Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов. Страница 71

Около пяти часов вечера выходит из штабной палатки (так звали мы радиопалатку, где жил и Шмидт) высокая, немного сутулая фигура в нерпичьей тужурке. Знакомая борода развевается ветром. Шмидт держит подмышкой несколько засаленный радиожурнал. Спокойным, размеренным шагом идет он к бараку. Надо пройти только что снова разошедшуюся трещину, пересекающую лагерь как раз посредине, надо перейти через невысокий сторосившийся вал. То, что Шмидт уже идет в барак для информации, быстро разносится по лагерю. Из всех палаток спешно вылезают обитатели, на ходу заматывают шарфы, застегивая полушубки или ватники. Палатки пустеют. Все спешат в барак.

В бараке (позднее — в половине барака, ибо после разрыва барака трещиной мы восстановили только одну его половину) сразу натыкаешься на спины стоящих впереди. Темно. Глаза привыкают к полусумраку, к свету самодельных коптилок. За люковиной, поставленной на пустые ящики и служащей столом, уже сидит Шмидт. Он сбросил тужурку, и ее любовно держит кто-то из челюскинцев. Шмидт в свитере. Он садится поудобнее на обрубке полена, приноравливается к неверному и дрожащему свету коптилок, разворачивает радиожурнал. [356]

— Можно начинать? — обычно спрашивает он.

И стена стоящих, полусидящих и лежащих тел отвечает тихо, но дружно:

— Можно, можно, Отто Юльевич! Все уже здесь.

Начинаются минуты, которых мы никогда не забудем.

С какой внимательностью составлена в далекой Москве сводка для лагеря Шмидта! Скудные, размеренные слова. Ни одного лишнего слова. Но в сводке есть подробные сообщения о ходе спасательных операций. Мы узнаем, где находятся «Смоленск» и «Сталинград», нагруженные доотказа самолетами, дирижаблями, продовольствием, теплыми вещами, десятками пилотов и бортмехаников, сотнями обслуживающего персонала. Мы узнаем, как идет ремонт «Красина». Мы узнаем, где Каманин, Водопьянов, Слепнев… Голос Отто Юльевича крепнет и наливается по мере того, как он развертывает перед нами незабываемую картину похода спасательных колонн.

В сводке есть подробные сообщения о революционной борьбе наших зарубежных братьев: рабочее восстание в Вене, упорная борьба в Японии и Германии. Шмидт читает и комментирует. Аудитория состоит не только из научных работников — в ней много матросов, кочегаров, плотников. Информация из Москвы должна быть понятна всем.

Чтение сводки ТАСС закончено. Кое-кто уходит из барака в палатки. Отто Юльевич ждет. После сводки идут несколько минут подготовки к очередному занятию по диамату. Шмидт вытаскивает из кармана тетрадку с набросанным планом очередной беседы.

— Что, можно? — опять спрашивает он.

И, не дожидаясь ответа, ибо все с напряжением ждут продолжения предыдущих бесед, Отто Юльевич начинает свою лекцию-беседу.

Шмидт много сам работал по философии. Он не принадлежит и не принадлежал к ученым, которые, владея своим специальным предметом, иронически относятся к философии. Он всегда понимал, что философия призвана объединить все отрасли человеческого знания в единое, стройное мировоззрение. Таким мировоззрением для него, большевика и ученого, является философия пролетариата — диалектический материализм. И в своих лекциях на дрейфующей льдине, имея перед собой ученых различных специальностей — и физиков, и химиков, и биологов, и гидрологов, он темпераментно и страстно борется против философской неграмотности многих наших ученых. Самые едкие слова, самые иронические определения находит он для наивных эмпириков, для путанных эклектиков, для бесталанных [357] собирателей и регистраторов бесчисленного количества так называемых научных наблюдений и фактов.

— Без философии, без пролетарской философии, без диалектического материализма нет истинной науки, — на каждой своей лекции неустанно повторяет Отто Юльевич.

