На грани жизни и смерти - Паниев Николай Александрович. Страница 37

— Господа! — повысил голос Кутепов. — Прошу обратить внимание на нюанс. Приспосабливать по мере возможности. По мере возможности. Это фасад, господа, фасад во исполнение решения союзнического комитета, от воли которого мы зависим, очутившись за пределами империи нашей. И конечно, чтобы не вызывать недовольства демократического правительства, с которым мы должны считаться. Посему нам предстоит, господа, вписаться в быт народа, который оказывает русскому воинству если не восторженный прием, то пока отнюдь и не враждебный. Нам нужны среди населения не враги, а друзья. Как можно больше друзей. Тогда будет легче снять одну вывеску и заменить ее другой. Главное, господа, что добровольческая армия живет, представляет собой, мягко выражаясь, боевую единицу, готовую к продолжению своей священной миссии. Она — я в этом уверен — будет большой, решающей силой, силой для грядущих ударов по красной Совдепии. Эту силу, господа, надо сохранить и умножить. Мы должны быть готовы к тотальной интервенции. На этот счет еще последуют распоряжения. Господа, армия — это прежде всего дисциплина. Без нее, без послушания, без готовности выполнить любой приказ армия превращается в сброд, в потенциального пособника противника, в опасную язву, в позор России. В царстве болгарском, по нашим данным, о которых подробнее сообщит генерал Покровский, есть влияние местных коммунистов, как и большевиков. Многие приверженцы премьера Стамболийского, члены пришедшей к власти Земледельческой народной партии вряд ли проявят к нам дружелюбие, ибо крестьянская партия, как и коммунистическая, не замедлила выразить свое одобрение большевистскому перевороту в России. Так что в контактах с ними возможны нежелательные эксцессы. К этому надо быть готовым. Воинская доблесть, преданность России должны сочетаться с дипломатией, умной гибкой тактикой, всем нашим поведением сообразно с национальными особенностями народа. Мы должны крепко держаться за болгарский трамплин, беречь его как зеницу ока, как святую надежду на грядущую нашу победу. Аминь, господа!

* * *

Под покровом темноты к пустынному скалистому берегу причалила шлюпка. Словно из-под земли вынырнувшие Балев и Ванко помогли людям в лодке сойти на берег.

— Ну, добро пожаловать на болгарскую землю, — приветствовал Христо своего давнего друга Семена Кучеренко, крепко обняв его.

— Если бы не Чочо, то не пробились бы, — признался Кучеренко.

— Красный морской призрак, — в голосе Балева звучала гордость. — А вот еще один... призрак, только земной, а понадобится, станет и подводным. Товарищ Ванко. Отчаянный парень из Плевена. Специалист по конфискации оружия, которое предназначалось для Врангеля.

— Очень рад! — Кучеренко крепко пожал руку парню-крепышу. — В Крыму, случаем, не бывал, товарищ Ванко?

— Точно така. У Пчелинцева, — ответил Ванко.

— Ну тогда выходит, что здесь кругом знакомые, — сказал Кучеренко.

— И там тоже знакомые. — Балев показал рукой на мерцающий далекими огнями большой корабль. — Вся верхушка врангелевская, кроме барона, сейчас там. Представляешь, товарищ Кучеренко, заявляемся мы к ним, а у генерала Покровского глаза выскакивают от удивления...

— Не зарекайся, Христо, может, еще и придется свидеться с ним. С раненым зверем шутки плохи.

— Раненого зверя надо добивать! — решительно произнес Балев. — Это наша общая задача, дорогой Семен.

* * *

В небо взвились ракеты, осветив все вокруг. Люди на берегу спрятались за скалы, потом их поглотила темнота... Когда добрались до рыбацкой хижины, Кучеренко сказал Балеву:

— Ракеты... визитная карточка Покровского. Я, мол, здесь и спуску никому не дам. Ну что ж, принимаем этот вызов. Первая твоя задача, Христо, найти мне... близких родственников, конечно, из русских, которые давно проживают в Болгарии, пожалуй, даже лучше использовать для этой цели давнишних переселенцев. Они должны признать во мне родственника. Ну а потом связь с телеграфом. Правильно, Христо?

— Точно така!

Врангелевские войска дивизиями, бригадами, полками, батальонами, штабами, интендантствами растеклись по большим и малым болгарским городам. Один из госпиталей был размещен в Варне. Там находился раненый подполковник Агапов. Анна Орестовна часто наведывалась к нему, и это было для раненого единственной отрадой. После очередного поражения в Крыму Агапов ушел в себя, мучительно раздумывал, стал неразговорчивым... Тяжелые думы о будущем не покидали его. Был еще один человек, с которым общался Агапов, — симпатичный врач Серафим Павлович Рудский, который узнал Гринину на берегу.

Днем Агапову кое-как удавалось убить время, а ночью тоска вползала в душу, он тщетно пытался бороться с бессонницей. В просторной палате, где находились еще несколько раненых офицеров, Агапова одолевали разные мысли. Чтобы отогнать их, он вставал и выходил в длинный коридор. Если дежурил Серафим Павлович, то заходил к нему, и они беседовали до самого рассвета.

После одного посещения Аннушки Агапов не сомкнул глаз всю ночь. Гринины готовились к отъезду в Россию. Они уедут, а он останется на чужбине. Аннушка спросила: «Что ты будешь делать после выздоровления?» Действительно, что он будет делать? Агапов еще не знал о том, какие планы вынашивало командование разбитой и бежавшей армии. «Неужто опять начнутся речи о том, что нужно дать решительный бой?» — думал Агапов. Если это не удалось сделать на своей земле, то разве это возможно здесь, на чужбине? «Последний решительный» под эгидой союзников-интервентов, на их деньги, с их оружием! Хороша перспектива, нечего сказать!

Когда стало совсем невмоготу, Агапов побрел по длинному темному коридору. Дверь в кабинет дежурного врача была приоткрыта, оттуда тянулась полоска света. Агапов заглянул в комнату. Его ночной собеседник сидел за мольбертом.

— Не помешаю, Серафим Павлович? — спросил Агапов.

— А-а, Александр Кузьмич, нисколько, нисколько, — радушно ответил Рудский. — Не спится?

— Да вот... брожу...

— Рана беспокоит? Иль ностальгия, Александр Кузьмич?

— Вроде бы рановато, Серафим Павлович, — уклончиво ответил Агапов.

— Ну а я вот... — Рудский кивнул на мольберт, — давнее увлечение. Оставляю на память понравившиеся места, где довелось побывать. Разумеется, до Айвазовского далеко, но под старость, думаю, приятно будет посмотреть с внуками, вспомнить былое... И этот небольшой, взбудораженный нами болгарский городок на Черноморье...

— Тихое море, — сказал Агапов.

— Да, нынче море Понтийское тихое. Древние называли его гостеприимным морем. Но в шторм оно становится свирепым и страшным, как зверь. И потому названо Черным.

— Для нас оно оказалось негостеприимным и в штиль, Серафим Павлович. И что еще нас ждет впереди...

— А это, Александр Кузьмич, от вас, от военных, зависит. Вам тоже не дает покоя мысль о реванше?

— Мне?!

— Я имею в виду не только вас, Александр Кузьмич, а командование в целом. Барон, Кутепов, множество генералов и офицеров вашего ранга, видимо, не отступятся от своих планов пойти новым походом на большевистскую Русь...

— Сколько раз ходили, Серафим Павлович, и все эти походы оборачивались провалом для нас. У меня такое чувство, будто я низвергнут в пучину, откуда не выбраться...

Серафим Павлович внимательно посмотрел на Агапова. Этот офицер был ему глубоко симпатичен. Доктор отодвинул мольберт, встал и запер дверь на ключ. Он решил приступить к серьезному разговору, который рано или поздно должен был состояться.

— Александр Кузьмич, вам, как я понимаю, в таком состоянии нужны не анисовые капли, которыми вы до сих пор пользовались, а более сильнодействующие средства. Всей душой симпатизируя вам, скажу со всей откровенностью вот что. Я не думаю, чтобы вы, Александр Кузьмич, с вашим умом верили в то, что еще можно собрать силу, которая бы одолела новую Россию. Я ваш сотоварищ по армии, но я врач, и моя первая главнейшая обязанность — лечить, спасать людей. Пинцет, стетоскоп, лекарства — мое оружие. Кому оно служит? Людям. Я воюю с болезнями, ранами, увечьями... У вас, Александр Кузьмич, иное оружие и враг иной. А кто враг? Об этом вы задумывались, смею вас спросить, милейший Александр Кузьмич? Или, не снимая шор, идете напролом в угаре, в плену старых понятий о чести, родине, верности клятве?