Поединок. Выпуск 2 - Агаянц Николай. Страница 4

В понедельник, после полудня, я выехал в Торонто. Нужно было зайти в издательство «Люис и сын» (чем черт не шутит, вдруг Драйвуд и впрямь договорился насчет книги?). Вернуть «бьюик» в компанию по прокату автомобилей. Да и лететь в Чили удобнее оттуда, поскольку из Оттавы нет прямых международных рейсов.

Сквозь унылый мартовский снегопад машина мчалась по дороге № 401 — восьмирядному бетонированному шоссе. Я мог бы сделать крюк — время позволяло — и. заглянуть в мой родной городок Альмонте. Но к чему понапрасну травить душу? Как хорошо, что подвернулась возможность сменить обстановку: может, там, в далеком экзотическом Сантьяго, кончится полоса затяжного душевного безвременья и опять пойдет настоящая жизнь?

Драйвуд оказался человеком слова. В издательстве меня уже ждали. Сэмьюэл Люис был сама любезность и даже предложил аванс — две тысячи долларов.

Я чувствовал себя превосходно, когда устраивался в салоне первого класса «Боинга-707». Заученная улыбка тоненькой большеглазой стюардессы показалась естественной и адресованной только мне. Джин, который она предложила, остро пахну?л можжевельником, беззаботными каникулами в Альмонте. В старом, милом Альмонте, где на запущенном кладбище — могилы моих предков, первых поселенцев; где тринадцать лет мы с Кэтрин жили, как мне думалось, в мире и согласии; где родился сын — я не видел его два года; где таким же холодным мартовским днем я остался совсем один. Кэтрин собрала вещи, бросила их в наш старенький «шевроле» и укатила в Ванкувер, к Тихому океану. («Прости, Фрэнк, — сказала она на прощание. — Мне нужна семья, отец мальчишке, муж, в конце концов... Ненавижу твои газеты, бестолковую, бесплодную суету, которой ты живешь, твоих подонков дружков, торгующих журналистской совестью оптом и в розницу, вроде этого скользкого Леспер-Медока с его потаскухой женой. Все одним миром мазаны, одному богу служите...») Говорят, у нее роман с каким-то невзрачным учителишкой...

А «Боинг» уже завершал прощальный круг над Торонто. Внизу несуразно топорщились небоскребы торговой части города — даунтауна. В льстивом свете прожекторов красовалось новое здание мэрии. За кромкой огней прибрежного шоссе угадывалась свинцовая тяжесть холодных волн озера Онтарио.

11 сентября, 16 часов 30 минут

Откуда-то с предгорий Анд порывистый ветер гнал пепельно-серые тучи. Смешиваясь с дымом и гарью пожарищ, они тяжело нависали над вымершими улицами. День угасал в раскатах весеннего грома, в тревожных отзвуках отдаленной канонады.

Связь с внешним миром все еще была прервана, но в оффисе отеля за столом управляющего уже по-хозяйски расположился военный цензор. Тупо таращась на копии телеграмм, подготовленных иностранными журналистами к отправке, он с трудом продирался сквозь частокол слов. Одни сообщения браковал, другие — бесцеремонно правил жирным черным фломастером, на третьих просто расписывался («Это годится. То, что надо»). По распоряжению хунты в «Каррера-Хилтон» открыли «пресс-центр», поскольку именно здесь чаще всего останавливались иностранные корреспонденты.

Подошла очередь Фрэнка:

— Текст я предварительно оговорил с генералом Паласиосом.

Офицер на мгновение задержался на словах «...утверждают, что... Сальвадор Альенде покончил жизнь самоубийством». Потянулся было к телефону, но передумал. И решительно поставил визу.

— Обязательно приходите сюда завтра, мистер О’Тул. Все представители прессы должны аккредитоваться при новом правительстве.

Завизировав у цензора свою корреспонденцию, Фрэнк добрых полчаса висел на телефоне, пытаясь дозвониться до Глории. Но в ответ слышались лишь долгие гудки.

Глория в это время была в Техническом университете.

