Прекрасная Габриэль - Маке Огюст. Страница 147

— Герцог, — отвечала Габриэль, — если бы я могла, не огорчая вас, назвать одну особу из вашей фамилии… особу, имя которой еще покрыто трауром…

— Мою сестру… — прошептал Майенн.

— Да, герцогиню Монпансье; это единственная особа вашего дома, заслужившая неприязнь короля.

Майенн молчал.

— Всем известно, — прибавила очаровательная дипломатка, — как король добр и как скоро он забывает обиды.

— Однако он теперь вооружается, и вместо того чтобы мало-помалу прекратить войну, он приготовляется истребить мои последние ресурсы.

— Вы не такой противник, которого можно щадить.

— Если бы вы знали, маркиза, как меня утомили эти распри, — сказал герцог, вытирая себе лоб, с которого струился пот, несмотря на ночь и свежесть грота, — если бы вы знали, как, особенно после смерти моей сестры, я чувствую ничтожность этих притязаний! Я никогда не хотел быть королем, я только родился герцогом и принцем и хочу умереть в моем звании.

Габриэль промолчала в свою очередь. Она предложила Майенну вина, бисквит и фруктов.

— Мой поступок доказал вам, — продолжал он, принимая рюмку, — что я желаю вступить в переговоры, но не как побежденный мятежник. У меня есть еще армия; и если бы во мне осталась хотя бы одна капля той честолюбивой мечты, которая воодушевляла мой несчастную сестру, я выговорил бы себе лучшие условия. Ах, маркиза! сохрани вас Бог понять когда-нибудь, чего стоит заслужить имя великого полководца! Король имел счастье прославить себя, опираясь на свое право. А я мятежник. Я показываю хорошее расположение испанцам, которые меня ненавидят и которых я ненавижу. Каждый раз, как дерутся, мои союзники хотели бы видеть меня мертвым, а я хотел бы видеть их убитыми. Все мои друзья падают один за другим или, утомленные, оставляют меня. Я скоро останусь один. Наступает старость. Я толст, тяжел, и, для того чтобы приехать сюда, ваш проводник должен был посадить меня на лошадь. Когда я найду доброе согласие, которое возвратит мне спокойствие, общественное уважение и друзей? Увы! все это я должен приобретать войной, и я буду уважаем и спокоен только в тот день, когда пуля положит меня на поле битвы. — Говоря таким образом, Майенн отирал пот с лица, а Габриэль удивлялась, что он так грустен и уныл.

— Как бы мне хотелось, — вскричала она, — чтобы король вас услыхал; мир скоро был бы заключен! Несчастный враг для него почти друг.

Майенн встал со сверкающими глазами.

— Если б это случилось, если б король услыхал мои слова, я умер бы, кажется, от стыда и горести. Но король меня не слышит, не правда ли, маркиза? — сказал герцог, бросая вокруг тревожный и мрачный взор. — Вы не расставили мне эту засаду, чтобы подвергнуть меня сарказму моего врага?

Он сделал уже шаг к выходу из грота.

— Ах, герцог! — сказала Габриэль, взяв его за руку. — Вы меня оскорбляете. Разве вы приехали сюда не по данному вам слову, разве у меня вероломная душа?.. Успокойтесь, я одна слышала ваши слова, я одна знаю вашу тайну, и вы можете вверить мне условия мира, которые я предложу королю от вашего имени.

Только что она окончила эти слова, как поспешные шаги раздались в трех шагах от нее, потайная дверь отворилась и явился король, со свечой в руке, с изменившимся лицом, с глазами, сверкавшими гневом.

— С кем вы здесь, Габриэль? — спросил он, стараясь узнать лицо около себя.

— О, измена! — пробормотал Майенн и отступил, положив руку на шпагу.

— Герцог де Майенн! — сказал Генрих, до того изумившись при виде лотарингца, что из его трепещущей руки выпала свеча.

— Герцог! герцог! — вскричала Габриэль, протянув руки к Майенну. — Не обвиняйте меня, я невинна! Если есть измена, так в этом виноват король.

— Понимаю, маркиза, — отвечал Майенн с презрительной улыбкой. — Сцена разыграна прекрасно. Вы не ждали короля. Король приехал неожиданно. Он нашел вас случайно с герцогом де Майенном, а так как также случайно его величество, без сомнения, провожает целая свита, мятежника схватят, и война кончена. Прекрасно сыграно, маркиза!

