-Лим», и не нужно себя обманывать. Здесь всего поменьше, все как бы сжато, применительно к местным условиям, но я был рад, по-настоящему рад. Хотелось если не навсегда, то уж хотя бы на день остаться здесь, среди витрин и стеллажей. Это сродни маленькому сумасшествию — я не собираюсь ничего покупать, мне не нужно, однако такое обилие родственного душе товара действует совершенно наркотически.