Рыцарь Курятника - Капандю Эрнест. Страница 9

– Несчастный Турншер, должно быть, позеленел от ужаса? – спросил Ришелье.

– Я не знаю, какого цвета сделалось его лицо, но он ужасно испугался. Рыцарь же имел самый непринужденный вид…

«Милостивый государь, – продолжал он, – вы сделали прекрасный выбор, купив эти бриллианты, в доказательство чего я прошу вас предложить их мне. Но чтобы этот подарок был более ценен, я желаю, чтобы вы сделали мне его сами. Благоволите же положить эти бриллианты в футляры и заверните их, как они были, чтобы мне легче было их нести». Выражаясь таким образом, Рыцарь Курятника все держал один пистолет прямо перед грудью главного откупщика, между тем как дуло другого пистолета касалось виска Аллар. Турншер, конечно, повиновался, не говоря ни слова! Когда он закончил заворачивать бриллианты, Рыцарь Курятника попросил его, опять же чрезвычайно вежливо, положить пакет в его карман, а затем раскланялся.

«Господин главный откупщик, я не позволю вам провожать меня. Мадемуазель Аллар будет так любезна, что посветит мне до двери ее дома». Пистолет сделал свое дело: главный откупщик не посмел сделать ни единого движения, и Аллар, держа свечу в руке, проводила Рыцаря. Дойдя до входной двери, он отечески поцеловал балерину в лоб и исчез в темноте… Теперь скажите мне, господа, что вы думаете об этом типе?

– Это смелый мошенник, – ответил Ришелье.

– Вежливый разбойник, – прибавил Ликсен.

– Разбойник ли он, я сомневаюсь, но уж вежлив-то он, конечно, – подтвердил Таванн.

– Ах! Боже мой! Вы говорите о нем только хорошее, месье де Таванн! – рассмеялась Госсен. – Я охотно буду вам верить.

– И прекрасно сделаете!

– Если Рыцарь Курятника ваш друг, месье де Таванн, – сказал аббат де Берни, – то уж, конечно, он не в числе друзей графа де Шаролэ!

– В этом он похож на многих других, – заметил де Коссе-Бриссак.

– На вас, например, любезный герцог?

– Признаюсь!

– Вы все ненавидите графа де Шаролэ? – спросила Комарго, кокетничая.

– Я помню, как однажды в вашей гостиной, желая остаться с вами наедине, он осмелился мне сказать: «Уходите»! На что я отвечал: «Ваши предки сказали бы: «Уйдем» [1]. Будь я простым дворянином, он велел бы меня убить, но, испугавшись моего имени, уступил мне то место, которого я никому и никогда не уступлю.

Проговорив это, герцог любезно поцеловал ручку хорошенькой танцовщицы.

– Помните того мужа, которого он велел убить, чтобы отвязаться от ревнивца? – прибавил Креки.

– У него страсть, – продолжал аббат де Берни, – стрелять для своего удовольствия в кровельщиков, которые работают на крыше его отеля.

– Он уже убил троих или четверых, – заметила Госсен.

– Кстати, – вспомнил Ликсен, – вы знаете последний ответ короля?

– Нет, – отвечала Дюмениль.

– Несколько дней назад, – продолжал князь, – граф де Шаролэ, чтобы доказать свою меткость, побился об заклад, что всадит пулю в голову кровельщика, работающего на крыше монастыря, в двух шагах от этого отеля.

– Это правда. Граф де Шаролэ живет возле меня, – сказала Комарго, – на улице Фран-Буржуа.

– И он убил рабочего? – спросила Сале.

– Наповал!

– Вот чудовище!

– На другой день, – продолжал де Берни, – он пошел по своему обыкновению просить помилования у его величества Людовика XV. Король подписал помилование, а затем подмахнул и другую бумагу:

«Вот ваше помилование и вот еще одно, подписанное заранее, еще без имени, тому, кто убьет вас!»

– Гениально! – вскричала Комарго. – Что же ответил граф?

– Ничего, но, вероятно, он примет к сведению это предостережение.

– Я не скрываю, что не люблю графа де Шаролэ, – сознался Бриссак.

– И я, – сказал Ришелье.