Лекция за лекцией он знакомил своих слушателей с историей науки, с борьбой материализма с идеализмом, вскрывал идеалистические или механистические корпи и подоплеку всех недиалектических материалистических учений. Он виртуозно владел своей необычной аудиторией, где рядом с научным работником, вполне сложившимся физиком или биологом, лежал штурман, до сего времени «принципиально» иронически чуждавшийся «всяких философий», лежали и плотник и матрос, никогда не слыхавшие о существовании такой науки. Отто Юльевич не читал лекцию, не рассказывал — он лепил беседу из знакомых каждому кусков. Вот пример из биологии, и вздыблены наши биологи новой точкой зрения, новой оценкой известных им фактов. За примером из биологии следует немедленно экскурс в область физики, в теорию строения атома. За Нильсом Бором, создателем современной теории строения атома, следует Альберт Эйнштейн, гениальный творец теории относительности. В беседу активно вступает физик Факидов. Новый пример из области гидрологии и гидрографии. Здесь уже вмешивается добрый десяток слушателей: и Хмызников, и Гаккель, и штурманы. С научных примеров, иллюстрировавших или идеалистические позиции в философии, или механистический уклон в материализме, Отто Юльевич переходит к изложению одного из законов диалектики. Незаметно проходят два часа. Пора кончать. Аудитория так заряжена талантливой беседой, что, расходясь по палаткам, слушатели продолжают обсуждать и спорить, доказывать и опровергать.

Люди на льдине должны были быть заняты. До обеда и часто до ужина тяжелая физическая работа. Но ужин у нас в 4 1/2 часа. Что делать в течение всего вечера? Надо как-то организовать время, провести его до часов сна. И Отто Юльевич во главе небольшой группки товарищей организует игры, споры, чтение вслух, коллективные рассказы из своего прошлого, уходящего в незабываемые годы гражданской войны и Октябрьской революции. Взаимные посещения палаток. Отто Юльевич проводит вечер то в палатке машинистов, то у научных работников, то у механиков… День идет за днем. Коллектив крепнет в дружбе, в общей уверенности в благополучном конце всей челюскинской эпопеи. [358]

В лагере Шмидта был чудесный сплав, связавший всех нас, сотню разных людей, в крепкое, монолитное целое. Этим чудесным сплавом был сам Шмидт. И когда уже в последние дни, буквально в последние часы существования лагеря заболел Отто Юльевич, тяжелая горечь отложилась у каждого в груди. Болезнь Шмидта — что могло быть неприятнее для каждого из сотни челюскинцев? Совершенно неповторимы были наши переживания в дни, когда героической работой Молокова, Каманина, Водопьянова и других летчиков ликвидировался лагерь на дрейфующей льдине. Но болезнь Шмидта, отправка его в Ном, отсутствие о нем сведений — все это мешало нам по-настоящему воспринять всю великую торжественность этих дней.

В бесчисленных выступлениях по дороге из Владивостока в Москву каждый челюскинец вспоминал отсутствующего начальника и друга. Начиная от Новосибирска, мы ждали встречи с Шмидтом, который, казалось нам, должен был выехать навстречу своим челюскинцам. Свердловск — Шмидта нет. Пермь, Вятка — Шмидта нет. Мы узнаем, что Отто Юльевич встретил нас в Буе. Это должно было произойти рано утром 19 июня. Уже за час до приезда в Буй, за час до предполагаемой встречи никто из челюскинцев не спал. Пять часов утра. Поезд подходит, замедляет ход, останавливается. Из всех вагонов выскочили челюскинцы. Где Шмидт? И гул радостных голосов раздается в момент, когда медленно подходит усталый, немного сутулый, улыбающийся Шмидт. Он с открытой головой и сияющими любовью глазами идет навстречу тем, с кем надолго, может быть на всю жизнь, спаяли его два месяца на дрейфующей льдине.

Москва. Ошеломляющая встреча. Крики радости десятков тысяч встречающих. Все — одна сплошная улыбка. Сколько смеющихся лиц, улыбающихся ртов, радующихся глаз!.. Наша Москва, наша страна несет нас на волнах любви, радости, цветов. Это ему, Шмидту, в большой мере обязаны мы тем, что крепкой стеной стояли мы во всех бедах и испытаниях. И за это чествует нас теперь наша родина. Нам пришлось много перенести, много испытать, многое пережить. Каждый из нас готов отдать все свои силы, свою жизнь по первому зову правительства, партии, Сталина. И если любого из нас спросят в решительную минуту, под чьим непосредственным руководством хотел бы он итти на выполнение порученной ему партией трудной задачи, любой из нас, не задумываясь, ответит: