Незримое сражение - Коллектив авторов. Страница 36

Коханюка не готовили к опасной и сложной работе чекиста в специальной школе. Он взялся за нее по зову сердца, и боевая наука, полученная на фронте, обогащалась вот в таких сражениях. Как и остальные, на практике изучал методы действий банд и оуновского подполья. Умел входить в доверие к самым осторожным и подозрительным лесным головорезам. О том, что «свой хлопец» был разведчиком-чекистом, они узнавали лишь потом, увидев перед собой черный зрачок автоматного дула.

Тогда донесения о поимке или ликвидации бандитских главарей и их подчиненных хранились в строгой тайне. Но придет время, и людям станет известно о славных делах и мужестве этого невысокого парня с открытым, приветливым лицом. А пока он в который уже раз шагает едва заметной тропкой навстречу неизвестности. Потому что для него война еще не закончилась. Потому что остается другой фронт — незримый, без тылов и флангов, но требующий не меньшего мужества, выдержки и сноровки.

Не закончилась война и для самого Ильяша. Для него солдатская судьба тоже не поскупилась на испытания. Первое ранение при обороне Москвы, второе… Тогда он был сапером, а саперам, как известно, ошибаться не позволено. Рядовой Ильяш помнил об этой пословице и в тот решающий миг, когда буквально из-под гусениц нашего танка отбрасывал вражескую мину. Она взорвалась невдалеке, и десятки осколков миновали солдата. Попал лишь один — настолько маленький, что не сразу и глазом заметишь. Но попал прямо в сердце.

Потом он узнал имя фронтового хирурга — своего спасителя. Из лап смерти его вырвал Борис Васильевич Петровский — ныне министр здравоохранения СССР.

Праздник Победы Ильяш встретил в чекистском строю. Сюда его направила партия, и вчерашний воин без колебаний ответил: «Есть!» Зарубцевались, не давали о себе знать в молодом теле раны. Но другая боль терзала сердце — за невинные жертвы, за сожженные хаты бедняков, за зверства, содеянные лесными головорезами с тризубцами на фуражках.

По следу одного из них, матерого и опасного, и двинулся сейчас Владимир Ильяш со своими товарищами. А где-то вышли на задание еще две поисково-разведывательные группы — Павла Распутина и Андрея Голубцова. Зоной их поиска также был Пустомытовский лес. Именно сюда, согласно последним данным, перебазировался со своей свитой «Далекий».

Чекисты понимали, что на легкий и быстрый успех рассчитывать не приходится.

Не было никаких сомнений в том, что «Далекий» проявляет удвоенную осторожность: оснований бояться за собственную шкуру у него более чем достаточно. И люди, которые вышли с ним на поединок, в который уже раз вспоминали и сопоставляли ранее известное с вновь добытыми сведениями, старались точнее представить своего противника и возможные его действия.

..СБ. Эти две буквы расшифровывались, как «служба безопасности», и бросали в дрожь не только мирных жителей. Их панически боялись и сами боевики из оуновского подполья. Эсбистские службы формировались из отборнейших бандитов и были своеобразной элитой среди националистического отребья.

Степан Янишевский вступил на пост руководителя службы СБ вскоре после прибытия на Ровенщину. А это значит, что его опыт и способности оуновское начальство оценило сполна. Ведь не за красивые глаза повышали его в званиях в охранном полицейском батальоне. Батальон, а затем созданная на его базе винницкая уголовная полиция служили гитлеровцам, принимали самое активное участие в карательных операциях, в борьбе с партизанами и подпольщиками. А Янишевский понимал толк в кровавых делах. Это и помогло ему дослужиться до заместителя начальника полиции.

Правда, вскоре успешно начатую карьеру пришлось оборвать. Как и другие оуновцы, он стал участником комедии «перехода в подполье» и «борьбы» с фашистами., К тому же гестапо начало искоса посматривать на махинации полицаев с ценностями: лакеи воровали из награбленного явно больше, чем им полагалось. В начале 1943 года уголовная полиция не досчиталась в своих рядах Степана Янишевского и верного его сообщника — Богдана Козака. Они исчезли, не забыв прихватить с собой чемоданы и узлы с часами, браслетами и вырванными у жертв золотыми зубами.

Словом, кандидатура на пост эсбистского главаря была вполне подходящей.

Новое амплуа Янишевского мало чем отличалось от предыдущего. То, что в оуновских документах громко именовалось разведывательной и контрразведывательной функциями, на практике сводилось к безудержному террору. Не случайно, выступая перед бандеровцами, «Далекий» неизменно высказывал самые пылкие чувства к подчиненной ему службе безопасности и призывал каждого быть эсбистом. Идеал борца за «самостийную» и «соборную» Украину он представлял не иначе, как с ножом за голенищем и постоянной готовностью поднять руку на любого, включая и родную мать.

Страшно читать безграмотные, на грязных обрывках бумаги «протоколы» допросов. Нацарапанные очумевшим от самогона бандитом, они решали человеческие судьбы.

Впрочем, эти судьбы были решены еще раньше. Эсбисты твердо усвоили и неизменно применяли на практике основной гестаповский принцип: лучше убить десять невинных, чем упустить одного, с их точки зрения, виновного. И росчерк пера или движение бровью означало: смерть. За то, что радуешься освобождению из-под сапога захватчиков. За то, что вышел с плугом на обновленную землю. Что подал заявление в колхоз и послал своих детей в школу. За то, наконец, что ты человек, а не зверь и не идешь в лес обрастать корой ненависти, не поднимаешь руку на отца и брата.

Давайте прочитаем эти бумажки. Вслушаемся в отзвук прошлых лет, в эхо страшных тайн, спрятанных в далеких лесах и оврагах.

Палащук Галина Кирилловна из села Малая Любаша Костопольского района. Простая крестьянка, для которой не было большей радости, чем смех детей и шелест спелого колоса. Бандиты отобрали у нее эту радость вместе с жизнью: застрелена «при попытке к бегству».

Тывончук Федор Григорьевич из села Головин того же района. Портной, долгие годы слепший над шитьем, чтобы прокормить семью. Расстрелян.

Нарольская Марина. Семнадцатилетний почтальон из села Казимирка тогдашнего Степанского района. Единственная дочь у труженицы-матери. Расстреляна.

От бандитской пули, от средневековой «закрутки» полегли они, не дожив до светлого сегодняшнего дня. Знайте: это дело рук «Далекого» — Янишевского. И «Дибровы», и «Днепра», и «Омелька». И других предателей, которые даже родной язык использовали для того, чтобы спрятать свое настоящее имя, свое черное нутро.

— Назвать точное количество советских людей, погибших от рук оуновцев, я не могу, поскольку не вел такого учета. Но знаю, что этих жертв было много.

Так заявит Янишевский на следствии. Заявит не потому, что у него короткая память. Просто перед лицом неминуемой расплаты не повернется бандитский язык, чтобы признаться в том, что реки крови пролиты с такой легкостью, будто это была обычная речная вода. Впоследствии, перед лицом неопровержимых улик, он назвал некоторые цифры, хотя и явно уменьшенные.

Да, во время следствия «Далекий» услышит многое, о чем, казалось, знали лишь он да один-два ближайших помощника. Не раз пришлось ему ошалело заморгать глазами и зажать между колен дрожащие руки. Особенно тогда, когда узнал, что в руках у чекистов оказался весь его личный архив.

Случилось это так. На одном из привалов кто-то из бойцов Ильяша заметил замаскированные объедки. Обратили внимание и на едва заметные следы. А когда разгребли песок и опавшую хвою, открылся вход в бункер. Здесь и хранился тот самый архив — протоколы допросов, приговоры, вся страшная эсбистская статистика.

Путь к первому успеху был долог и труден. Как всегда, группа обратилась за помощью к местному населению. Делать это приходилось осторожно, нельзя было подвергать опасности людей, да и бандитский пособник мог встретиться. Чекисты появлялись в селах в крестьянской одежде, ничем не отличаясь от местных жителей. А потом, разделившись по два-три человека, надолго уходили в лес. Одни — под видом крестьян, ищущих пропавшую корову, другие выдавали себя за лесорубов, сборщиков грибов и ягод.