Остров Ифалук - Бейтс Марстон. Страница 19

Я нерешительно надел его, боясь насмешек Теда и Дона, но попреки моим ожиданиям они с явной завистью воскликнули: «Какая прелесть!». Поносив ожерелье один день, я великодушно предложил нм надевать его но очереди, на что они согласились. 11 пока им не подарили такие же ожерелья, я надевал свое только раз в три дня.

Мы с Доном часто сожалели, что нам: не пришло в голову одолжить на время путешествия бижутерию у наших жен. Я вспомнил одно из самых ярких украшений Нэнси, которое она купила в Каире, — нитку крупных коричневых бусин, напоминающую ожерелье на шее царицы Нефертити. Какой фурор произвел бы я в нем на Ифалуке! Дон тоже с вожделением вспоминал безделушки своей Иззи.

Вернувшись домой, я преподнес ожерелье из каури Нэнси, но она не стала его носить. Оно не соответствовало вкусам того общества, в котором мы живем. Теперь ожерелье лежит на моем туалетном столике. А ведь на Ифалуке мой туалет казался мне незаконченным, если на мне не было ожерелья.

Наши с Доном взгляды совпадали по множеству вопросов, хотя иногда уходило немало времени на то, чтобы выявить это единодушие. Мы могли без конца и подчас очень горячо спорить, оставаясь каждый при своем мнении. Все служило нам поводом для дискуссий. Как видно из нашего дневника, вечером после рыбной ловли долгие дебаты начинались с обсуждения плана работы на следующий день. Оба мы считали, что важно продолжить сбор растений, и тут же начинали выяснять, что же мы имеем в виду под словом «важно». Этот разговор мог продолжаться бесконечно. Каждый отстаивал свою новую точку зрения с таким же упорством, как и старую. Случалось, что по какому-нибудь вопросу разногласий у нас не возникало, но тогда появлялось чувство скуки и неудовлетворенности, которого нам обычно удавалось избегать.

Дон по-прежнему регулярно проводил уроки английского языка. В дневнике он сделал запись о том, что однажды вечером Яни принес простой английский учебник из школьных фондов и попросил объяснить значение некоторых слов.

Оказалось, что разъяснить слушателям значение того или иного слова в общем нетрудно; это заставило Дона задуматься над смыслом понятия «дикари». По мнению Теда, среди всех островитян Тихого океана ифалукцы имели меньше всего контактов с европейцами; в этом отношении с ними могли сравниться только жители внутренних областей Новой Гвинеи [41]. Таким образом, по обычным западным стандартам ифалукцы были «дикарями» и даже «голыми дикарями». Однако Дон утверждал, что в действительности это высокоразвитый народ, настолько близкий народам Запада, что порой было трудно почувствовать разницу между ними. Особенно восхищало Дона в ифалукцах чувство юмора, которое, по-видимому, ничем не отличалось от его собственного. Они смеялись над ею шутками, когда понимали их. Юмор не доходил, очевидно, лишь в тех случаях, когда смысл шутки заключался в двойном значении слов или отражал характерные особенности культуры. Дон записал эти впечатления в своем дневнике, оттуда я их и заимствую.

Однажды все мы отправились на Фалалап посмотреть пляски. Добравшись в темноте до острова на «Бвупе», мы устроились под пальмами недалеко от костра из сухих листьев кокосовой пальмы. Женщины сидели в один ряд; их руки, торсы и головы плавно колыхались в такт медленной песне, которая тянулась на одной ноте. Здесь, при свете костра, то ярко вспыхивавшего, то почти угасавшего, Дона, слушавшего приятную, но монотонную, словно погребальную, мелодию, вновь охватило чувство нереальности. Он словно увидел пропасть между культурами, своей и ифалукской.

По тут же у него мелькнула мысль, что резкое различие культур имеет второстепенное значение. Действительный барьер — это язык, но и его можно преодолеть. Как раз в тот день Дон уже смог объяснить ифалукцу, который принес в Фан Нап деревянную чашу, что Тед спит, а прийти нужно попозже вечером, и даже спросил у него, чего он хочет за свою чашу — табаку или денег и сколько именно. Это был подлинный триумф взаимного общения. Стало ясно, что через пропасть, разделяющую Калифорнию и Ифалук, можно перебросить мост.

Глава VI

Главным образом о пище

На Ифалуке люди много сидят: мужчины — у сараев для каноэ, женщины — около хижин-кухонь. У меня сложилось впечатление, что мужчины более склонны сидеть молча, а женщины любят поболтать. Вполне возможно, однако, что это впечатление было своего рода пережитком, основанным на предвзятых взглядах в отношении общества, в котором я живу. В действительности мужчины частенько заводили в сараях бесконечные разговоры, но нередко они предавались молчаливому созерцанию или попросту дремали.

Такое времяпрепровождение вполне соответствует моему характеру. С детства я большой любитель тихонько посидеть и помечтать. На Ифалуке моим компаньоном часто был Фаголиер, верховный вождь. Он с самого начала очаровал меня своей уравновешенностью. Когда мы, покуривая, сидели рядом на циновке или бревне, время от времени обмениваясь улыбкой и не испытывая ни малейшей потребности в словах, я чувствовал необычайное духовное родство.

Фаголиер обладал всеми качествами, которые должны быть присущи верховному вождю, — уверенностью в своих силах и в своей неприкосновенности, спокойной и твердой решимостью, неизменной учтивостью и мудростью. Я часто задумывался над тем, что он представлял собой на самом деле, в какой степени его портрет был плодом моего воображения. Однако я все более убеждался в правильности созданного мною образа.

Я вспоминаю, как однажды вечером, вскоре после нашего приезда, у Фан Напа остановился Фаголиер. Мы только приступили к обеду, который состоял из консервированных колбасного фарша, сладкого картофеля и стручковой фасоли. Фаголиер с явным удовольствием при-пял приглашение пообедать с нами и даже издавал одобрительные звуки, когда ел фасоль, — они явно соответствовали возгласам «вот это да!», слышавшимся за столом в моей семье при появлении какого-нибудь нового блюда. Когда обод был закончен, Фаголиер вылез из-за стола и вымыл свою тарелку, чашку и прибор. Он попытался даже вымыть кастрюлю. Это напоминало поведение внимательного гости у нас на родине, предлагающего помочь хозяевам помыть посуду. Во всяком случае это был знак учтивости, ничем не уступавший тем, какие мне приходилось видеть на Западе.

Па следующий день я отправился фотографировать каноэ, которое строилось в сарае хозяйства Фалепенах, и увидел там, как Фаголиер орудовал теслом. Обычно он был в центре любого дела и всегда работал в полную силу.

Фаголиер неизменно бывал радушным хозяином. Все ифалукцы — радушные хозяева, но Фаголиер, как главный вождь, и Маролигар, как второй вождь и вдобавок хозяин клочка земли, на котором стоял Фан Пап, были особенно внимательны к нам. Однажды утром, когда я заносил свои впечатления в дневник, Фаголиер принес нам свежие кокосовые орехи. Он пришел в сопровождении двух славных мальчуганов, которые несли орехи, совсем как два пажа, сопровождающих государя. Послушные мановению его руки, «пажи» положили орехи и, пока продолжался этот безмолвный визит, тихонько сидели на почтительном расстоянии от нас, как полагалось бы при дворе.

Однажды вечером я наблюдал, как Фаголиер руководил репетицией танцев. Я попробовал даже встать в ряд танцующих мужчин, потому что был вне поля зрения моих западных собратьев.

Само собой разумеется, я оказался страшно неуклюжим и вскоре отказался от своей затеи, но был рад, что проделал этот опыт, потому что том самым получил возможность увидеть Фаголиера в роли распорядителя танцев. Он сидел на корточках около огня, а напротив него, на фоне темной рощи кокосовых пальм, выстроились в линию мужчины. Чтобы хоть немного понять, что же мне надо делать, я должен был следить и за Фаголиером и за своими соседями. Постепенно я разобрался что к чему. Танец состоял из серии движений обеими руками и сопровождался пением. Звучание голосов менялось в диапазоне от тихого пения с закрытым ртом до крика: это явно была песня без слов. Фаголиер дирижировал очень скупыми жестами, которые переводились танцующими на язык танца. Он выступал в двух ролях — вождя и распорядителя, и, как всегда, спокойно, умело, сдержанно.