Неведомый Памир - Потапов Роальд Леонидович. Страница 43

Вторая ночевка была уже далеко внизу, километрах в десяти от устья. Жарко пылал большой костер. Дров было сколько угодно, и не приходилось беречь, как на Памире, каждую веточку. А на заре, когда лагерь еще спал и утренний воздух звенел птичьими песнями, Бадахшан послал свой первый «привет». Где-то неподалеку раскатились глухие залпы, заполнившие ущелья многоголосым эхом. Обвал! Выбирая накануне место для ночлега, мы учли эту опасность и разбили лагерь под защитой хорошего обрыва, там, где на врезающихся в долину осыпях не видно было свежих сколов на камнях - следов недавнего обвала.

Устье Пшарта особенно живописно. Некогда громадный обвал перегородил ущелье Пшарта перёд самым выходом в долину Мургаба. Вода реки стала фильтроваться сквозь камни завала, оставляя все наносы перед плотиной. Когда-то здесь существовало озеро, еще обозначенное на картах 1880 года. Однако постепенно наносы заполнили всю долину вровень с верхом завала, и озеро исчезло. Ежегодно в июле здесь образуются широкие разливы. Река же течет по илистой плоскости десятками рукавов, чтобы потом низвергнуться вниз, к Мургабу, стометровым каскадом.

Тропа обходит завал, поднимаясь на склон по левому боргу долины.

Взобравшись по тропе на перегиб склона, мы оказались прямо над долиной Мургаба; ее темно-зеленые заросли тянулись в двухстах метрах под нашими ногами. У устья Западного Пшарта долина Мургаба немного расширяется, чтобы потом опять превратиться в непроходимый наньон. Все расширение, отороченное осыпными склонами гор, покрыто буйной зеленью непролазных тугаев. Здесь расположены два урочища, разделенные скалистым отрогом горы, выходящим к реке.

Верхнее урочище, Чаттыкой, все покрыто зарослями; в нижнем, Каракульчоке, заросли чередуются с полянами, покрытыми густой травой, - прекрасными пастбищами для лошадей. Мне больше нравится Чаттыкой. Неповторимо очарование глухих зарослей, наполненных птичьим щебетанием и прорезанных тут и там говорливыми кристально чистыми ручейками, на которые дробится профильтровавшийся сквозь завал Пшарт. И над этим зеленым чудом - чудом вдвойне после пустынь Памира - висят, громоздятся в полнеба гигантские исполины, увенчанные снежными шапками. В лучах восходящего солнца, когда заросли еще скрыты в прозрачном сумраке, вершины сверкают ледяными гранями, как драгоценные камни. Иногда по утрам с главной вершины срываются довольно крупные снежные лавины. Но это происходит высоко и далеко, и только тяжкий грохот и тучи снежной пыли на склонах говорят о размерах лавины.

Мы разбили базовый лагерь в Каракульчоке. Хотя переход для большинства оказался довольно тяжелым, в уюте и покое этого урочища все быстро пришли в себя. Ещё бы - зелень, трава, чудесный воздух и высота всего каких-то 3300 метров. Здесь можно бегать, прыгать, кувыркаться, не опасаясь, что горы завертятся перед глазами, а из носа фонтаном забьет кровь.

Лагерь был поставлен очень быстро. На небольшой полянке засеребрились туго натянутые палатки, задымили очаги.

На следующий день мы вчетвером сделали небольшую разведку вниз по Мургабу, к устью Сарезкола. После урочища Каракульчок долина резко суживается, склоны гор подходят вплотную к реке, спускаясь в бурлящий поток отвесными скалами или обрушивая туда потоки осыпей. Одну отвесную скалу мы обошли сверху, другую, не очень крутую, у самой воды. Затем мы вышли на довольно широкую террасу и здесь наткнулись на сохранившийся участок древней тропы. Широкая и ровная, она была обложена по сторонам крупными камнями.

Пожалуй, это единственный сохранившийся до наших дней участок древней тропы, которая проходила когда-то по Мургабу. Она до сих пор в отличном состоянии и настолько широка, что по ней свободно пройдут вьючные верблюды. Длина сохранившегося участка не более пятисот метров. Эта большая и очень важная караванная тропа связывала когда-то Бадахшан и Кашгар; по ней проходили тяжелые верблюжьи караваны. Пройдя через Памир, тропа спускалась по Западному Пшарту к Мургабу и шла по его долине вниз, до самого Пянджа. Впоследствии Сарезская катастрофа сделала старый караванный путь совершенно непроходимым.

