И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич. Страница 33

Посмеялись, выпроводили окончательно сбитого с толку родовича и решили: ну, все, не отпустит он больше сюда сынишку. Однако — ничего, ходит по-прежнему, учится прилежно, не иначе княжеским посадником или тиуном решил стать…

Бывая в Киеве, Ягила не уставал удивляться и радоваться богатству киевского торга, не иначе сам Белес взял его под свой божественный покров.

Не говоря уже о других товарах, к которым он успел привыкнуть, сколько тут всевозможных изделий ремесленников из предградья! С виду неприглядный муравейник из лачуг и землянок, а поди ж ты — и среди них находятся отличные мастерские, где трудятся превосходные мастера. И не только кузнецы, гончары, усмари, сапожники, но и ювелиры и оружейники, чей дорогой товар расходится по всей Руси.

Многое делается ими по личным заказам и, естественно, на торг не поступает. Многое вывозится в другие страны, где их знаменитые мечи и драгоценные украшения для женщин хорошо знают и всегда ждут.

Молодцы, молодцы кияне! Слава вашим золотым рукам!

В тот раз, походив среди их столов и лавок, Ягила направился к церквушке — закупить для дома восковых свечек, которые продаются только тут. В прошлую зиму их привез отсюда Добрец, и всем они очень понравились.

— Ну и что за беда, что церковные? — как бы оправдывался он. — Лишь бы светили, а свет, он и есть свет.

Тогда Ягила недовольно поморщился, но промолчал. И вот жены попросили купить опять, как откажешь?

Церковка небольшая, не то что в Суроже или в Хорсуни, где это настоящие храмы. После того, как окрестились Аскольд с Диром и приехали греческие священники, Христову веру их приняло и несколько десятков русичей. Еще давно ему бросилось в глаза, что на свои моленья они приходят дружно, но как-то уныло, низко опустив головы, боясь посмотреть по сторонам.

Чего боятся? Своих земляков, что могут и засмеять, и закидать гнилыми овощами или тухлыми яйцами? Это случается. И сам он не раз куражился над ними.

Чего стыдливо да уныло? А не любит их новая вера веселого и жизнерадостного человека. Грех! Запутала придуманным адом, в котором их вечно будут варить в котлах и сжигать в огне. Тело-то в могиле, выходит — душу будут жечь и варить, да она ведь без плоти! Ну не чудаки ли?!.

Хотя — чужие боги-то, кто же их знает? Со своими проще и понятнее — с ними русичи в кровном родстве, ибо внуки Даждьбога. Ничего плохого родовичу они не сделают. И русичи их ни о чем не просят, те сами, ценя их любовь и верность, когда надо придут на помощь. И ада у них для русичей нет. Если прожил жизнь недостойно, просто не возьмут к себе в Ирий, и сгинешь ты в холодной мрачной Нави, будто тебя и не было.

А какой прекрасный у русичей рай! Если ты жил по законам Прави и шел ее путем, значит, ты жил праведно и по смерти тут, на земле, обретешь новую жизнь в Сварге синей. Там, рядом с богами и пращурами, все почти так же, как и на земле: и солнце, и дождь, и сады, и степи вольные с травами злачными и водой живой. Нет только болезней, старости и смерти. Там и жито жнут, и снопы свивают, и говяд во степях водят. Ну не может русич и в раю без дела! Тем более что жизнь та — вечная.

Кабы не знали всего этого те новокрещены, можно было бы и простить. Но ведь знают! А раз знают, как простить такое?

Пробил, проплакал свое одинокий колокол — и опять потянулись сюда эти странные люди. Все больше — женки, все в черном, как черные галки, глаза — долу, повинные головы — ниц. Все равно что рабы-кабальники к хозяину на расправу. И в чем повинны, за что — под бичи?

Было меж них и несколько мужей. Тоже черных и бессловесных. Исключая одного, что, как гусак, возвышался над всеми, бойко вертел маленькой головкой и посверкивал горящими очами. Все перепалки, возникавшие тут, начинались с него. Ты ему — слово, он тебе в ответ — десять. Так горел любовью к своим новым богам, что готов был вцепиться в тебя за любое пустое слово.

Вот и сейчас — стоило Ягиле заметить, что зря чужих богов взяли: были гордыми и славными русичами, а стали рабами-кабальниками без роду-племени, как тот с криками «горбун!», «диавол!» кинулся на него, вцепился в бороду. Что было делать? Хоть и говорят их боги: «Люби врагов своих», — не стерпел. Но тот — прежде. Вот и помял малость, а потом раскрутил в воздухе и забросил далеко за церковную изгородь во двор.

Другие мужи тоже подступили к нему, но на этот раз он не стал дожидаться их подлой гнеси [41] и покидал туда же. Сбежавшиеся отовсюду люди уже готовы были спалить церковь, но тут явились варяжские дружинники, и после короткой стычки все разошлись.

Поднимаясь обратно на гору, Ягила еще долго слышал за спиной гусиный клекот рассерженных христиан и истошные крики его недавнего противника:

— Эй, горбун, у тебя черт на спине сидит! Вернись, я его колом с тебя сгоню!

Поддержанный ставшими вдруг крикливыми и боевитыми женками потрясал кулаками:

— Я тебя запомнил, горбун. Ты давно, аки зверь рыкающий, кидаешься на нас. Но мы тебя утишим, так успокоим, что собственными словесами подавишься, дикарь, скиф, варвар [42].

Всю дорогу до самого дома переживал Ягила этот пустячный случай. Даже не сам случай, а то, из чего он проистек и что еще может проистечь впредь.

Сразу как-то сам собой вспомнился рассказ отца Заряна о расколе, произошедшем среди братьев ириан. А ведь тоже из-за того, что кому-то очень захотелось поменять веру отцов. Поменяли, и к чему то привело? Почти две тысячи лет две части одного народа воевали друг с другом, пока не истощили себя вконец и не оказались под бичами соседей.

Вот и на Руси начинается подобное. Византия — давнее, многоопытное и злое государство. Она хорошо научилась раскалывать и стравливать племена, чтобы потом брать их под свои бичи.

Взять тех же готов, которые, став христианами, принялись в честь своих новых богов крестить на крестах славян. И крестили так люто, что не стало у нас самых славных князей наших.

То же и с другими: приняли армяне их веру — и захлебнулись в крови. Разрушили ромеи их мольбища, уничтожили святые места, а жрецов и волхвов заперли в храмах и сожгли заживо.

А с какой кровавой лютостью искореняют греки любое малое иноверие в собственной вере!

И в Русь уже запустили греки свои коготки. Начали с варягов, а думают захомутать всех русичей. Как и всюду, впереди идут попы с крестами, а следом пойдут их воины с мечами. А те уже на нашей земле. Вся Таврия под их сапогом. Скоро увидим и на Дону, и на Днепре, где варяги и хазары их союзники и наймиты.

Зря брат Добрец уличает его в нелюбви к грекам. Не греков не любит Ягила, а дела их злые. Не от Белобога они, а от Чернобога и должны быть повергнуты навсегда.

Еще и еще раз уяснил он для себя: прежде чем остановить посягательства эллинов, нужно изгнать варягов-готов. И как можно скорее, ибо потом будет поздно!

Дома спросили о свечках, а Ягила о них и забыл. Но хитрое ли это дело — взять и накатать самому? Воск есть, навить и пропитать маслом толстую нить несложно. Только воск следует сперва хорошо разогреть, чтобы как хлебное тесто стал, тогда и катать берись.

Вот и взялся. Вот и накатал. Теперь всю зиму в доме светло будет.

Не удержался, достал с полки очередную дощечку, начертил писалом линейки, по привычке закусил кончик правого уса…

«…Аскольд принес жертвы богам чужим, а не нашим… Есть у нас истинная вера, которая не требует человеческих жертв. А то делается у варягов, которые истинно всегда совершали ее, именуя Перуна Перкуном, и ему жертву творили. Нам же следует полевую жертву (богам) давать, и от трудов наших пшена, молока и жиров. Ведь подкрепляем мы Коляду ягненком, а во время Русалий в день Яров также, и Красной Горы. То ведь делаем мы в воспоминание гор Карпатских. И в то время род наш звался карпени. А как стали мы жить в лесах, то имя назвали нам древичи, а на поле мы имели имя поляне. Так в любом случае, что греки начнут говорить на нас, что мы приносим в жертву людей, — а то ложь, потому как нет такого на самом деле, и у нас другие обычаи. А тот, кто хочет повредить другим, говорит недоброе. А с тем (только) глупый не борется, и такой он и есть…»