Перевёрнутый полумесяц - Зикмунд Мирослав. Страница 44

Мужчины сразу же приняли нас как своих. Они выбежали на дорогу и повели нас посмотреть их номадские шатры за то, что мы показали им наши домики на колесах и угостили сигаретами. Но, как это обычно бывает у мусульман, дружба кончается на пороге дома, если в нем живут женщины. Можешь интересоваться здоровьем верблюдов, овец, сыновей, но женщин исключи, о них спрашивать неприлично!

Таким образом мы стояли возле верблюдов, расхваливая тощих животных, а тем временем Али распорядился, чтобы женщины ушли. Наконец их шушуканье затихло вдали, и мы смогли войти в шатер. Три столба, на них натянута редкая черпая попона из козьей шерсти, не пропускающей влагу. Ткань спускается с крыши, достигая пола только с двух сторон. С двух других, обращенных на север и восток, вместо стен невысокая оградка из циновок, крыша поднята и оттянута длинными веревками, закрепленными далеко от шатра. Циновками устлан почти целиком и земляной пол. Лишь небольшой кусочек для очага оставлен открытым. В углу два глиняных кувшина с водой, маленький разукрашенный сундучок, на потухшем очаге чайник. У входа навалены в кучу попоны, упряжь для верблюдов, две или три жестяные кастрюли — вот и весь домашний скарб кочевников. К нему можно еще отнести сухие лепешки верблюжьего кизяка, аккуратно сложенные штабелями позади шатра.

По примеру хозяев разуваемся и, скрестив ноги, усаживаемся на циновки вокруг очага. Много ли можно сказать на чехо-турецко-гимнастическом языке! Язык при этом, правда, оказывается самым пассивным участником беседы но сравнению с остальными частями тела, но за полчаса хозяева узнали все, что их интересовало: откуда мы, куда едем, сколько у нас детей и какие они, где Иржи потерял средний палец левой руки.

Али Яйла пригласил соседей полюбоваться, как бережно мы обращаемся с фотоаппаратурой — кисточкой смахиваем с объективов степную пыль, аппараты положили на фланелевую тряпку, чтобы они отдыхали на мягком. Теперь хозяева разрешают нам сфотографировать их. Мы подарили детям игрушки — кланяющихся уточек, заводных мышек. Лед тронулся. Суровые номады ловят мышек в углу шатра, ползают за ними на коленях. Игрушки доставляют им такое же удовольствие, как и их потомству. Они зовут обратно своих женщин и приказывают им угостить чужеземцев верблюжьим молоком и показать, как из козьей шерсти сучат нити и делают из них попоны для шатров.

Мы прощаемся с гостеприимными хозяевами, при этом замечаем, что Али чем-то угнетен, он говорит и говорит по-турецки, упорно стараясь, чтобы мы поняли сказанное им. Наконец по его жестам мы поняли: он хотел бы получить на память снимок, который мы только что сделали.

— Конечно, Али, напиши нам свой адрес, и мы тебе снимок пришлем!

Он растерянно берет предложенные карандаш и блокнот и грустнеет.

Потом кладет то и другое, разводит руками, а свое «йок» сопровождает выразительным рывком подбородка вверх.

Это означало: «Нет, я писать не умею».

Тогда мы сами записали его адрес, а по пути из Милета в Дидимы размышляли о современных шатрах номадов и уютных приенских домах, где были и ванны и бидэ с проточной водой. А также о Фалесе, Гипподаме и Аспасии, о древнем мозговом тресте.

Резиденция его находилась как раз в тех местах, где сегодня кочуют неграмотные номады…

Маленькие колодцы в Дидимах

До Дидим мы добрались в седьмом часу. В эту пору солнце уже понемногу начинает опускаться над Эгейским морем, а среди холмиков, разбросанных вдоль неровной дороги, ведущей из Милета, начинают прокрадываться тени. За одним из таких холмов вдруг появляется несколько строений. Это Ени Гисар. А Ени Гисар — Новая крепость — всего-навсего турецкий псевдоним античных Дидим.

От неожиданности едва не разеваешь рот, так резко вдруг сталкиваешься с античностью, словно присутствуешь на очной ставке веков. Нечто подобное случилось с нами уже однажды. Это было много лет назад в Египте, когда по пыльной дороге мы въехали в Эсни: нас, никем не предупрежденных, ошеломил каменный лес Луксор. Здесь даже не оказалось у дороги железной решетки, вроде той, что была там, решетки, за которую, испугавшись, хоть можно ухватиться. Напротив мечети и харчевни с несколькими столиками к розовому небу вздымается хаотическое нагромождение гигантских обломков мрамора и гранита — бесчисленные остатки облупленных колонн, архитравов, фризов, акротерий и метоп, безграничный набор строительных деталей, из которых человек-муравей пытался построить самый большой храм на свете — храм Аполлона.

Признаться по-честному, титанический труд этот так никогда и не был закончен, несмотря на то, что с постройкой возились много веков подряд. Даже обратный процесс — разрушение — никому никогда не удавалось довести до конца, хотя человеку в этом помогали землетрясения, солнце, дожди, пожары, войны, порох. Самой уязвимой частью любой архитектурной конструкции испокон веков были колонны, эти каменные бочки с точно вымеренными диаметрами у подножия, посредине и наверху, поставленные друг на друга, каменными шипами закрепленные в каменных же пазах и прижатые сверху огромными призмами, которые выглядели гармонично и элегантно только потому, что колонны были так фантастически высоки. Из ста восемнадцати красавиц древности на своих местах удержались только три. Согласитесь, итог удручающий. Из этих трех только две стоят вместе, до сих пор связанные гранитной балкой наверху, а все остальные — развалины, обломки, застывший каменный прибой времени.

Перистиль выстроен в классической десятикратной системе: в длину по двадцати колонн в каждом из двух рядов, в ширину — по десяти. Порогом храму служит монолит, кажущийся огромным. Превратившись вдруг в жалкого педанта, хочешь узнать, сколько же такой порог может весить. Вытаскиваешь рулетку и записываешь в блокнот: высота сто три сантиметра, ширина двести двенадцать, длина — ого! — семьсот девяносто два. Ошибка будет невелика, если удельный вес округлим до двух с половиной… итак получается… получается… что-то немногим больше сорока тонн!

Однако при всей этой гигантомании не были забыты искусство миниатюры и неповторимость орнаментов, хмурое выражение и какая-то неудовлетворенность на лицах волосатых медуз, завитки ионических капителей, математическая точность желобков ребристых колонн. А вот пожалуйста: у подножия каждой колонны архитектор предусмотрел круглое углубление диаметром двадцать один сантиметр, очаровательный маленький колодец, у которого после дождя голубки могли и жажду утолить и перышки смочить.

Все лестницы, алтари и ворота давно уже потонули в тени. Теперь она неудержимо поглощает и три одиноко стоящие колонны. Вот последний луч заходящего солнца задержался на архитраве — и… конец!

Вдруг откуда ни возьмись в маленьком парке перед мечетью появился человек в полотняных штанах, в зеленой фуражке. Взобравшись на стул, он принялся шумно провозглашать «аллаху акбар» в сторону храма Аполлона. Это был муэдзин. Кончив распевать, он сплюнул и направился в харчевню, где все время, пока длился его концерт, гремело радио.

Он швырнул фуражку на стол и заказал кока-колу.

Богиня и банкиры

Люд туристский наделен какой-то страстью привозить из своих путешествий, кроме впечатлений (которым слушатели могут верить, а могут и не верить), еще какие-нибудь осязаемые доказательства своего пребывания в дальних краях. Туристы коллекционируют металлические бляшки на своих посохах, копят этикетки от спичечных коробков разных стран, плотно закупорив, заливают сургучом бутылки с водой прославленных рек и морей, суют в пакетики камешки знаменитых развалин, охотятся за антикварными вещами.

Вы бы видели этих подозрительно настроенных туристов, как они вертят в руках предлагаемую «редкость», как мучаются над решением вопроса, действительно ли камень с изображением священного жука, который предлагает переводчик под пирамидами в Гизе, насчитывает три тысячелетия. А может, три дня? Действительно ли майоликовое ожерелье найдено в гробнице Тутанхаммона? А может, оно из Яблонца? Действительно ли нефритовое изображение ящерицы создано руками мастера-ацтека? А может, его изготовил ловкий Панчо из Теотиуакана?