Студенты превратили главный корпус, расположенный на улице Экуадор, в импровизированную крепость, забаррикадировав двери и окна первого этажа всем, что попалось под руку, — столами, диванами, пюпитрами, шкафами. Винтовочными и револьверными выстрелами они встречали каждую попытку солдат прорваться к зданию.

Глория Рамирес сбилась с ног, делая перевязки раненым. Пригодился ее опыт работы медсестрой в Чильяне, где она жила до поступления в университет и где ее отец, старый опытный врач, имел обширную практику в кварталах городской бедноты. Дон Анибаль не захотел расстаться с дочерью, к которой еще больше привязался после смерти жены. И они вместе перебрались в столицу, сняли крохотную квартирку в предместье Сан-Мигель.

— Компаньера Рамирес! Компаньера Рамирес! — окликнул девушку широкоплечий гигант с мягкой русой бородой. — Забинтуй руку. Царапнуло.

— Садись сюда. — Глория придвинула стул. — А то мне, Луис, до тебя не дотянуться.

Она склонилась над раненым. Ее длинные иссиня-черные волосы были туго стянуты широкой красной лентой. Малиновая строгая блуза — нечто вроде формы чилийских комсомолок — в пятнах спекшейся крови. Луису эта миниатюрная девушка неожиданно напомнила героическую парижанку на баррикадах с картины Делакруа.

— До чего ты хороша, — улыбнулся парень и тут же сморщился от боли.

— Нашел время для комплиментов.

— Да, дела наши не блестящи, но, позволю себе заметить, сеньорита коммунистка, все могло бы сложиться иначе, если бы слушали нас, мировцев. Мы не раз призывали Альенде и его Народное единство перестрелять всю эту контрреволюционную сволочь. Пустили бы в расход тысяч двадцать — некому и переворот делать.

Глория нахмурилась: не впервые приходилось ей слышать подобные рассуждения от членов МИР — ультралевой организации, не входившей в блок Народного единства.

— Молчи уж, Луис. Такие, как ты, и лили воду на мельницу правых. Да, да! Я знаю, многие из вас действовали из лучших побуждений, но объективно — понимаешь ты, объективно! — леваки помогали реакции унавоживать почву для путча.

Тишину недолгой передышки располосовала длинная очередь тяжелого пулемета: три паренька в рабочих комбинезонах и беретах, выскочив из переулка, стремглав бросились к боковому входу университетского корпуса. У каждого на шее висел автомат, у пояса — запасные диски.

Возле уже приоткрытой двери один из них споткнулся, вздрогнул и стал медленно оседать на асфальт. Товарищи подхватили его и на руках внесли в дом. Подоспевшая Глория занялась перевязкой.

— Откуда вы, ребята? — Студенты обступили вошедших.

— С текстильной фабрики «Сумар».

— Как там?

— Бились до последнего. Сейчас все кончено. Солдаты заняли цеха. Тех, кого им удалось схватить, расстреливают на месте. Мы еле ушли... У кого найдется закурить?

Глория достала из кармана блузки мятую пачку и протянула сигареты, вглядываясь в покрытое копотью горбоносое лицо юноши:

— Хуан? Ты?

Она узнала своего товарища-комсомольца, механика с фабрики «Сумар», который вечерами занимался на рабфаке Технического университета.

— Привет, Глория! — устало отозвался Хуан. — Гарсиа здесь? По всему городу идут облавы. Составлены черные списки.

— Здесь, здесь, наверху. Пойдем.

Коммунист Фернандо Гарсиа, молодой профессор математики, по поручению ЦК курировал работу комсомольцев Сантьяго. Они нашли его на третьем этаже перезаряжающим винтовку. Рядом, у распахнутого окна, примостились еще два снайпера. На полу валялись стреляные гильзы.

Хуан рассказал товарищам о кровавых событиях на «Сумаре», о повальных арестах активистов Народного единства.

— Странная история, кстати. На улице Бенедикта XV мы чуть не напоролись на патруль. Спрятались в кустах, церковного сада. Когда карабинеры поравнялись с нами, я увидел среди них Марка Шефнера. Ну, этого — левака из «Мансли ревью», который вечно путался с мировцами...