ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич. Страница 71

— Это самая лучшая карусель, на которой я каталась, — заявила она.

Да уж, чтобы спорить о вкусах, прежде всего нужно иметь крепкое здоровье.

Но в целом нам понравилось. Правда, мне так и не удалось уломать Валентину прокатиться хотя бы вместе с малышней. Бесполезно, ее инстинкт самосохранения оказался на недосягаемой высоте.

— Чтобы за мои деньги меня же и угробили? — возмутилась она.

Что ж, в этом тоже есть своя логика.

Мы нашли нечто вроде переносного кафе и немного посидели в тени под душераздирающие звуки популярнейших на юге местных мелодий. Хотя об эквадорской музыке, точнее, о песнях, можно говорить часами, скажу главное. В основе этих песен — извечный романс. Вольный перевод стихов последних двухсот шлягеров может звучать примерно так:

Однако это перевод именно вольный. Дословно же получится примерно то же самое, но в каждую строчку местные поэты умудряются вставить слово «корасон», что по-русски — просто «сердце». Если честно, то никакая, даже самая красивая, самая по-народному звучащая, самая искусно исполненная песня ни за что не пойдет в Эквадоре, если в ней хотя бы пять или шесть раз не повторяется слово «корасон». Доходит до смешного. Мы с Машей слушаем очередную песенку. Маша говорит:

— Какая чушь!

— Что ты! — возражаю я. — Это замечательная песня! Потянет на первую премию, вот увидишь. В ней не меньше десяти корасонов.

— Нет, штук семь, наверное, будет.

— Спорим?

Маша спорит. Мы начинаем считать. Раз, два… пять… восемь… четырнадцать!

— Ну что? Кто был прав?

— Да, целых четырнадцать — это, конечно, премия. — Маше некуда отступать, она проиграла вчистую. Но и я не выиграл. Следующая песня побила все рекорды: ее хитрые создатели приклеили к припеву целых три строки сплошных корасонов.

Все другие авторы были посрамлены, и эта песенка завоевала все, что только можно завоевать, плюс беззаветную народную любовь.

Вот и теперь мы сидим в кафешке и прямо в наши уши из отчаянно потертых динамиков валом валят тонны корасонов, на все лады, всеми голосами, от детских тенорков до пропито-прокуренных басов. Эквадор — страна музыкальных корасонов, это нужно иметь в виду. Нервных просят выйти из зала.

Что же до Луна-парка, то кроме каруселей меня интересуют и люди, на них катающиеся. Китийцев вообще-то никак не назовешь сорвиголовами, не скажешь о них, что они безрассудны и отчаянны. Они не козыряют фальшивой смелостью: если страшно, китиец так вам и скажет: «Страшно!» — и не ощутит никакого стыда или неловкости. Зачем, в самом деле, скрывать очевидное? Но в луна-парке я увидел и другую сторону этой медали: китийцы и, вероятно, почти все эквадорцы очень любят, когда их пугают. Им очень страшно, до коликов и мороза по спине, но именно от этого они получают огромное наслаждение. И жутко, и весело, и смешно, и интересно. Чем страшнее, тем больше хочется попробовать еще раз. Авантюризм? Несомненно, но в самом простом, в самом наивном его выражении.

Впрочем, возможно, я усложняю. Люди пришли повеселиться и за свои деньги хотят получить как можно больше удовольствий.

Еще я понял в Луна-парке, что «омовение головы» — массовая привычка. Ранее мне уже встречались индейцы с мокрыми головами. Обычно где-нибудь у раковины общественного туалета, перед зеркалом, они старательно смачивают пальцы и укладывают волосы. Ничего особенного. Но это лишь имитация омовения. На юге не просто укладывают волосы — их обильно орошают обеими руками. Черные волосы становятся лаковыми. За этим действием стоят не только суеверия, но и процедура обливания святой водой в храмах (не окропления, а именно обливания). Выходит, и здесь нашелся перепев между язычеством и католичеством. Так или иначе, но в углу Луна-парка стоял большой железный бочонок, к которому тоже выстроилась очередь, и найти молодого индейца или «темного» метиса с «неподмоченной» головой было практически невозможно во всем парке.

А еще мы съели по яблоку с глазурью, миль сукров штука. Слегка печеное яблоко насаживается на палочку, как эскимо, и обливается горячей густой глазурью алого или пурпурного цвета. Таких яблок на юге ежедневно съедают, наверное, тысяч сто.

И, только перекатавшись на всем, кроме совсем уж детских устройств и того вибрирующего диска, к которому не подойти, мы ушли из Луна-парка. Все остались довольны, и хотя вряд ли это можно было назвать праздником, но для нормального выходного дня развлечение получилось вполне сносным.

Мы остаемся?

Сегодня приходил хозяин локаля, который я арендую, со всей семьей приходил. Честно говоря, мне так и не удалось разобраться, чего они, собственно, хотели: в мой магазинчик ввалились господа Рэстрэпос всех возрастов и давай целоваться с Машей.

О, это еще один очень странный и в то же время лукавый обычай здешних мест — целоваться с девушками под видом приветствия. Ясно, что ни испанцы, ни тем более индейцы не являются изобретателями таких привет-поцелуев. Это вполне интернационально. Например, практически весь юг России так целуется. Целуются и в Европе, и в Америке. Но с одной оговоркой — целуются мужчины, приветствующие мужчин, и дамы, приветствующие дам. В этом нет, конечно, ничего аморального, разве что немного негигиенично. А вот чтобы парни целовали девок, вот тут увольте, такого я что-то нигде не встречал, только в Эквадоре.

Я давно предупредил Машу, что, мол, мы не местные и потому негоже нам подставлять свои щечки. Если уж никак не избежать поцелуя, то позволь, бог с ними, но сделай это с явной тенью отвращения, сморщь брезгливо носик — китийцы крайне горды, запомнят такую гримасу навсегда и больше лобызаться не сунутся.

Но как откажешь господам Рэстрэпос, их чисто детскому счастью быть знакомыми с кем бы вы думали? Нет, не может быть! С русскими? Вы шутите! Да-да, с русскими, из самой России! Семейство это живо напомнило мне чеховских персонажей и вообще конец девятнадцатого века, закат патриархальности, слезливую сентиментальность позднего российского ренессанса (как это неприятно читать в книгах того времени: «…он опустился на колено и горько зарыдал…»).

Возможно, господа Рэстрэпос — очень хорошие люди и весьма ценные в смысле общественной стабильности и прочее, но выдержать их счастье более сорока минут — пытка. Но в Эквадоре среди зажиточных семейств таких «рэстрэпос» наберется немало.

А вообще у меня очень интересная работа. Ко мне приходят люди, разговаривают, смотрят игры, а я смотрю на них. Привыкнув к моему присутствию, они быстро сбрасывают маски типа «я потомок великого инки» (а у многих такой маски и вовсе нет) и становятся обыкновенными людьми, которые, однако, так не похожи на русских. Не лицом, лицо — это не важно. Они не похожи всем, каждой своей клеткой и каждой своей мыслью. И тем более мне интересно следить за ними, изучать их.

Вот, например, повадились как-то два парня, составляющие (и не скрывающие этого) влюбленную пару. Мне-то что? Я с ними никаких дел не имею, но мне интересно, почему они не комплексуют? Я-то жду, что они будут «нагло гордиться» своим сомнительным статусом или же, наоборот, затирать его, стесняться. Но нет ни того, ни другого. Им до лампочки любое мнение окружающих, что положительное, что отрицательное, их интересуют только они двое и ничто больше. Нет, вру, игры их тоже очень интересуют, компьютерные (у меня-то других нет), и все больше спортивные. За пару недель они взяли все, что хоть как-то намекало на спорт.