К вулканам Тихого океана - Якеш Петр. Страница 17

— Ждут девушек, они готовятся в другой хижине. Когда они придут и сядут среди мужчин, начнутся танцы. Вон тот мужчина в углу, с бамбуком в руке, музыкант. Потом все будут петь.

Девушки заставляют себя ждать. Наконец приходят, посмеиваясь, робко входят в полукруг и садятся среди мужчин. Некоторые очень смущаются, другие, как и у нас, хихикают, закрывая лицо руками. Насколько могу судить, все они не старше пятнадцати-восемнадцати лет.

— Нам пришлось ехать так далеко в эту деревню потому, что в амбо конана не имеют право участвовать парни и девушки из одной деревни. Там все братья и сестры.

Шум стихает, и с минуту все молчат. Потом заводят беседу о нас, о маленьком Пете, и все сразу же поворачиваются в нашу сторону. Как объясняет Патрик, говорят о том, что мы не из Австралии. К счастью, это продолжается недолго. Кто-то потихоньку затягивает ритмичную песню, музыкант подыгрывает на своей бамбуковой флейте.

Сидящие вокруг огня мужчины начинают раскачиваться в такт песне. Вертят головой — вверх, вниз, налево, направо. Девушки в нерешительности. Чуть подождав, повторяют за мужчинами движения головой. Тело остается неподвижным. Партнеры разглядывают друг друга, мне неясно, кто кого выбирает: девушка парня или парень девушку. Выбор не очень велик: сосед слева или сосед справа. Но через несколько минут партнеры выбраны, и с этого момента они смотрят только друг на друга, потом сближаются, пока не коснутся лицами. В ритме песни парень и девушка поочередно касаются друг друга щекой, носом, виском. Прикосновения очень мягкие и нежные. В некоторых, отличных по ритму частях песни пары быстро наклоняются, пока волосы не коснутся земли. Потом снова все сначала: щека, нос, висок, щека, нос, висок. Движения все быстрее и быстрее, иногда кажется, что они судорожны и лихорадочны, взгляд некоторых почти безумен. Музыкант резко обрывает мелодию в момент наивысшего напряжения. Поющие устали, девушки пересаживаются.

Сцена повторяется. Девушки толкаются, хотят сесть к «своему» партнеру. Проходит третий, четвертый час этого новогвинейского праздника, который заменяет наши танцы в ресторанах и на танцплощадках. Мне неприятно напоминать Теддиму, что пора ехать. Патрик и маленький Петр давно спят, свернувшись клубочком и прижавшись друг к другу. Прощаемся. Бесконечное «бухо» — слово на прощание; напевное «хо» долго разносится над полуночной темной долиной, девичьи голоса, выпевающие «бухо», сопровождают машину.

Пять градусов южнее экватора, и мы залезаем в теплые чешские куртки, трясемся от холода и немного от обилия впечатлений. Термометр показывает пять градусов выше нуля. Долго не можем уснуть, в ушах раздается громоподобное пение, перед глазами стоят образы полунагих разрисованных мужчин и молодых женщин в передниках из тапы. Закрываю глаза, и передо мной встает женщина, которая кормит грудью поросенка. В двадцатом столетии. С улицы тянет запахом горелой резины от шин и гарью от перегретого мотора.

7. Смешение языков. Философ Джако. Лакопе

В деревнях горных районов Новой Гвинеи кроме церкви, представляющей собой хижину больше обычной с плетеным крестом, есть еще одно заслуживающее упоминания архитектурное сооружение. Это дом, который тянется в длину на пятьдесят и даже сто метров, и ему не мешают ни взгорки, ни другие неровности. Если попадается дерево, дом огибает и его. Ширина дома метра три, высота вертикальной части стены — с человека, стоящего на четвереньках. Ни в одной деревне мы не видели такой дом открытым, не замечали ни одной ведущей к нему тропинки, ни намека на то, что его как-то используют. Литература по Новой Гвинее и собственный опыт дали нам основания полагать, что, возможно, это ритуальные строения или хранилища останков предков, а также предметов, которые не должны видеть чужие. Соответствующим образом мы и вели себя — подобные места для нас табу.

Это была грубая ошибка. Загадочное архитектурное сооружение не что иное, как подобие большого зала в деревенском трактире где-нибудь в Чехословакии. Им тоже пользуются один-два раза в году, а бывает и раз в два года в дни местных праздников — народных гуляний. По этому случаю сюда собираются все взрослые из ближних, а то и дальних деревень. Местные жители и их гости, естественно, в это время не работают, и длится такое веселье обычно неделю. Главное в этом празднике — пиршество. К торжественным дням выкармливаются поросята. Приготовление деликатесов несложно: в глубокую яму бросают раскаленные камни, на них большие листья, свинью делят пополам и кладут на камни, сверху прикрывают листьями и яму засыпают, землей. Несколько часов томления в таком «котле под гнетом» — и мясо можно подавать. Я видел свинину, приготовленную таким способом, и должен признаться, что хорошо пропеченная крыса или маленькое белое пернатое, размером с нашего воробья, на вид кажутся аппетитнее.

Когда мясо готово, пиршество перемещается в длинный дом, где все наконец отдаются развлечениям. Высота здания вынуждает пирующих стоять на четвереньках, выпрямиться можно только в центральной части, но там все время горит огонь.

Свиньи занимают важное место в жизни населения Новой Гвинеи; и не только потому, что это основная пища, но и потому, что они используются как валюта. Они бегают где придется и кормятся отбросами. Но в то же время к ним относятся с большим почтением, чем к собакам. Поросят водят на поводке, и они выкармливаются женщинами, что нам кажется весьма странным. На дорогах мы нередко встречали папуасов, тащивших за собой на лиане или на куске коры одного, двух и даже трех поросят. Они ведут себя на поводке менее достойно, чем собаки. У собаки редко бывает столь изменчивое настроение, как у маленького черного поросенка. Может быть, он ведет себя так потому, что привязан за заднюю ногу? Короче говоря, другая земля — другие нравы. Здесь на капризы поросят отвечают терпением и терпимостью. Три поросенка — это приличная невеста, а невесты здесь в некотором смысле дефицит; еще два поросенка и связка морских раковин — невеста высший класс, в полном цвету.

Живя в Лакопе, мы каждый день наблюдали, как женщины и некоторые мужчины выходили на поля лишь под нажимом миссионеров. Остальные мужчины собирались где-нибудь в тени под навесом и долгие часы проводили за разговорами. Они решали споры об имуществе, разбирали семейные конфликты, судили и рассуживали всю деревенскую жизнь. К тому же у каждого были свои обязанности. Самые счастливые, хотя, может быть, на первый взгляд, помогали нашей американской коллеге строить хижину. Там кроме большой «комнаты» должна была быть еще маленькая, по мысли Нэнси, интимный уголок для нее одной. Деньги, которые получали ее помощники, означали для них не только какие-то покупки, но и рост в общественном мнении.

Одного мужчину во всей деревне я не знал, к какой группе определить. Звали его Джако. Он не ходил на огород и в поле, не участвовал в беседах в тени под навесом. Он внезапно появлялся и так же неожиданно исчезал, с готовностью садился в машину, даже если в это время под навесом шла горячая дискуссия. Он с обожанием смотрел на руль и на водителя. Завидя меня, гримасничал, правой рукой отдавая честь. Не знаю, у кого он перенял этот европейский жест, но, очевидно, считал (совершенно ошибочно), будто такое воинское приветствие будет мне льстить. По его поведению я понял, что он хочет со мной поговорить. Ясно было: мы его очень интересовали. Он попадался мне повсюду. Но в отличие от многих, более цивилизованных, был весьма деликатен и неназойлив. Выглядел он намного старше меня. Морщинистое лицо, сгорбленная спина и сильно потрескавшиеся руки, хотя я его никогда не видел за работой. Однажды в присутствии Нэнси, которая могла немного переводить, я задал Джако не слишком тактичный вопрос:

— Сколько тебе лет?

— А сколько тебе? У тебя это написано в книгах, у вас, у белых, есть книги, — бойко отвечал он.

— Двадцать восемь.

— Так и мне тоже двадцать восемь.

Я не отважился возражать и сказал, что именно так он и выглядит. Про себя же очень удивился. Потом Джако повторил еще несколько раз, что ему двадцать восемь, столько же, сколько и мне. Если бы я сказал, что мне сто шестьдесят три, то Джако было бы столько же. Он не умел считать, никогда не ходил в школу и не мог измерять время. Зато мыслил он вполне логично.