Десять тысяч шагов - Дементьев Анатолий Иванович. Страница 11

Елисеев, не торопясь, отпил из стакана молока, пожал плечами.

— Кто его знает. Может, я или Рыжик ему не понравились, а может, из озорства. Долго мы так-то скакали. Оглянусь, а горбоносая морда почти у самого воза. Глазищи кровью налиты, ноздри раздуваются. Вот-вот достанет нас… «Бешеный, — подумал, — не иначе». Так до самой деревни и бежал он. Ну, а тут собаки выскочили. Сохатый остановился, постоял немного и повернул к лесу.

Собственно, ничего особенного в том, что лось бежал за телегой, не было. Возможно, ему просто свежего сена захотелось, а может, как говорил Елисеев, побаловать. Ведь не раз бывало, когда лоси смело выходили к человеку, увидев его где-нибудь в лесу. Известно, что охота на лосей долго была запрещена, а в последние годы разрешается, но в строго ограниченных размерах. Под защитой закона число животных резко возросло. Теперь лоси совсем не редкость, как было еще не так давно. Заглядывали они и в деревни. Да что в деревни, в нашем большом областном городе появлялись. На самых оживленных улицах. Но всегда вели себя спокойно, принимали от людей угощение. А погуляв, уходили восвояси.

Отпуск мой близился к концу, и через два дня после разговора с Елисеевым я уехал домой. Казалось, на этой истории можно было поставить точку. Но вскоре я получил письмо от сына хозяйки, у которой квартировал в деревне. Михаил, так его звали, сообщал, что лось, вероятно, тот же самый старый бык, на той же дороге напал на группу парней и девчат, которые под вечер шли в соседнюю деревню, и разогнал их. Потом пришло второе письмо: лось атаковал остановившуюся на дороге грузовую машину. Шофер копался в моторе и не заметил, когда появился сохатый. Увидел он его уже в нескольких шагах от себя. Вид зверя не сулил ничего доброго. Шофер едва успел вскочить в кабину и удрать. Хорошо, что мотор работал. Иначе неизвестно, чем бы все это кончилось.

Прошло еще какое-то время. Уже в середине зимы Михаил прислал очередное письмо и приложил к нему номер районной газеты «Маяк». Это, чтобы я не сомневался в подлинности его нового сообщения. Лось продолжал свои опасные шутки. В газете описывалось нападение старого быка на трактор «Беларусь». Трактористу пришлось взобраться на березу и оттуда смотреть, как сохатый атакует его машину. Разбойник успокоился, только когда опрокинул «Беларусь». Про человека он забыл и с гордо поднятой головой ушел в лес. Заметка называлась «Сохатый против трактора» и написана была в шутливой форме каким-то веселым журналистом, подписавшимся «Н. Е. Очевидцев». «Жаль, лоси не читают газет, — подумал я. — Тот бык непременно захотел бы встретиться с автором и сделать его очевидцем своих похождений».

Под заметкой оказалось примечание редакции, набранное нонпарелью — мелким шрифтом, которого я вначале не заметил. В нем говорилось, что это уже не первый случай и выходки старого лося всерьез беспокоят местных жителей. Не пора ли сказать свое слово районному обществу охотников? И оно сказало. Но по порядку.

Сообщений от Михаила я больше не получал и решил, что лесной разбойник угомонился или покинул те места. В декабре, выкроив три свободных дня, я опять поехал в ту же деревню, чтобы повидать егеря охотничьего хозяйства, о котором собирался написать очерк. Остановился на прежней квартире. Михаил встретил меня радушно. За ужином я спросил:

— Ну, а как разбойник с большой дороги? Все еще безобразничает?

— Сохатый-то? — Михаил усмехнулся. — Вы правильно сказали, именно разбойник. До чего дошло, по тракту люди боялись ходить и ездить. Пришлось вмешаться нашим охотникам. Выхлопотали лицензию на отстрел сохатого, собрали облаву. А зверь хитрым оказался, ушел в глубь леса. Но тут его раньше людей настигли волки. Охотникам, которые шли по следу, досталась только голова. Можете посмотреть на нее в колхозном клубе. У нас есть мастер, чучела делает здорово, он и изготовил, так сказать, портрет на память.

