Улеб Твердая Рука(др. изд) - Коваленко Игорь Васильевич. Страница 28

У дальней стены стояли стражники. Когда с поклонами ступили через порог Иванко с Блудом, трое стражников стали перед дверью, четвертый — между Ольгой и Святославом, чуть отступив назад.

Блуд снял шапку.

Святослав поглядел, подождал немного, да и обратился не к нему, а к дозорному:

— Ну, Иванко, кто он, как звать, с чем явился?

— Мне не сказывал, княжич, хотел тебя видеть, вот.

Тут шагнул Блуд вперед, откашлялся, губы облизал и молвил, вскинув густые ресницы:

— Я булгарин Милчо из Карвуны. Послан к тебе, великий князь россов, царем Булгарии, чтобы выразить его недовольство твоими действиями и предупредить, чтобы впредь внимательнее относился к выбору тех, кого отправляешь в Преслав. Твой гонец, нечестивый Богдан, оскорбил Петра, посадника божьего, и за это поплатился жизнью.

Он сказал это внятно, с поднятой головой, стройный и благообразный, с лицом красивым, как у девушки. Наступила мертвая тишина. Лишь внизу, за окном, гомонили людские голоса да трещали грачи на клене. Ни один мускул не дрогнул на суровом лице Святослава. Он произнес:

— Я слышал каждое твое слово. Но у меня есть сведения, что мой славный тысяцкий не добрался до Преслава. Его там не видели. Что ответишь на это?

— Сведения твои неверны. Он был там, там же и остался навеки за неслыханно дерзкий язык свой. А в доказательство вот тебе обратно твои свиток и грамота, что были привезены к нам нечестивым Богданом. — И Блуд вынул их из сумы, положил на стол. На свитке печать Петра.

— Что ж, выходит, твоя правда, хотя не вижу еще и знака… охранный мой знак, клык золотой на цепи. — Алые пятна проступили на лбу и щеках князя, он продолжал: — Правда и то, что мой человек не мог оскорбить твоего повелителя. Значит, убит вами. Я ждал его осень, ждал зиму, весну. Однако… ты смел, очень смел, Милчо из Карвуны.

— Вестнику нечего опасаться, вестник неприкосновенен, — заявил Блуд.

— Так, — сказал Святослав, — неприкосновенен. Как и Богдан.

Дрогнул Блуд.

— Твоя справедливость известна. Ты всегда соблюдал закон. Я царский посланец, я ни при чем. Передал тебе, что велено. Никого и словом не обидел.

— Не ты ли разбойно жег и грабил наш Радогощ?

— Нет, я там не был, — сказал Блуд. — За содеянное царским указом я не ответчик. Бог царю судья.

Поднялся Святослав, зашагал из угла в угол. Стражники следили за ним, ворочая головами, ждали его приказания.

С дальних лугов пахнул теплый ветер, стукнула ставенька, покачнулись за окошком ветки, с которых шумно сорвалась стая грачей. Где-то заржала выскочившая за ограду лошадь, послышался смех и топот дружинников, бросившихся ее ловить. Асмуд с места хмуро покосился за окно, обронил слово невзначай:

— Засиделись богатыри на муравушке, на оружии плесень.

Святослав внезапно остановился перед матерью, спросил, касаясь ладонью ее увядшей руки:

— Благословишь?

— Слаба я, дитятко. Сиди в Киеве.

— Как же, матушка, усидеть. Не усидчивый я, весь в тебя.

— Сложишь голову, неугомонный. Мать пощади, не ходи на Дунай. Не сердце твое — камень.

— Благослови! Я верю, волхвы тебя поднимут, матушка! Благослови, великая! Во славу оружия благослови! Дай, мудрая, взять с обидчиков кровную виру [24]!

— Да, — сказала Ольга. — Но обещай сидеть со мною, пока не окрепну.

Зашевелились воины-стражи, позвякивают кольчугой. Святослав с колена вскочил, воевода медведем кинулся к нему с лавки, сгреб в объятие. Позабыли про лжебулгарина. А он покашлял в кулак, мол, делать здесь больше нечего.

— Ага, — пробасил Асмуд, указывая глазами на переминавшегося с ноги на ногу Блуда, — этого тут порешить, княжич, или вывести?

— Ни один волос не падет с его головы, — сказал Святослав. Он ушел в самый дальний угол горницы, взял с полки глиняный пузырек с краской, стерженек для письма и ленту, повернулся к столу, развернул свиток, тот самый, свиток, который побывал уже в стольких руках, и быстро, размашисто начертал что-то через всю его чистую сторону, свернул вновь и лентой перевязал. А воевода тут как тут, уж и свечку зажег, повернул пламенем вниз, капнул воск на перевязь свитка. Князь перстень приложил — готово.

— Вот тебе, Милчо из Карвуны, мое новое послание твоему Царю. Отдай Петру, как достигнешь Преслава. Он хотел этого. — И, обернувшись к воеводе, добавил: — Ты, Асмуд, иди с ним. Скажи, чтобы дали провожатых да оседланный табун, коли хочет. Пусть летит обратно без задержки тем же путем, каким прибыл.

Святослав приблизился к окну и стоял там, погруженный в раздумье. Он проследил, как Блуд пересек двор, затем перевел взгляд на луга поверх темной далекой щетинки леса, над которым простиралась чистая синева неба. Неотрывно глядел князь на запад. Невесело.

А за Киевом, уже далеко-далеко, в лесных придорожных дебрях довольный собою Блуд решился взглянуть На Святославову запись. Придержал коня, приотстал от Иванки, сломил украдкой печать, быстро свиток развернул и увидел знакомые многим слова «Хочу на вас идти».

Рассмеялся, ибо не видеть булгарам того свитка.

Погребальный звон стоял над Византией. Вознеслась в небесное царство душа почившего императора Константина Порфирородного. Умер бессмертный.

Стоял перезвон, оглушал, сотрясал столицу и окрестности. Плотно закрыты все окна и двери, кроме церковных и храмовых. Тучи вспугнутых звонницами воробьев суматошно взмыли над куполами, над верхушками кипарисов и обелисков, над запруженными народом улицами и площадями.

Покорный закону и любопытству, высыпал народ из домов. Все вышли до единого. Те, кого не вместили храмы, предавались всеобщей молитве под открытым небом. И хоть не всех опечалил тот день 959 года, но каждый старательно выражал скорбь. И на всех больших улицах и площадях видели в тот день священную колесницу с мраморным саркофагом.

Процессия змеем выползла из Палатия и растянулась по городу. Подданные усопшего владыки расступались, жались к стенам, очищая последний его земной путь.

Впереди процессии, кружась и завывая, брели глашатаи. Потом показывался сам патриарх Полиевкт в хрустящей от золота ризе, несущий в одной руке скромный крест, в другой — жемчужную диадему василевсов. Мальчики в белых балахонах, должно быть, олицетворявшие собою кротость и духовную чистоту, семенили за патриархом, послушно воздев к небесам замлевшие рученки. Сзади них в полусотне шагов шли с опущенными головами могучие телохранители Константина в широких перевязях из пятнистых гепардовых шкур.

Приутихшая толпа смотрела на усыпанную цветами колесницу Порфирородного, которую тащили за длинные кожаные лямки избранные военачальники Их имена горожане нашептывали друг другу.

— Справа Афанасий Громоподобный, я узнал его.

— А это кто?

— Который?

— Тот, что выпрямился, смотрит поверх голов.

— Сам доместик Востока Никифор Фока. Грех тебе.

— И еще один из рода Фок, Вукол.

— Смотрите, смотрите! Роман! Боже, я узрел черты Августейшего!..

— Посмотри лучше, как его августейшая красотка пялит бесстыжие свои глаза на воителя Никифора Фоку.

— Осквернительница супружеского ложа.

— Отсохнет язык твой, богохульник!

Горожанин, осмелившийся, перешептываясь с соседом, непочтительно отозваться о василиссе [25], вероятно, относился к числу тех, кто не мог простить владыке, что он в свое время вопреки воле покойного отца взял в жены дочь простого владельца харчевни с улицы Брадобреев.

Да, василисса Феофано еще недавно босоногой девченкой с именем Анастасия продавала фрукты, бегая с корзинкой между столами известной всему Константинополю таверны «Три дурака», принадлежавшей ее отцу. Слух о ее необычайной красоте и звонком, как серебряный колокольчик, голоске достиг ушей Романа, он приказал доставить певунью в Палатий, из которого она уже не вернулась на улицу Брадобреев. Стала у трона. О ее тайных встречах с Никифором Фокой не знал только муж ее, василевс Роман…