Золотая Колыма - Волков Герман Григорьевич. Страница 10

Вольдемар Петрович Бертин список одобрил, заметив:

— Забрали у меня всех лучших.

Поднимались алданцы недолго. Ничем и никем не обремененные, авансы — в карманы, сидора на плечи, напутствуемые алданским комиссаром, потопали. Переваливали хребты Яблоновый, Большой и Малый Немныры, спускались в широкие долины, переходили наледные, в зеленоватых подтеках реки и речки. Шли от зимовья к зимовью, от стана к стану, от рассвета до заката.

От Незаметного до Невера, станции Забайкальской железной дороги,— семьсот верст с гаком, почти месяц хорошей ходьбы, оттопали за пятнадцать дней.

Перед Невером, в селе Ларино, бывшей резиденции амурского золотопромышленника, шиканули, как в старину: откупили на всю ночь ресторацию и крутили граммофон, пока не сорвали пружину. На станции подсчитали финансы и не наскребли на самые дешевые бесплацкартные билеты.

Раковский отстукал Билибину пространную телеграмму: не скупясь на слова, расписал успешный переход всех пятнадцати алданцев, Эрнеста и Демки с Незаметного на Невер, в конце смиренно попросил подкинуть еще авансик.

Через пять часов получили ответ: «Перевел тысячу. Думаю, до Владивостока хватит». Деликатно, одним словом «думаю» Юрий Александрович и попрекнул, и посоветовал тоже думать... Пошел Сергей вместе с Эрнестом на почту получать эту тысячу, а там загвоздка: нет таких денег в наличии, надо ждать дня три-четыре, может, накопятся. Ждать всем табором — только проедаться. Выпросили сколько есть, а остальные пусть переведут во Владивосток.

Стали ждать поезд. Пришел транссибирский экспресс. Он стоял на Невере минуты, а сесть оказалось не так-то просто: один проводник не пускал Демку без намордника, другой — без билета, кое-как уговорили третьего, сунув ему красненькую. Устроились на нижних лавках, Демку — под лавку. Воспитанный на воле, пес был весьма недоволен: выл, ворчал и даже лаял. Пассажиры грозились высадить вместе с Демкой всех алданцев.

Во Владивостоке — новые неприятности. Ливрейный швейцар гостиницы «Версаль» с нескрываемым презрением оглядел Эрнеста с его лохматой шапкой и раскисшими торбасами, Сергея в куртке с подгорелыми полами и отрезал:

— Номеров нет.

Тогда Эрнест постучал по жестяному объявлению:

— К-к-как нет? Ч-ч-читай! «Шестьдесят уютно обставленных номеров с-с-с удобствами, ванны, два р-ресторана, д-д-жаз с утра до трех ночи, б-б-бильярдная и т-тэ д-дэ». А говоришь, номеров нет? Т-т-телеграмму получили? «3-з-забронировать номер для экспедиции. Б-б-бертин и Р-р-раковский»?

Подействовал ли эрнестовский рык или фамилия Бертин, известная на весь Дальний Восток, но швейцар и подлетевший администратор вмиг преобразились:

— Для товарища Бертина номер оставлен.

— Бертин — это я! Раковский — он!

— Извините, товарищ Бертин. Пожалуйте ваш сидорок, товарищ Бертин.

Эрнесту и Сергею предоставили роскошный номер из трех комнат с кабинетом, камином, зеркалами, резными шкафами. Как тут терять марку золотоискателей! Пошли в модный магазин, вырядились как парижские франты, даже лайковые перчатки натянули. За гостиницу расплатились за полмесяца вперед и с форсом: сдачу не взяли. В главный ресторан «Версаля» пригласили всех своих рабочих-алданцев, разместившихся в меблированных комнатах «Италия», и до трех часов ночи, пока играл джаз, отмечали свое прибытие на берега бухты Золотой Рог.

На другой день получили телеграмму Билибина: «Отдыхайте, скоро приеду». И «отдыхали»: скоро от той тысячи ничего не осталось. Просить у Билибина еще аванс Раковский постеснялся. Началась такая безденежная пора, что хоть продавай обратно лайковые перчатки. Все, что могли толкнуть на Семеновском базаре, толкнули. Даже байковые одеяла из меблированных комнат «Италии» потихоньку сплавили: приедет Билибин — расплатимся. На деньги от одеял покупали соленую кету, она стоила дешевле хлеба. Днем съедят кетину, запьют водичкой, вечером — то же: обед и ужин. В тайге голод переносить легче: там голод — для всех голод, а тут, как в Европе, на каждом шагу французские булки, венская сдоба, пиво «Мюнхенское», а ты глотай слюнки...

А Билибин все не приезжал, только телеграммы присылал: скоро да скоро. А уже шла вторая половина мая. Наконец прибыл его заместитель по хозяйственной части Николай Павлович Корнеев. Все к нему, как к богу:

— Деньги давай!

Деньги шли за ним следом. Всей оравой двинулись на почту. А там — новое дело: перевод пришел, но не на Корнеева, а на Корнева. Где-то кто-то одну букву поленился написать, а завхоза чуть не избили за то, что он Корнеев, а не Корнев. Пока выясняли, уточняли, подтверждали — бедствовали еще три дня.

Наконец перевод получили, завхоз заключил со всеми договоры, выдал все, что причитается, избрали профуполномоченного и взялись за дело: начали закупать инструменты, хозяйственную утварь, одежду, продовольствие...

В конце мая приехали во Владивосток Билибин, Цареградский и Казанли. Юрий Александрович сразу же всю подготовку взял в свои руки, установил строгий порядок: каждый с утра занимался делом, вечером все собирались вместе, отчитывались, предъявляли остатки денег, оправдательные документы на истраченные, намечали, что делать завтра, получали новые суммы на расходы и все вместе отправлялись в ресторан «Золотой рог» обедать и ужинать заодно.

Все шло хорошо. Юрий Александрович нашел общий язык со всеми солидными организациями: Совторгфлотом, Акционерным Камчатским обществом, Комитетом Севера. Только в Дальгеолкоме и Дальзолоте попытались было вставить палки в колеса. Оказалось, они сами намеревались заняться поисками и добычей золота на Колыме, назначили туда своего уполномоченного и уже направили туда с первым пароходом артель рабочих. А он, Билибин, вроде бы свалился как снег на голову и только мешает им.

Местные деятели могли оказать куда более серьезное сопротивление, чем тираннозавры Геолкома. Получалось, что Билибин понапрасну добивался в Москве и Ленинграде организации экспедиции, что он лезет куда его не просят. Поначалу Юрий Александрович растерялся. Давать телеграмму Серебровскому? Но вдруг Серебровский даст указание расформировать экспедицию Билибина, раз Владивосток посылает свою?..

Однако Билибин, видимо, родился в рубашке: Серебровский сам приехал с инспекцией во Владивосток.

Он быстро разобрался в ситуации. Оказалось, Дальгеолком и Дальзолото никакой экспедиции на Колыму не организовывали, а старательскую артель послали наобум, преждевременно. Словом, Серебровский посоветовал местным руководителям никаких препятствий Билибину не чинить, а своими делами заниматься посерьезнее. Отошло время золотых лихорадок, начинается планомерное, на научной основе, развитие золотой советской промышленности.

ПЕРВЫЙ ЗОЛОТОЙ КОРОЛЬ

У Совторгфлота на Дальнем Востоке своих пароходов было мало. Плыть предстояло на зафрахтованном японском «Дайбоши-мару», дряхлой, изъеденной ржавчиной посудине. Ее, пятнадцать лет пролежавшую на дне, подняли недавно и пустили по рыбалкам Охотского побережья.

Билибин при посадке озорно пошутил:

— Колумб плавал на «Святой Марии», а нам приходится на какой-то «Дай бог шмару...»

Все захохотали, и даже очкастый японец в черном кимоно, который стоял у трапа под клеенчатым зонтом и неразборчиво выкрикивал по списку пассажиров, захихикал, хотя, вероятно, и не понял, как обозвали его галошу.

В дождливую теплую ночь двенадцатого июня 1928 года расставались с огоньками бухты Золотой Рог. Молча и долго стояли на мокрой палубе, прикрываясь плащами и рисовыми циновками.

В Японском море судно сразу же окутал туман, такой непроницаемый, что с кормы не было видно носа, и посудина будто стояла, лишь в пенистом шлейфе за винтом было заметно какое-то движение. Сквозь туман не разглядели остров Хоккайдо, вслепую прошли опасный пролив Лаперуза. В Охотском море туман сгустился и начало покачивать.

Далькрай навязал экспедиции врача, так как на все Приколымье не было даже ни одного фельдшера. Билибин взял в свой штат престарелого доктора Переяслова, не без ехидства спросив, кого он, кроме себя, будет лечить... При первой же качке лицо Переяслова стало похоже на незрелый лимон, и старик проклинал медицину, которой отдал жизнь, а она не придумала для него никакого снадобья от морской болезни.