В дебрях Атласа (др. изд.) - Сальгари Эмилио. Страница 8

– Ты не хочешь, чтоб я виделся с ней?

– Теперь ее уже нельзя видеть.

– Почему?

– Она замужем.

– Ты выдал ее за какого-нибудь каида?

Хасси аль-Биак взглянул на него, не отвечая. Рибо понял, в чем дело, и не настаивал.

– Пойдем пить кофе, – сказал он. – Уже не первый раз мне пить его у тебя; он всегда великолепный.

Хасси аль-Биак поднял с земли суковатую палку и направился к дуару в сопровождении сержанта. Они подошли к коричневому шатру, полы которого были подняты, давая свободный доступ воздуху.

Из шатра вышла молодая негритянка и взглядом спросила приказания хозяина.

– Подай кофе! – отрывисто сказал Хасси аль-Биак. – Гость спешит.

Негритянка разостлала в тени пальмы великолепный рабатский ковер, шитый шелками и золотом, поставила на него хрустальный сосуд с табаком и два наргиле, распространявшие сильный аромат роз, которым была насыщена вода этих больших кальянов.

– Хочешь курить, сержант? – спросил мавр, желавший, по-видимому, продемонстрировать полное спокойствие.

– Нет, я лучше выкурю свою сигаретку.

– Ну, в таком случае выпьем кофе.

Он хлопнул в ладоши, и негритянка тотчас же появилась, неся массивный серебряный поднос, кофейник того же металла и две чашки, не имевшие ничего общего с теми безобразными, разрозненными и потрескавшимися чашками, которыми обходятся жители Нижнего Алжира и пустыни.

Чашки были тонкого фарфора, марсельского производства.

И хозяин, и сержант молча прихлебывали налитый кофе; затем второй закурил сигаретку, а первый, не нарушая своего невозмутимого спокойствия, зажег табак своего роскошного благоуханного наргиле.

По обычаю он не хотел расспрашивать гостя, хотя в душе сильно волновался.

Рибо первый нарушил молчание.

– Знаешь, кто меня послал сюда? – спросил он.

– Один Магомет может читать наши мысли.

– Человек, спасший твою дочь от когтей льва.

– Легионер… Михай! – воскликнул мавр, вздрогнув и устремив на сержанта горящие глаза. – С ним случилось несчастье?

– Хуже того. Он в карцере, откуда выйдет только для того, чтобы явиться на заседание военного трибунала в Алжире; а ты знаешь, что судьи не нежничают с дисциплинарными.

Мавр закрыл глаза, чтобы не выдать слишком явно испуга, и прижал к мощной груди ладони. Наконец он спросил:

– Граф, стало быть, погиб?

– А! Ты знаешь, что легионер граф?

– Знаю.

– Так лучше, и я начинаю кое-что понимать. Тайна разъясняется.

– Он, стало быть, погиб? – еще раз переспросил мавр.

– Наверное, если мы не спасем его. Но должен тебе сказать, Хасси аль-Биак, что столько же шансов за его спасение. Конечно, будет это не сегодня ночью и не завтра, но во всяком случае у тебя должны быть готовы два махари для него.

– Ты не выдашь его?

– За каким чертом я в таком случае пришел бы сюда? Ведь я стану помогать ему.

– Удастся ему выломать решетку? А цепи?

– Решетка уже сломана. Для цепей постараюсь достать напильник.

– Подожди меня пять минут.

– Ты пойдешь разбудить Афзу?

– Нет, зачем? Как я уже сказал, тебе ее нельзя видеть.

– Ну, теперь я понял все, – пробормотал сержант, глядя вслед мавру, исчезнувшему в шатре. – Этот плут граф тайком женился на Звезде Атласа. А наш вахмистр мечтает взять красавицу себе в жены, да в придачу к ней верблюдов, баранов и, вероятно, не одну кубышку с золотом. Недурен вкус у графа.

Не успел он докурить сигаретку, как Хасси аль-Биак вышел из шатра, неся в руке один из тех поджаренных ячменных хлебов, какие во всеобщем употреблении у арабов пустыни.

– Ты приглашаешь меня пообедать? – спросил сержант шутя.

– Сегодня невозможно, – ответил мавр. – Я хотел попросить тебя отнести этот хлеб графу.

– Наш хлеб лучше твоего, и притом…

Он вдруг умолк, взглянув на Хасси аль-Биака. Он заметил в темной корке две дырочки, плохо заткнутые чем-то вроде воска.

