Мои питомцы и другие звери - Сергеев Борис Федорович. Страница 8

В доме котенок сразу же оккупировал свободный угол и занял оборонительную позицию. О том, чтобы его вымыть, и речи быть не могло, зато от пищи малыш не отказался и первый месяц готов был есть, не делая передышки. При этом его животик раздувался до такого размера, что мешал котенку ходить. Тогда он засыпал блаженным, но чутким сном и тотчас просыпался, если кто-то подходил к нему близко, он ленился поднять угрожающе лапу с выпущенными коготками, а просто шипел.

Малыш оказался невероятным чистюлей. Только однажды, впервые оказавшись на новом месте, объевшись с голодухи, он ночью обильно напачкал, но со следующего дня решительно потребовал от новых хозяев, чтобы вечером его выпускали в сад, и истошно орал у двери, шипел на нее и царапал когтями, если люди не спешили выполнить его просьбу. Чуть-чуть отъевшись и отоспавшись, маленький бесенок занялся своим туалетом через неделю. Когда ему удалось тщательно вылизаться, оказалось, что его шерстка имеет ярко-рыжий цвет.

Конечно, в те дни никто еще не величал котенка Василием Никаноровичем. Когда малыш прижился в доме и возникла необходимость дать ему достойное имя, между женщинами разгорелся спор. В основном конкурировали две клички: Чертенок и Бесенок, которые очень ему подходили, но старшая из женщин наложила на эти имена вето, аргументируя тем, что ей, как человеку крещеному, не подобает слышать в своем доме постоянные упоминания о нечистой силе. Чертенка пришлось назвать Васькой. Так котенок именовался весь Джамбульский период его жизни.

Рос Василий на удивление быстро и через полгода раздобрел, приосанился и стал солидным котом. Понемножку менялся и его характер. Он стал разборчив в еде, соглашаясь лишь на явные деликатесы: свежую рыбку, парную говядину, теплое молоко. Когда ничего вкусненького не было, Вася не обижался, вполне довольствуясь мышами, которых ловко ловил и с аппетитом ел, а когда подрос и истребил в округе мышат, стал бороться и с крысами. За эту охотничью страсть он пользовался всеобщим уважением и был желанным гостем на соседских участках.

С возрастом характер кота смягчился. К своим хозяевам он подобрел. Дошло даже до того, что позволял себе вечерком забраться к кому-нибудь на колени и, согревшись, блаженно засыпал. Правда, фамильярности даже со стороны тех, кто его кормил, не терпел, и если его пытались погладить или почесать за ушком, грозно шипел и уходил из дома.

В два года Василий стал могучим котярой и пользовался среди своих соплеменников заслуженным уважением, а у прекрасной половины этих усато-хвостатых созданий — неослабевающим вниманием. Разъевшись, кроме могучей фигуры, Васька приобрел еще и новые манеры. У него изменилась походка, он ходил как-то по-бульдожьи, широко расставляя ноги, и, что уже совсем не похоже на кошек, умел ими отчетливо притопывать. Когда он выходил из калитки и, перемахнув через арык, останавливался посреди широченной немощеной улицы, соседские коты не мешкая поднимались с земли и молча, стараясь не привлечь внимания владыки округи, скрывались в кустах, зато кошечки не считали предосудительным проявить к Василию интерес и прятаться не торопились.

Наконец настало время возвращения в Ленинград. Еще за неделю до отъезда начали паковать немногочисленные пожитки да бегать на базар за «дарами юга», и Василий сразу почуял, что надвигаются серьезные перемены. Он сразу потерял интерес к улице, целыми днями бродил по дому среди разбросанных всюду вещей и грозно шипел, а иногда из его пасти вырывался странный вопль: то ли кот жаловался на свою судьбу, то ли кому-то угрожал.

О том, чтобы забрать его в Ленинград, и речи не возникало. Пассажирским железнодорожным транспортом в послевоенный год с трудом могли овладеть лишь молодые, сильные мужчины. Для женщин вагоны являлись непреодолимым препятствием. Наличие билетов не давало никакой гарантии, что на поезд удастся сесть. Тут уж не до кота, да и соседи с удовольствием согласились приютить рыжую бестию. Но Василий решил иначе. Как только у калитки остановилась подвода (расстояние от города до железнодорожной станции — около четырех километров) и стали грузить на нее тюки и пакеты, кот взгромоздился на корзину, в которую были упакованы вареные яйца и другая снедь, чтобы питаться в дороге, и согнать его оттуда не было никакой возможности.

На вокзал приехали задолго до прихода поезда. Василий ходил вокруг сложенных на платформе пожитков, охранял их и захлебываясь шипел, если кто-нибудь из посторонних подходил к ним слишком близко. Неожиданно для всех посадка прошла вполне благополучно. Военный комендант вокзала, хорошо знавший Глейзарова, прислал в помощь двух красноармейцев, которые помогли внести и разместить багаж. Не обошлось и без помощи Василия. Как только из вагона вышли приехавшие в Джамбул пассажиры, а красноармейцы с тюками, оттеснив толпу безбилетников, штурмовавших поезд, стали подниматься по ступенькам вагона, Василий прошмыгнул у них между ног и, яростно вопя, ворвался в вагон. Первое, что он там увидел, была только что освободившаяся полка, которую пассажиры, ехавшие на своих тюках, еще не успели занять. Кот вскочил на нее и, продолжая орать, сразу же пресек все попытки занять эту полку. В результате три слабые женщины благодаря Василию получили три сидячих места. Здесь можно было по очереди и поспать. В общем, семейство ехало с невиданным по тем временам комфортом.

Вначале казалось, что кот в Ленинграде освоиться не сможет. Семья Глейзарова жила в центре города, на улице Герцена, в огромной коммунальной квартире. Чтобы из их комнат добраться до входной двери, следовало преодолеть лабиринт коридоров. Маленький тесный дворик, куда выходила лестница, был заасфальтирован, а за воротами лился поток прохожих и мчались вереницы машин, к чему провинциал Василий не был подготовлен. Считали, что, если выпустить ею во дворик, он заблудится, а пользоваться специальными приспособлениями для отправления естественных надобностей его не научили. Однако кот и тут не растерялся. Дело происходило летом, и окна в квартире были открыты. Обойдя комнаты и тщательно ознакомившись со своим новым жильем, Василий выглянул в окно и, обнаружив широкий декоративный карниз, протянувшийся вдоль фасада, отправился осматривать окрестности.

Вернулся Василий лишь через два часа и сразу же, найдя спокойный уголок, заснул. От еды кот категорически отказался. У хозяев не оказалось ничего вкусненького, и они решили, что кот капризничает, а так как голод не тетка, ему все равно придется приспособиться к скромной ленинградской пище. Однако кот продолжал поститься, и хозяева встревожились, но на пятый день все разъяснилось. В этот день, возвращаясь с прогулки по карнизу, Василий приволок полуторакилограммовый батон вареной колбасы. Женщины, естественно, тотчас кинулись на поиски хозяев этого богатства, но найти их не удалось, а так как дело происходило летом, домашних холодильников в ту пору никто еще не имел, а колбаса была скоропортящейся, ее тем же вечером с помощью соседей съели.

Через пару дней Василий приволок курицу. Тогда удалось выяснить, что в полуразрушенной и обгоревшей квартире соседнего дома обитает большая компания каких-то подозрительных личностей. Вступить с ними в контакт женщины не решились и курицу съели сами, не забыв угостить и кота. Василий воровал все лето и, судя по всему, ни разу не попался. Он приносил в дом только самые лучшие, деликатесные по тем временам продукты. Нередко приносил такое, чего не только он, но и другие уважающие себя коты и в рот не берут. Так однажды он притащил открытый кулек карамели и так осторожно обращался со своею ношей, что из нее не вывалилось ни одной конфетки.

Василий оказался хозяйственным мужиком. Ничего из приносимых продуктов он не портил и сразу же клал добычу на определенное место. Мясные продукты он складывал на столик у двери, а конфеты и пирожки с вареньем оставлял на буфете, положив их в вазу, которая в лучшие времена предназначалась для фруктов. За этакую хозяйственность кот получил от Николая Валентиновича, когда тот, демобилизовавшись, вернулся в Ленинград, новую кличку. Своей неутомимой деятельностью на благо семьи, своими манерами и даже выражением лица кот напомнил ему администратора концертной бригады, которого Глейзаров хорошо знал, и в честь своего знакомого окрестил Василия Никаноровичем.