Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим. Страница 5

Целый день шел проливной дождь, и Долли при­шлось остаться у Чечевинских, потому что дороги развезло и ехать в город было опасно.

Поздним вечером все собрались в гостиной. Маша и Долли разучивали дуэт, который, по сло­вам Долли, еще не слышали в петербургских гос­тиных; ее отец, Данила Шеншеев, приобрел ноты у автора, за что благодарный композитор написал ей собственноручное посвящение.

— Впрочем, за деньги, которые дал ему мой папа, можно было написать и более чувствитель­ные слова, — съязвила Долли по обыкновению.

Анна пыталась аккомпанировать, но у нее было мало практики, и она часто ошибалась. Дуэт никак не складывался. Ваня тихо сидел в уголке и, как всегда, что-то рисовал в альбом. Николай располо­жился с книгой на диване, но не читал, а с улыб­кой наблюдал за племянницей и Долли.

— Сегодня у нас ничего не выйдет, — сказала Маша и неожиданно заявила:

— Давайте устроим танцы! Мамочка! Милая! Сыграй нам что-нибудь. Ну, хоть полечку... Ваня совершенно не умеет танцевать, а скоро бал у гу­бернаторши...

Она подбежала к мужу, отобрала у него альбом:

— Нельзя же быть таким увальнем... Хочешь, чтобы я весь бал простояла в углу, как провинив­шаяся гимназистка?!

— Этого, дорогая, не случится... В прошлый раз у тебя от кавалеров отбоя не было... И военные, и статские...

— А я хочу танцевать с собственным мужем... Маша выволокла Ивана на середину комнаты, поставила ему нужную позу.

— Мамочка! Играй...

— Пусть Долли играет. Я этой вашей новой му­зыки не знаю...

— Нет! Долли будет танцевать с дядей Николя. Николай замахал руками, но Долли идея очень понравилась. Она присела перед Николаем в низ­ком реверансе.

— Позвольте, сударь, пригласить вас...

Николай поднялся, смущенно отнекиваясь:

— Что же вы, право, со мной делаете?! — ворчал он. — Я последний раз лет двадцать назад по парке­ту прыгал... Нет, увольте! Народ только смешить.

Долли и Николай стояли друг перед дружкой, и Николай не решался положить руку на талию Долли. К ним подскочила Маша.

— Дядюшка, так не пойдет... Вы учились в кор­пусе, а потому должны замечательно танцевать. Ваню можно извинить... Его танцам не учили...

— А вот и нет, — сказал Ваня. — Меня майор Спица учил...

— Какой майор? — спросила Маша.

— Я же тебе рассказывал... Отец отдал меня отставному майору, можно сказать, на воспитание, а он жил тем, что детей нищим в аренду сдавал... Чтобы лучше милостыню подавали... По двадцать копеек за ребеночка... А за тех, у кого язвочки или болячки, брал до сорока копеек в день. Меня же он жалел... Танцам учил... Чтобы я босой возле сле­пого музыканта плясал, а потом деньги собирал...

Маша сморщилась, как от сильной боли, зажа­ла уши руками и заметалась по комнате.

— Прекрати! Немедленно прекрати! — хрипло сказала она. — У всех у нас есть что рассказать... Только мы никогда не делаем этого... Нельзя воз­вращаться в прошлое... А ты им живешь... Ты не хочешь жить новой жизнью!

— Извини... Я не хотел... Так вышло, — скон­фузился Ваня.

— Господи! Так хорошо было... Как ты умеешь все испортить...

Анна взяла дочь за плечи, прижала к себе, еле слышно сказала:

— Возьми себя в руки. Не говори ничего, о чем потом будешь жалеть...

В комнате стало тихо и потому громче стал шум дождя, усиливающийся порывами ветра, да лай со­бак. Они словно взбесились, лаяли остервенело, гре­мели цепями. Николай позвал Степана.

— Слышишь? — спросил он.

— Слышу, как не слышать, — ответил Сте­пан. — Может, зверь какой к дому пришел?

— Может, и зверь, — согласился Николай. — Людям скажи, чтобы из дому не выходили. Собак распорядись с цепи спустить.

— Слушаюсь, барин... Анна подошла к брату:

— Тебя что-то беспокоит, Николя?

— Нет... Для беспокойства нет никаких осно­ваний. — И после паузы добавил: — Это разве что беспокоит...

Дождь усилился. Угрожающе скрипели деревья. Порывы ветра швыряли струи дождя в окна, и тог­да казалось, что кто-то бросает в них горсти мел­ких камней.

Князь Николай разбирал бумаги... В государ­ственной опеке имение пришло в полный упадок. Леса были вырублены, поля без должного ухода превратились в неудобья, хозяйственные построй­ки развалились... При выходе в отставку Николаю была пожалована довольно крупная сумма, но она неумолимо таяла. Все требовало денег: покупка пле­менного скота, ремонт дома, посадка лесов... До­рого стоила затея строительства школы для крес­тьянских детей, но Николай никогда не позволил бы себе отказаться от нее — ему казалось, что это будет предательством по отношению к памяти отца.

В дверь тихо постучали.

— Антре, — не оборачиваясь, сказал Николай; он был уверен, что это сестра. — Почему не спишь?

Но в кабинет вошла Долли. Остановившись в дверях, она смотрела на склонившегося над бума­гами Николая. Почувствовав ее взгляд, Николай резко обернулся.

— Вы?! — удивленно произнес он.

— Мне нужно с вами поговорить.

Николай выразительно посмотрел на часы.

— Что ж... Входите... Садитесь.

— Понимаю, — сказала Долли, поймав его взгляд на часы, — визит в столь поздний час выг­лядит несколько странным... Бессонница... И эта погода... Мои, наверное, волнуются...

— Я послал человека... Верхом... Еще днем.

— Да... Я знаю. Я решилась на столь поздний визит потому... Мне не хотелось бы иметь свидете­лей нашего разговора... Даже Машу, которую я, поверьте, очень люблю.

— Слушаю вас, Долли...

Долли присела на краешек дивана и надолго замолчала. Она никак не могла найти нужных слов для начала разговора.

— Я хочу знать, как умер Владимир Шадурский, — выпалила она. — Вы ведь видели, как он умер?

Николай кивнул.

— Расскажите мне все...

— Вы уверены, что хотите это услышать?

— Да, — у Долли была нервная вызывающая интонация. — Я любила этого человека... Любила, хотя знала, что он насильник и убийца. Любила даже после того, как он мне сказал, что не любит меня и что ему нужны от меня только деньги мое­го отца... Расскажите... Мне это нужно.

— Перед смертью он убил человека, — сказал Николай. — Вообще-то, на его совести много лю­дей, но перед смертью он убил со страха. Просто так... Ни за что... А потом убил себя... Он мог драть­ся, защищаться... Но он вел себя как загнанная в угол крыса... У него даже лицо стало похоже на крысиную морду... И он визжал от страха... Вы про­стите за такие физиологические подробности, но от него неприятно пахло... — Николай заметался

по тесному кабинету. — Не жалеете теперь, что затеяли этот разговор?

— Что стало с его отцом? — ровным голосом спросила Долли.

— Дмитрий Платонович впал в совершенное детство. Строит кораблики, играет в солдатики, живет в мире фантазий и грез. Для него наняты сиделки, о нем заботятся... Все! Давайте закончим эту тему.

В комнате наступила тишина... Сильнее стала слышна буря за окном.

— Мне нужно освободиться от прошлого... Нельзя же сказать себе: забудь!.. и забыть... Надо все узнать до конца, до самого донышка... Только тогда прошлая жизнь отпускает... И уходит... Толь­ко тогда перестаешь видеть кошмары во сне и про­сыпаться в холодном поту... И постепенно начина­ет казаться — все, что произошло, случилось не с тобой, а совсем с другим человеком.

— Вот и Маша давеча о том же, — сказал Ни­колай.

Неожиданно Долли резко изменила тон:

— А признайтесь, Николай Яковлевич, перепу­гались, когда меня увидали?

— С чего это мне пугаться?

— Ну, как же? Молодая девица, у холостого мужчины в столь поздний час.

— Если не учитывать нашу разницу в возрасте, тогда конечно, но...

— Что это вам так нравится себя стариком вы­ставлять? — усмехнулась Долли. — Уж не напра­шиваетесь ли вы на комплимент?

— До чего же вы колючая особа, мадмуазель Шеншеева!

Долли встала, подошла к Николаю и взяла его за руку. Он от неожиданности замер, не зная, что ему делать...

— Спасибо вам, — совершенно другим тоном сказала Долли.