Примерно с километр мы легко шагали по ровной террасе, потом наш путь вновь оказался перекрытым. Прямо в Мургаб крутой скалой обрывалась целая гора. Чтобы попасть в Сарезкол, нужно было перевалить через ее крутой гребень, поднявшись вверх метров на шестьсот. С гребня горы уже виднелось Сарезское озеро. Но времени оставалось мало, и пришлось возвращаться.

Итак, пшартский отряд начал работу. Нам же с Леонидом нужно было срочно возвращаться, чтобы вести другой отряд, с плотом, на Сарезское озеро через Кокуйбель. Мы поднялись на Пшартский перевал за два дня, взяв с собой еще альпиниста Юру Корниенко. К условленному месту мы вышли к вечеру, но здесь оказалось, что машина, которая должна была нас забрать, не дождалась и ушла за час до нашего прихода. Поспешно перекусив в одной из юрт скотоводческой фермы, мы отправились вниз по пустынной долине Восточного Пшарта, оставив наших лошадей на скотоферме: они были здесь нужнее - ящики экспедиции, которые подвезли машины накануне, были горой свалены между тремя юртами, и предстояла еще немалая работа по переброске их вниз. До Памирского тракта отсюда было около тридцати километров. Мы взяли дистанцию одним рывком, выйдя на тракт уже в темноте. Первая же попутная машина доставила нас на биостанцию - и вовремя.

Кирилл Владимирович уже был на месте и организовывал сарезский отряд. Кэп сиял. Его детище - плот, построенный по проекту ленинградских инженеров-альпинистов, успешно прошел испытание на озере Рангкуль. Утром машина должна была выйти с первой партией на Кокуйбель. Наледь, преграждавшая дорогу, сильно обтаяла и была отчасти расчищена. В общем, проехать было можно. Караван из десяти лошадей уже вышел туда накануне.

И вот опять Кокуйбель. В долине было теперь веселее: зазеленела трава, стало больше птиц. По мере того как мы постепенно спускались вниз, долина становилась все шире и пустыннее. Кочковатые, сильно засоленные луга жались к самой реке, а по краям поймы тянулись обширные невысокие террасы, ровные, как стол, сплошь усыпанные мелким щебнем, покрытым черным пустынным загаром. Эта черная пустыня производила неизменно гнетущее впечатление. Машины, проходя, сбивали пустынную корку, оставляя беловатый след.

Лагерь пришлось разбивать на высоте 3800 метров, недотянув всего восьми километров до нужного места. Но террасы кончились, а дальше в Кокуйбель впадал непроходимый для машины приток, подступы к которому закрывала кочковатая трясина. Долина у лагеря была еще типично памирской: жесткие скудные луга, пустынные пологие склоны и холодный ветер с утра и до вечера. От лагеря долина круто падала вниз на запад, в Бадахшан; близость его сказывалась и в том, что вдоль обрывов террас, в подветренных местах по краям лугов росла ива. Но что это была за ива - приземистые карлики около двадцати сантиметров в высоту! В болотцах у лагеря мы обнаружили даже жаб. Зеленая жаба - единственный представитель класса земноводных, обитающий на Памире. Пресмыкающихся здесь вообще нет. Да и эти жабы живут в очень немногих местах и исключительно у теплых источников, не замерзающих зимой. Такой теплый источник мы впоследствии обнаружили и вблизи лагеря.

Когда первая группа разведчиков должна была выступить на Сарез, я ухитрился тяжело заболеть, видимо сильно простудившись. Я валялся в палатке посреди кипящего работой лагеря, изнывая от бессильной ярости на недуг. Не помогали ни лекарства, ни пенициллиновые уколы, которыми лечил меня Кирилл Владимирович. Мне становилось все хуже. Леонид с караванщиками проторили первую тропу на Сарез и вернулись, а я все лежал. В конце концов, было решено отправить меня в Чечекты. Однако машина должна была прийти не раньше чем через два дня, и Леонид, вместо того чтобы снова идти на Сарез - на этот раз с досками для плота,- поскакал к Памирскому тракту. Проехав без остановок восемьдесят шесть километров, он утром вышел на дорогу и отправил в наш лагерь за мной первую же попавшуюся машину. Машина пришла вовремя: у меня уже начался бред. В Чечекты современная медицина в лице здоровенного доктора физической станции быстро поставила меня на ноги, но было потеряно пять драгоценных дней.