— О государь! — сказала Габриэль, проливая горькие слезы. — Этого оскорбления я не забуду во всю мой жизнь. Вы правы, герцог, все обвиняет меня. Вы имеете право называть меня низкой и вероломной. Да, вы справедливо обращаетесь со мной таким образом.

Майенн, удивляясь даже среди своего гнева, молча смотрел на странную сцену, представлявшуюся его глазам. С одной стороны Габриэль, вся в слезах, ломала себе руки с самым искренним выражением сильной горести; с другой — Генрих Четвертый — бледный, пораженный, потупив голову, более походил на побежденного, чем на победителя, и на лице которого обнаруживались стыд и сожаление в слабости, которая его унижала, в собственных глазах.

— Скажите, по крайней мере, государь, — вскричала Габриэль, — что я не участвовала в засаде, жертвой которой сделался герцог… Возвратите мне честь, государь, мне, потому что я хотела доставить вам дружбу этого благородного человека!

Король понял при этих словах всю обширность своего проступка. Своим неожиданным появлением он разрушил здание, с таким трудом воздвигнутое Габриэль. Какой стыд и какое несчастье!

— Я это и сделаю, — прошептал король прерывающимся голосом. — Я один виноват. Мне дали знать, что маркиза назначила свидание в Монсо; я почувствовал ревность и отправился сюда. Я приехал несколько минут тому назад, все мне здесь показались сконфуженными, никто не хотел мне сказать, где скрывается маркиза. В комнатах не было никого. Я стучу, зову — нет ответа. Мне пришло в голову, что маркиза ищет уединения в своих ваннах. У меня есть ключ от потайного выхода. Я побежал сюда; шум голосов заставил меня отворить дверь…

Майенн сохранял свою спокойную и презрительную позу; принужденная улыбка сжимала его губы; шпагу он вложил в ножны.

— Вы не должны сомневаться, герцог, — кротко сказал король, — вы видите мое волнение, мое огорчение; убедитесь, что я не умею лгать. Я должен прежде всего извиниться перед маркизой, которую, по избытку привязанности, я безумно и недостойно подозревал. А так как вы до некоторой степени имеете право подозревать ее искренность и мою, я вижу только одно средство доказать вам несправедливость ваших обвинений. Сцена происходила между нами без свидетелей; вы приехали свободно, вы свободно должны воротиться, и я предлагаю вам не только моих лошадей, но и конвой с моим королевским словом. Я прибавлю к этому мои извинения, кузен, потому что я виноват и хотел бы ценой королевства искупить мнение, которое я заставил вас иметь о моей любовнице и обо мне.

При этих словах, которые Генрих произнес со всем величием своей души, Габриэль отерла слезы, а герцог с трепетом смотрел на это открытое лицо, на эти ясные глаза, в которых дышало благородство.

— То, что случилось, освобождает вас от всего сказанного, — вскричала Габриэль, подходя к Майенну, — можете взять назад ваши слова, герцог; никто, кроме меня, не узнает их никогда.

Это чистосердечие и порыв этой деликатной и честной души оказали на Майенна глубокое впечатление. Он потупил голову, в свою очередь, и стал вертеть в руках свою шляпу, как настоящий крестьянин, смущенный добротой своего помещика. Ожесточенная борьба происходила в этой надменной душе между гордостью и признательностью. Он оставался неподвижен, бессилен и к хорошему и дурному. Генрих принял эту нерешимость за остаток недоверчивости. Преодолев огорчение, которое это возбуждало в нем, он сказал:

— Может быть, вы боитесь засады вне замка. После того, что случилось, вы имеете право всего бояться, кузен. Я сам вас провожу, моя особа будет отвечать за вашу, и если этого аманата вам достаточно, сделайте знак — я к вашим услугам.

— Вы слишком церемонитесь со мной, государь! — вскричал Майенн, увлеченный благородством подобного предложения. — Я ваш подданный и чувствую, что надо вам служить. Притом, меня почти победили доброта и красноречие маркизы. Вы довершили дело, государь; это я прошу прощения у вашего величества, и вот я у ваших ног, только не знаю, буду ли в состоянии приподняться.