Хлопушин поиск - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович. Страница 15

Долго в ту ночь горел огонь в господском доме, занимаемом немцем?управителем. Утихла гроза, перестал дождь, выкатилась из?за гор луна, а в окнах господского дома все еще не потухал яркий свет многих свечей. И лишь перед рассветом, когда побледнела усталая луна, а на востоке стыдливо закраснелась заря, от господского дома к конюшне кто?то протопал торопливо. А затем, никем не замеченные, прокрались через заднюю калитку на тракт двое людей. Это были Петька и Агапыч. Агапыч говорил встревоженно:

– Помни, сколь важное дело мы на тебя возлагаем. На тебя вся надежда! А лошадей не жалей. Одну посадишь, бросай, другую бери. Главное, гони!

Петька вдруг вздрогнул всем телом.

– Чего ты? – удивился Агапыч.

– Против Баштыма мертвец на кол насажен. Мимо придется ехать. Страшно!

– Глупишь! Мертвого не бойся, живого стерегись.

– Живого? – Толоконников недобро засмеялся. – Живой, я чаю, теперь со скрученными руками за капраловым конем на аркане бежит. Не выпусти, гляди, Агапыч, сего черного ворона. Лучше с ним своим судом, вернее!

– Не бойсь! Мы ему башку так свернем, что он свою спину увидит... А от коменданта не отставай, покуда он команду не вышлет. Видит он сам, чай, какое дело, коли второго гонца шлем. Ну, трогай с богом! Помоги тебе владычица небесная. – Агапыч усердно закрестился.

Толоконников тронул пятками бока коня, но тотчас натянул повод. На тракту, приближаясь, зачавкали многочисленные конские копыта. Слышны стали людские голоса, средь которых выделялся начальнический бас старого капрала.

– Эй, капрал! – не утерпев, крикнул Агапыч. – С добычей иль с пустыми руками?

Всадники, гарнизонные солдаты?инвалиды, надвинулись вплотную. Капрал выдвинулся вперед и бросил к ногам приказчика берестяной туес с остатками кваса, большую точеную из липы чашку, новенькую кленовую ложку и мешок с ржаными сухарями.

– Вот что на Карпухиной зимовке нашли, – сказал капрал. – А ворон улетел!

– Его рухлядь, Хлопушина. Признаю!.. А ты, капрал, – старая тетеря! Где тебе за вороном гоняться. Улетел! Небось, к зимовке?то как орда башкирская подкатили, с криком, с гиком. Вот и спугнули! – закричал отчаянно, трусливо и злобно Толоконников.

И тотчас же из?за солдатских спин ему ответил такой же отчаянный крик:

– Петька!.. Иуда ты!.. Это ты нас, Петька, предал!

Предрассветный тихий ветерок подхватил последние слова, перекинул их через Белую, ударил о горы. И горы ответили звонким эхом:

– Петь?ка, пре?дал!..

Задремавший у главных ворот караульный вскочил и с перепугу, не ко времени, что было силы бахнул в чугунную доску молотом.

«Не сплю?де! Поглядываю!..»

А предатель уже вихрем несся по тракту. Он низко пригнулся к луке, словно боялся, что обличающие слова, как пули, сорвут его с седла. И когда затих бешеный топот его коней, капрал снова сказал робко, сконфуженно:

– А Павлуху Жженого на куренях у жигарей тоже не нашли. Жигари бают, и не заходил он к ним. Леший знает, где он шатается. А вот этого молодца скрутили. Куда его, господин приказчик?

Агапыч поднял глаза. Со связанными за спиной руками, с арканом на шее стоял перед ним чердынец Семен Хват. Семен, после недавнего возбуждения, кашлял затяжно и трескуче.

– Без году неделя на заводе, а уж бунты подымаешь? – сказал с угрозой Агапыч. – До утра в колодки его! А утром скажешь доменному мастеру, чтобы взял его на домну в засыпки. Домна из его лучше батогов дурь выбьет. Да какой мне в нем толк? Эх, Хлопушу и Жженого вы упустили, старые крысы! А этот и без домны того и гляди сдохнет, не жилец, слава богу. Такие нам не страшны.

И, взмахнув безнадежно рукой, приказчик зашагал к заводу. Солдаты тоже тронули коней. Петля аркана захлестнулась вокруг шеи Хвата. Он дернулся судорожно и побежал рысцой за конем, выплевывая на холодную черную грязь горячую алую кровь.

ПЕСНЯ

Карл Карлович Шемберг с вечера воскресенья начал пить портвейн стаканами. Ночь с воскресенья на понедельник не спал. Он ничего не понимал и потому растерялся окончательно. Какой?то пугач появился где?то в диких калмыцких степях, из?за этого завтра на заводе начнется бунт, который грозит остановкой всего заводского действия. Следовательно, граф, владелец завода, будет недоволен и пришлет из Петербурга письмо, полное угроз и оскорблений. Эти русские вельможи не привыкли церемониться со своими подчиненными. Граф не посмотрит, что он, Шемберг, потомок саксонских рыцарей и бергауптман, горный чиновник шестого класса, не только реприманды писать будет, но и не поскупится в письме на крепкие русские ругательные словечки.

Остановятся работы на золотых приисках, а это еще хуже – от этого пострадает его собственный, Шемберга, интерес.

Всякие бунты должны усмиряться оружием, а комендант Верхнеяицкой крепости, невзирая на двух посланных к нему гонцов, не шлет просимый секурс[6].

Страшно жить в этой дикой стране!.. Вот почему искал он утешения и храбрости в вине. И в понедельник утром, осунувшийся и похудевший после бессонной ночи, как был в халате и туфлях на босу ногу, он все еще жадно глотал вино.

В дальних комнатах башенным боем пробили часы. Шемберг сбился со счета. Пришлось вытащить из ночного столика золотой, английской работы, хронометр. Мелко, но торопливо семенит секундная стрелка, а минутная и часовая встали суровым прямым углом.

– Девять! А в одиннадцать ударит к обеду колокол и тогда...

И хотелось швырнуть дорогой хронометр об пол, чтобы остановить неумолимый бег стрелок.

С трудом подавив в себе бессильную злобу, пересел от кровати к угловому окну. Отсюда был виден весь завод, темный и низкий, как тюрьма, с железными решетками на окнах, с толстыми дверями под крепкими замками.

Небольшой приток Белой, речка Безымянна, перегороженная четырьмя плотинами, образовала четыре заводских пруда. Из этих прудов вода по деревянным желобам и трубам бежала на вододействующие колеса заводских фабрик[7], где ковала железо, накачивала воздух в домны, сверлила пушки, дробила руду, пилила лес, молола зерна на провиант работным людишкам.

У трех дальних плотин расположились бревенчатые приземистые, почерневшие от дыма кричная фабрика, вертельная, где пушки на вододействующих станках внутри сверлились, а снаружи оттирались, рудодробильня, кузница, слесарная, лесопильная и мельница. Их окружали угольные и рудные амбары, склады готовой продукции и провиантские магазеи.

Около ближней, четвертой плотины, совсем рядом с господским домом, стояла доменная фабрика, единственное кирпичное здание завода. Две заводские домны – пузатые, несуразные, старинные, еще петровских времен; гордо возвышались над одноэтажными строениями завода. Из труб доменных печей шел густой темный дым.

Шемберг вдруг гневно нахмурился. Его зоркий и опытный глаз заметил, что дым одной из домен был броде бы бледнее, серее и жиже. Всмотрелся внимательнее и вскочил в бешенстве:

– Так и есть! Заснули там, что ли? «Козла» хотят посадить, мерзавцы! Мастера оштрафовать надо, а засыпок после работы выпороть и в подвал, на пустую воду, без хлеба!..

Но тотчас снова опустился в кресло, притихший и растерянный. И впервые почувствовал, что не хозяин он на заводе. И мастер не виноват. Мастер тоже, небось, боится прикрикнуть на осмелевших внезапно работных людишек.

Дрожащей рукой налил вина в стакан, выпил и снова уставился тупо в окно...

За дальней, первой плотиной, на высоком берегу пруда робким, грязным стадом сгрудилось заводское селение. Маленькие курные избенки из тонкого заборника и наспех вырытые землянки нахохлились под крышами из побуревшей соломы, березовой коры, а то и просто дерна. Крошечные, едва руку просунуть, окна были задвинуты наглухо досками или затянуты скобленой брюшиной. Покосившиеся плетни уныло стерегли чахлые огороды с сорным горохом, дряблой репой, луком и хмелем. Только дома мастеров, нарядчиков, канцеляристов стояли высокие и осанистые, весело поблескивая тесовыми крышами и окнами. И склонились над этим горемычным селением в неизбывной тоске невеселые березы да горькие сосны.