– В хлебе что-то есть, – заметил он.

– Если ты действительно хочешь помочь графу и его товарищу бежать, не спрашивай меня об этом. Можешь ты передать хлеб графу, чтоб никто не видел?..

Рибо опорожнил ягдташ и, положив в него хлеб, прикрыл мелкой дичью.

– Готово, – сказал он. – Теперь, надеюсь, ты не откажешь мне в удовольствии поднести твоей дочери остальную дичь?

– Поклянись Аллахом!

– Клянусь и Аллахом, и своей честью, что сегодня вечером хлеб будет в руках графа. Я поклялся самому себе спасти графа и сдержу обещание, что бы ни случилось. И я попал в Иностранный легион таким же образом, как граф; мой долг помочь ему: хотя мы и разных национальностей, но мы оба христиане. Прощай, Хасси аль-Биак; мое увольнение кончается. Кланяйся от меня дочери и смотри, чтоб махари были всегда наготове, потому что у спаги лошади хорошие.

– Погоди минуту, сержант. Пойдем со мной.

Он направился к ограде, где дремали последние животные, сохраненные им, вероятно, с целью скрыть свое намерение уйти далеко из дуара.

– Возьми барана, какой тебе приглянется, – сказал мавр.

– Зачем? – спросил Рибо.

– Съешь его с товарищами.

– Мне из-за этого барана пришлось бы потерять много времени, а оно мне дорого. Бараны слишком жирны и поэтому идут медленно.

– Выбери махари, какой тебе понравится.

– Я предпочитаю лошадей бледа. На них удобнее ездить, чем на верблюжьем горбе.

– Ну так зайди на минуту ко мне в шатер.

– Ты хочешь дать мне еще хлеб? Мне его некуда спрятать, и я его не возьму…

Мавр покачал головой не отвечая и поспешно вернулся в шатер.

«Совсем взволновался мой араб…» – подумал Рибо.

Они вошли оба в большой шатер с полом, сплошь устланным красивыми яркими циновками и коврами, и уставленный низкими мягкими диванами.

Хасси аль-Биак остановился перед кучкой ковров и сбросил шесть-семь из них. Под ними открылись два старых сундука кедрового дерева, окованных железом.

Потом снял с серебряной цепочки, которую носил на шее, небольшой ключ и отпер один из сундуков, говоря:

– Возьми, сколько хочешь.

У сержанта вырвался невольный крик изумления.

Сундуки были полны цехинами, той старинной монетой, которую когда-то чеканили в Венеции и которую можно теперь встретить у арабов юга Триполитании [17], Туниса и Алжира, бережно сохраняющих их и дающих как украшение своим женщинам.

– Бери, сколько хочешь, – повторил мавр.

Рибо отступил на шаг; он не мог оторвать взгляд от этого скопления золота, переливавшегося соблазнительным желтым оттенком, но сказал решительно:

– Нет, Хасси аль-Биак. Провансальский дворянин не продает своих услуг. Хотя я и сержант-легионер, но все же остался честным человеком. Прощай, положись на меня.

– Погоди, в таком случае… Если уж ты не хочешь принять ничего… Он поднял еще несколько ковров и циновок, взял стальную шкатулку великолепной работы и, нажав пружину, скрытую средь искусно вырезанных фиников, открыл ее.

Поискав в ней дрожащими пальцами, он что-то вынул.

– Дай твою руку, – сказал он Рибо. – Ты не откажешься принять кольцо, которое будет всегда напоминать тебе Афзу, потому что оно из ее приданого?

Он взял мизинец Рибо и надел на него золотое массивное кольцо с большой бирюзой.

– Спасибо, Хасси аль-Биак, – сказал сержант голосом, в котором слышалось волнение. – Я никогда не расстанусь с этим кольцом, принадлежавшим первой красавице Алжира, которую я очень люблю…

В это мгновение издали послышался приятный женский голос, напевавший одну из тех арабских песен, где повторяется постоянно один и тот же мотив, меланхолический, незатейливый, но в то же время полный своеобразной нежности, производящий сильное впечатление и полностью подчиняющий себе слушателя, как плеск фонтана или журчание ручья, пробирающегося по лугу.

– Дочь встала, – сказал Хасси. – Иди домой, сержант, и спасибо тебе.

Рибо вскинул винтовку за спину, пожал руку хозяину и быстро пошел прочь, насвистывая песенку и не глядя направо.