На другой день я зашел в клуб и посмотрел на «портрет». Это была огромная голова старого лося-быка — горбоносого, с темной бородой. Но особенно впечатляли рога — широкие, массивные, со множеством отростков. Что же все-таки заставляло животное искать встреч с людьми? Ответ на этот вопрос дал мне старый опытный егерь, когда мы, не торопясь, беседовали, попивая крепкий чай.

— А тут и гадать нечего, — уверенно сказал он. — Я этого сохатого давно знал — спокойный, ничем от других не отличался. Ходил всегда со своей коровой, семья, значит. Телята у них каждый год нарождались. А прошлым летом какой-то браконьер, чтоб ему ни дна ни покрышки, прости меня, господи, на скором слове, убил корову. Ну, а сохатый… Долго я его не встречал, потом вот и объявился. То ли за свою корову отомстить хотел, то ли одиночество ему надоело…

— А как вы считаете, мог лось убить человека?

Егерь на минуту задумался.

— Нет, пожалуй, — сказал он, — не мог. Зверь на человека первым не нападет, если уж только вынудят. Но такое редко бывает. Этот сохатый от людей добра не видал. Чего бы и ему жалость проявлять, а? И все-таки — убить… Нет, не мог.

СТАРЫЙ ДОМ

Поиски привели меня в самый конец тихой улицы почти на окраине города. Сюда не долетали скрежет и звон трамваев, урчание автомобильных моторов. Широкая канава, отделявшая тротуар от проезжей части дороги, густо заросла сорной травой, из которой кое-где выглядывали крупные венчики бледно-розовой космеи на тонких высоких стеблях. Могучие тополя, росшие по обе стороны улицы, шелестели начинавшей желтеть листвой. Дом, который я искал, стоял предпоследним в четном ряду. Это была еще крепкая постройка из толстых потемневших от времени бревен, на сером фундаменте, сложенном из дикого камня. На улицу дом смотрел тремя высокими окнами без ставней. В обе стороны от него тянулся невысокий забор с уцелевшими местами резными украшениями. Деревянные потрескавшиеся кружева сохранились и на наличниках окон.

Я поднялся на порядочно истертую каменную ступеньку парадного входа, ища глазами кнопку звонка, и увидел прибитый над дверью ржавый железный овал. На нем выпуклыми буквами было написано: «В обществе «Россия» застраховано. 1908 год». Выходило, что дому более шестидесяти лет. Таких построек уже мало оставалось в нашем большом городе. Их неумолимо теснили многоэтажные дома. А эта затерявшаяся на окраине улочка еще хранила на себе отпечаток старины и походила на театральную декорацию. Казалось, вот сейчас откроется одна из дверей и на улицу выйдет человек в поддевке, картузе с лаковым козырьком и плисовых шароварах, заправленных в сапоги-бутылки, или выплывет дородная купчиха в цветастой шали.

Вытащив бумажку, на которой был записан адрес, я еще раз сверился по ней и, убедившись, что не ошибся, нажал на черную кнопку. Где-то в глубине дома прозвучала слабая трель электрического звонка. Чуть качнулась занавеска на ближнем окне — очевидно, меня кто-то рассматривал из комнаты, потом послышались легкие шаги и дверь бесшумно открылась. В проеме стояла высокая пожилая женщина в длинном темном платье. Несмотря на теплый день, голову ее и плечи прикрывал серый пуховый платок, из-под которого выбивались густые черные волосы с редкими серебряными нитями. Без сомнения, когда-то эта женщина была очень красивой. Следы былой красоты и сейчас еще сохранились, хотя лицо испещрило множество мелких морщинок, а под большими печальными глазами лежали глубокие тени.

Хозяйка дома молча и вопросительно смотрела на меня.

— Простите, пожалуйста, я по объявлению.

— По объявлению? — удивилась она. Голос у нее был мягкий и какой-то Тоже печальный. Потом, словно вспомнив, поспешно добавила: — Ах, да… Проходите.

Женщина посторонилась, пропуская меня, закрыла дверь на длинный железный крюк и пошла впереди, показывая дорогу. Миновав застекленную веранду, мы оказались в тесной прихожей, где на вешалках висела какая-то одежда, из нее прошли в столовую и, наконец, попали в небольшую комнату с единственным так называемым итальянским окном, обращенным во двор. Хозяйка указала мне на старый венский стул, сама села на другой и сказала: