Золотая Колыма - Волков Герман Григорьевич. Страница 37
Накануне этого выезда мама и дети побывали в Москве, навестили многочисленную билибинскую родню, три раза осматривали Кремль и Зоологический сад. В Москве Юшу экипировали, и на дачу он выехал в суконном форменном пальто, в шлеме, с ботанической сумкой через плечо и с сачком в руке. Он чувствовал себя путешественником, отбывающим в дальние страны, ученым, уходящим в неизведанные края, больше всех волновался и всех смешил своим комичным видом. Примерно так писала Галка-Мокроглазик в «Очерках дачной жизни», опубликованных в третьем номере «Уютного уголка».
Третий номер вышел 15 июля, в день 40-й годовщины редактора журнала. Юбилей был отмечен вкусным пирогом, аппетитной закуской, которые подносились в шалаше, сооруженном господином Мурзилкой и самим редактором Шампиньоном. К обеду Мурзилка и Шампиньон чуть не поймали щуку, но, застигнутые дождем, вынуждены были прекратить лов, укрылись в каком-то сарае и там сочинили поэму «Щукиада». Она была поменьше гомеровской «Илиады» и пушкинской «Гавриилиады», но вполне достойной «Уютного уголка». Ее намечалось поместить в очередном, четвертом номере.
Но четвертый номер не вышел. Началась война, и редактора «Уютного уголка» проводили на фронт...
Вокзал визжал гармошками, орал пьяными глотками, стонал бабьими причитаниями и песней про Трансвааль. Песня была трогательной до слез, и пели ее всюду...
На папиных плечах сверкали погоны 56-го паркового артиллерийского дивизиона, на груди скрипели ремни. Юша просил отца взять его на войну,..
Весело и счастливо начинался в доме Билибиных 1914 год. Провожали же этот год тихо и грустно.
Георгий с головой ушел в книги. В училище его часто хвалили, в классном журнале против фамилии Билибина стояли одни пятерки. Его сочинение об Илье Муромце зачитывалось перед всем классом. Автор сравнивал русского богатыря с Рустемом из «Шахнамэ» и подчеркивал, что им обоим свойственны бескорыстие, добродушие, храбрость и хладнокровие в бою ...
На этом месте словесник прервал чтение и сказал:
— Я верю, что Георгий Билибин так же будет отличаться всеми достоинствами, когда пойдет сражаться, как и его отец, полковник Билибин, за веру, царя и отечество! — Но затем словесник будто камни заворочал: — Дальше реалист Билибин отмечает, что богатыри любили бражничать и никто с ними не мог сравниться в количестве выпитого вина... На эту человеческую слабость не следовало бы обращать внимание. И еще: реалист Билибин пишет, что Илья Муромец никогда не заискивал перед великим князем Владимиром, а Владимир сам кланялся Илье и просил богатыря о защите своего княжества... Это тоже не к месту и не ко времени. А в общем сочинение достойно высшего балла! И посмотрите, какой почерк! Как будто летописец писал! И разрисовано заставками, буквицами... вполне в русском стиле...
В 1918 году Георгий Билибин заканчивал дополнительный класс реального училища, при отличном поведении показал отличные успехи по всем предметам. Это давало ему право поступить в любое высшее учебное заведение.
И в том же году, весной, распахнулась дверь, и на пороге появился папа — в шинели, но без погон:
— Здравствуйте, сотруднички «Уютного уголка»!
Все бросились к нему.
— Не задушите своего редактора,— закашлялся отец, схватившись за грудь.
Мама испугалась:
— Что с тобой?
— Пустяки, ехал на открытой платформе, простудился.
Папа был на румынском фронте. Письма от него приходили редко. Знали, что после февраля солдаты выбрали его командиром того же артдивизиона, которым он командовал и прежде. Папа писал, что война всем осточертела, что скоро солдаты воткнут штык в землю, будет замирение и тогда он вернется.
Но все-таки приехал неожиданно и не так скоро — через год. Радости не было конца, но родители иногда с тревогой взглядывали друг на друга и о чем-то тихо переговаривались.
— В заграничных банках — ни одного франка,— каламбурил папа.
— А вспомни, Шурочка, как мы рвались домой из этой заграницы! — вздыхала мама.
— Лучше быть повешенным на горькой, но родной осине, чем скитаться по чужбине... Да и все образуется! Вот — декрет! — папа выхватил из полевой сумки шершавый листок.
И они, папа и мама, читали этот листок, то с надеждой, то с тревогой переглядываясь.
А на другой день, рано утром, отец простился со всеми и ушел. В тот день все ходили как в воду опущенные, говорили тихо, то и дело посматривали в окно.
Папа вернулся поздно ночью — похудевший, с воспаленными глазами, но возбужденный и радостный:
— Все в порядке, товарищи сотруднички! Могу считать себя полностью проверенным и завтра начинаю служить в Красной Армии! Да и тебе, Георгий Победоносец, не пора ли в армию?
И они, отец и сын, стали служить вместе. Штаб Западной армии РККА находился в Смоленске. Георгий был сначала посыльным, потом письмоводителем, делопроизводителем, а вскоре и начальником учетно-статистического отделения...
С того дня, как отец вернулся с фронта, кашель у него не проходил, было подозрение на чахотку, но он, как и прежде, оставался весельчаком и заводилой.
Часть четвертая
ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ ЗОЛОТО
СКАЗОЧНЫЙ КУРЖАК
Утром 28 ноября Цареградский снова обошел старый тополь, еще раз прочел затесы на его серебристо-глазетовой коре:
«29.VIII-28 г. Отсюда состоялся первый пробный сплав КГРЭ».
Двадцать девятого, восьмого... Ровно три месяца назад!
Стоя под тополем, Валентин твердо и громко, как с трибуны, провозгласил:
— Товарищи! Мы повторим маршрут Билибина, пройдем Малтан и Бохапчу! И что бы ни случилось с его отрядом, найдем наших товарищей!
Все были готовы к этому, а после того, как без особых приключений отмахали без малого триста пятьдесят километров, были уверены в удаче.
Один лишь старик Медов тряс головой, обмотанной поверх шапки бабьим платком:
— Бешеный Бохапча, шибко бешеный. Камни тут-там. Река тут-там не замерз, плыть надо. Нарта плыть — суох!
— Полыньи и камни обойдем, Макар Захарович! Где Билибин прошел, там и мы пройдем! А выберемся на Колыму — помчимся по льду. Через неделю, максимум через десять дней мы должны быть на Среднекане. Должны, Макар Захарович. У Билибина продуктов, если даже они ничего не потеряли на порогах, — только на три месяца, только до декабря...
После этого короткого митинга все шесть собачьих нарт двинулись с Белогорья.
Нарты ходко скользили по ровному льду Малтана, запорошенному снегом. Река то сужалась, то расширялась, то разбивалась на протоки, огибая пустынные галечные осередыши и длинные острова. За островами, густо поросшими высоким ивняком, матерые берега не разглядишь. Цареградский распорядился, чтобы одни шли по левой протоке, другие по правой. В этом был риск: протока могла оказаться слепой и в завалах непроходимой. Но иначе: нельзя, можно разминуться с людьми Билибина или их следами.
Все пристально всматривались в берега, в сопки, в распадки, за каждой излучиной ожидая встретить хоть что-нибудь, связанное с людьми. Но долина была пустынна, никаких признаков жилья, кочевья, даже зверья. Изредка на девственно белом снегу темнели вмятинки мохнатых куропаточьих лапок, и они, как единственные приметы чего-то живого, радовали.
И вдруг за небольшим лесистым островком, в самом конце длинного плеса, что-то зашевелилось. Валентин смахнул иней с заиндевелых ресниц и не очень уверенно промолвил:
— Макар Захарович, посмотри, что там...
Медов, сидевший к нему спиной, развернулся, вгляделся:
— Тунгус идет, с оленями,— и закричал всем каюрам: — То-ой!
Со всех нарт по долине прокатилось:
— То-ой! То-ой! — и заскрипели железные наконечники остолов по ледяному панцирю.
Разгоряченных собак, увидевших оленей, остановить нелегко. Понесли... Остолом не сдержишь и не осадишь. На ходу перевертывали нарты. Тунгус попятился, оттянул своих оленей в сторону, от беды подальше. Так и остановились на почтительном расстоянии друг от друга.