– И я, – прибавила Сале.

– Однако он был очень в вас влюблен, – напомнил ей маркиз де Креки, – он повсюду вас преследовал.

– Я ужасно его боялась!

– Есть чего бояться, – прибавил аббат де Берни.

– Доказательством тому может служить случай с мадам де Сен-Сюльпис, – подтвердила Кино.

– О, это ужасно! – вскричала Сале.

– Разве это правда? – спросила Госсен.

– Да, – отвечал де Берни, – я сам видел, как умерла несчастная женщина. Я принял ее последний вздох, и, хотя тогда был еще очень молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. Я до сих пор слышу крики и проклятия жертвы!

– Граф де Шаролэ убил ее?

– Ради собственного удовольствия.

– Расскажите же!

– Это случилось за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпис было платье из индийской кисеи; граф де Шаролэ взял подсвечник и поджег его [2], чтобы доставить себе удовольствие наблюдать, как сгорит женщина.

– Негодяй! – закричали Комарго, Сале, Софи, Госсен и Дюмениль.

– Это истинная правда! – подтвердила Кино.

– И она сгорела? – спросили все.

– Да! А меня позвали к ней в ту минуту, когда она умирала, – сказал аббат.

– И такие ужасы творит принц крови! – возмутилась Дюмениль.

– Потомок великого Конде! – прибавила Кино. – Брат герцога Бурбона!

– В ту самую ночь, когда граф совершил эту гнусность, – вспомнил Ришелье, – его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную нечистотами. Рядом валялась его карета, опрокинутая набок, без лошадей, а кучер и два лакея были связаны. Никто никогда так и не узнал, кто отомстил за бедняжку.

– А кого граф обвинял? – спросила Софи.

– Никого. Он и сам не знал, кто его наказал таким отвратительным способом.

– Однако он дешево отделался. Всего лишь принял ванну, – с иронией сказал аббат де Берни.

– Из крови? – спросила Кино.

– Как из крови? – повторила Дюмениль.

– Конечно. Это давняя привычка графа.

– Он принимает ванны из крови?

– Как? Вы этого не знаете? Однако весь Париж только об этом и говорит.

– Неужели граф де Шаролэ?..

– Да. Чтобы поправить свое здоровье, он принимает ванны из бычьей крови.

– Однако говорят и кое-что иное, – заметил Таванн.

– И, может быть, не напрасно, – прибавил Ришелье.

– Что же говорят? – с нервным смешком спросила Дюмениль.

Креки осмотрелся, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:

– Говорят, что эти ванны, которые надо принимать только в последнюю пятницу каждого месяца, состоят из трех четвертей бычьей и из одной четверти человеческой крови.

У всех присутствующих на лицах отразился ужас.

– Кроме того, – уточнил маркиз, – человеческая кровь должна быть кровью ребенка.

– Какой ужас! – вскричала Сале.

– И граф совершает подобное для поправки своего здоровья?! – воскликнула Дюмениль.

– Полагаю, в надежде помолодеть, – заметил герцог Ришелье.

– Если бы король об этом знал!

– Он не знает – никто не осмеливается ему об этом сказать.

– Довольно, не будем говорить об этом, – заявила Госсен с выражением глубокого отвращения.

– Скажите мне, месье де Таванн, почему ваш друг, Рыцарь Курятника, вдруг сделался врагом графа де Шаролэ?

– Почему… не знаю, – задумался виконт, – но это легко понять. В последний год каждый раз, после того как граф позволит себе какую-нибудь подобную выходку, например стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, пытать женщин, которых он любит, на дверях его отеля ночью появляется афиша с очень несложным текстом: «Шаролэ – подлец» и подписью: «Рыцарь Курятника». Вы догадываетесь, что афиша недолго остается на дверях. Граф никак не мог застать врасплох виновного, хотя и отдал распоряжение, но…

Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, прервал рассказ виконта.

– Похоже, зовут на помощь, – проговорил маркиз де Креки, вставая.

– Да, это стоны, – подтвердила Комарго.

Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен уже отворил окно.

– Ничего не видно! – воскликнул он.

– Да, не слышно больше ни звука! – согласился герцог де Бриссак.