На грани жизни и смерти - Паниев Николай Александрович. Страница 5

Леопольд вдруг умолк, заметив в окне соседнего дома условный сигнал. Потом повернулся к брату и, кивнув в ту сторону, тоном заговорщика произнес:

— Там собралась совесть России. Ее цвет. Настоящие интеллигенты. Таких не купишь. И очень печально, что в столь тревожный для родины час среди них нет ни тебя, дорогой поэт, ни балерины с ее распрекрасной сестрицей...

Кирилл устало махнул рукой.

* * *

Многие хорошо знавшие Кирилла и Анну не переставали удивляться тому, как они, такие разные во всем, объединили свои судьбы... Кирилл от природы был неразговорчив, не очень-то любил бывать в обществе, где часто чувствовал себя скованно и неуютно. Был он честнейшим человеком не только в личной семейной жизни, но и во всем, что касалось творчества, литературных связей. Ни у кого не возникало ни малейшего сомнения в том, что он до глубины души предан своей супруге, семье. Анна же была весела, общительна, у нее было много друзей, знакомых, в обществе она держалась непринужденно, легко сходилась с людьми. Она прощала Кириллу его слабости, была верна ему.

В последнее время Кирилл Гринин находился в состоянии творческого кризиса. Революция, новая жизнь требовали новых чувств, новых слов... Правда, некоторые журналы предлагали публиковать ему лирические стихи, но он отказывался сотрудничать с изданиями, которые считались большевистскими. Ему приводили в пример высокочтимого им Блока, который сразу же бесповоротно перешел на сторону революции, но Гринин упорно стоял на своем. Ему никогда и в голову не приходило, что на него может повлиять младший брат, которого он считал бездельником. А получилось, что в отношении к новой власти он стоял на тех же позициях, что и Леопольд. Правда, если разобраться поглубже, то дело тут вовсе не в Леопольде. Большинство знакомых Кириллу людей, имена которых известны не только в России, но и за ее пределами, не желают сотрудничать с большевиками. Так почему же он должен быть в числе тех, кто принял революцию? Вот только Анна и ее сестра осуждают его, он это чувствует. А сегодняшний поступок Анны окончательно выбил его из колеи. Ситуация пренеприятнейшая, что и говорить. Он и Леопольда не осуждает, хотя брат, конечно, вел себя грубо, несдержанно. Леопольду легко: ни жены у него, ни детей, вольный, как ветер. А он... У них с Анной никогда не было недоразумений. Теперь все повисло на волоске. Как поведет себя дальше Анна? Как будут реагировать на ее поступок люди их круга? По городу ходят упорные слухи, что большевики находятся в критическом положении, что их дни сочтены. Не сегодня-завтра в Петроград войдет белая армия или союзники. Что тогда будет с его женой?! Ну зачем ей, балерине, нужно было уподобляться тем, кто, следуя примеру Маяковского, трубит на всех перекрестках славу революции?! Благо бы прочла что-нибудь лирическое для смягчения душ этих мужиков с винтовками. Ан нет, ее угораздило петь дифирамбы «красному Питеру»! Зачем ей все это понадобилось? После такого долгого успеха на сцене Мариинки, в мире балетного искусства ей, матери прелестного сына, надобно уже о спокойной жизни среди юных танцовщиков, своих учеников, подумать!

После ухода Леопольда, заявившего, что он идет к людям, которых считают совестью России, Кирилл Гринин долго сидел в гостиной. Голова разламывалась от тягостных дум. Часы пробили полночь. Устало махнув рукой, он побрел в свою комнату. С Анной встречаться не хотелось, тем более что она, наверное, была не одна, а с Диной.

Дина, младшая сестра Анны, студентка медицинского факультета, возвращалась обычно поздно. На расспросы старшей сестры отвечала, что бывает в редакции петроградской газеты «Известия», где познакомилась с Иваном Пчелинцевым — одним из редакторов, ответственным за международную информацию.

На другой день после скандала в доме Грининых Дина в сопровождении Тимки шагала в институт. Мальчуган, живший на их улице, почему-то решил, что девушка-студентка нуждается в защите, и вот уже несколько дней подряд провожал ее на занятия.

Высокая девушка в нарядной шубке и беличьей шапочке и щупленький, бедно одетый мальчуган лет десяти представляли разительный контраст.

— Ну вот мы и пришли, товарищ Тимка, — с улыбкой сказала Дина.

— А после собрания? — поинтересовался мальчуган, преданно заглядывая ей в лицо.

— После собрания? Ты о чем? — не поняла Дина.

— Смена... караула будет?

— Смена караула? Кто это тебя научил? — Дина весело рассмеялась.

— Тот, кто придет... на смену... провожать, — обиженно пробормотал Тимка и убежал.

Дина вошла во двор, где ее окружили студенты. Шумной ватагой двинулись к зданию института.

* * *

Двери Марианского театра, как и некоторых театров революционного Петрограда, пока были закрыты. В Смольный и другие советские учреждения посылались письма протеста. Группы творческой интеллигенции отказывались служить новой власти, заявляли, что не принимают революцию, не видят вокруг ничего, кроме хамства и разора. Советская власть терпеливо разъясняла ошибочность таких взглядов, старалась открыть им глаза на происходящее. Великий Блок призывал «всем телом, всем сердцем, всем сознанием» слушать революцию. Самые непримиримые, замкнувшись в себе, плакались о «святой Руси», жаждали восстановления «старого порядка». Среди таких были и те, кто собрался в подвальной комнате букинистической лавки, которая находилась по соседству с особняком Грининых. В полутемную комнату, где находилось с полдюжины сумрачных, интеллигентного вида мужчин, неслышно вошел тщедушный старичок. Это был хозяин лавки. Окинув взглядом присутствующих, старый букинист елейным голосом произнес:

— Вечер добрый, господа хорошие! Не спится? Эх, потревожили сон России, и некому пожелать ей спокойной ночи.

Одутловатый мужчина с окладистой бородой нетерпеливо пробасил:

— Ну что там? Какие новости?

— Светопреставление! — всплеснул руками старичок. — В Учредительном, говорят, идет борьба не на жизнь, а на смерть. Большевики разошлись не на шутку. Распустят Учредительное собрание, нам хоть живыми в гроб ложись. А кое-кому и горя мало. Спящую красавицу изображают перед недремлющей солдатней... Так-то, господа хорошие.

Бас с недоверием спросил:

— Это вы про кого?

— Про вашу любимицу. Да-с!

Бас сделал нетерпеливое движение, казалось, он хотел подняться во весь свой богатырский рост, но, видимо, раздумал.

— Быть того не может! — громче прежнего пробасил он.

В комнату вошел Леопольд. Все смотрели на него выжидающе. Леопольд по виду старичка догадался, что тот уже успел сообщить о поступке Анны Грининой.

— Это правда? — без обиняков спросил бас у Леопольда.

Леопольд опустил голову. Бас в гневе швырнул бокал из-под шампанского, разбив его вдребезги. Затем сгреб лежащие на столе листы бумаги и, размахивая ими, закричал:

— Какого же черта мы пишем эти протесты большевикам?

И, увидев входящего в комнату моложавого мужчину с офицерской выправкой, пророкотал сердито:

— Еще один родственничек пожаловал! Вот и ответствуйте, милостивые государи! Извольте объяснить честному обществу, что все это значит? Как вы, например, представитель русского офицерства, оцениваете поступок этой дамы?

Мужчина с офицерской выправкой — капитан царской армии Александр Кузьмич Агапов — спокойно спросил:

— Русское офицерство прежде всего хотело бы знать, о каком поступке речь?

— Как? Разве вы не в курсе? Деверь молчит, повесив голову, а кузен делает невинные глаза, — съязвил бас.

— Речь идет о том, что ваша кузина выступала перед солдатней, большевиками! — выкрикнул прямо в лицо Агапову длинноволосый мужчина, театральный художник.

Агапов бросил вопросительный взгляд на Леопольда.

— Может, ее... заставили? — нерешительно заметил мужчина с репинской бородкой.