Поединок. Выпуск 10 - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 75
— Ну да, — уныло подтвердил Ванька. — А что бы вы на моем месте сделали?
— Я? Да я… М… — Фартусов поправил усы, убедился, что и нос его, и уши на месте, и лишь после этого нашел ответ. — Я бы постарался отговорить своих друзей.
— Отговаривал, — вздохнул Ванька.
— А они?
— Решили, что трушу. И я пошел.
— Из самых лучших побуждений?
— Наверно…
Появившаяся на кухне Валентина прервала их беседу, но Фартусов про себя решил, что тема не исчерпана. И развивать ее придется не только с Ванькой, но и с его сестрой.
А она в эти минуты, расставляя чашки на столе, была как никогда оживлена, но, думая о Фартусове, опять допускала ошибку. Ей казалось, что он потрясен ее новым платьем, сбит с толку ласковым голосом, восхищен прической. На самом же деле не видел Фартусов ни платья, ни прически, он видел Валентину всю, и вся она ему нравилась. Молчал же он по той причине, что был ошарашен открывшейся перед ним истиной — преступление Ванька совершил из самых лучших побуждений. Оказывается, он забрался в киоск, чтобы утвердить свое достоинство, он готов был даже понести наказание, лишь бы не подвести людей, которые ему доверились.
«Как бывает! — думал Фартусов со смешанным чувством восторга и возмущения. — Это какую же невероятную бдительность надо иметь, чтобы предусмотреть подобные нравственные устремления подрастающего поколения!»
Мысль эта показалась ему очень важной, и он в задумчивости не заметил, что вот уже больше минуты неотрывно смотрит в глаза Валентине. И был взгляд его так тверд, что Валентина смутилась, пролила чай прямо на присланную родителями заморскую скатерть, напрочь забыла, о чем говорила, и, странное дело, несказанно всему этому обрадовалась.
А Ванька, о, Ванька! По своей испорченности, он все понял гораздо раньше Валентины, раньше Фартусова, понял и стыдливо опустил глаза.
АНТОЛОГИЯ «ПОЕДИНКА»
АЛЕКСЕЙ НОВИКОВ-ПРИБОЙ
ПО-ТЕМНОМУ
I
Грязный и жалкий трактирчик, какие бывают только в бедных кварталах. Почерневший потолок. Обои на стенах оборваны, висят клочками. Кое-где виднеются картины лубочного производства. В одном углу скучно тикают большие старые часы со сломанными стрелками. За несколькими столиками сидят извозчики, мелкие торговцы и рабочие. Отдуваясь, звучно прихлебывают из блюдечек горячий чай, пьют водку и жадно уничтожают дрянную закуску. За буфетом, облокотившись на руки, дремлет сиделец, толстый, лысый, в полосатой ситцевой рубахе и засаленном пиджаке.
Духота. Пахнет поджаренным луком, гнилой пищей и водкой. Над головами клубится облако табачного дыма. Говорят вяло, неохотно, избитыми словами. Изредка кто-нибудь крепко выругается, и то не от сердца, а так себе — по привычке. Ни мысли, ни желаний, точно все уже давно передумано, рассказано и тысячу раз решено. И жизнь кажется такой же бессмысленной, как ход тех часов, у которых сломаны стрелки.
Скучища невыносимая.
Я приютился за угловым столиком, в стороне от других. Передо мною стоит наполовину опорожненная бутылка с пивом. Часа уже два сижу я так, занятый одной лишь думой: куда бы скрыться из этого города…
Оставаться здесь больше нельзя. Товарищи арестованы. Я тоже хорошо известен полиции, и она разыскивает меня повсюду. Ускользая от нее, я уже несколько недель бегаю по городу с одного конца его на другой, как затравленный зверь. Паспорт мой провален, достать другой нет возможности. У меня положительно нет никакого крова. Треплюсь между небом и землею. Правда, я имею несколько давнишних знакомых, у них можно было некоторое время провести безопасно, но при моем появлении они начинают трепетать за свое благополучие. Некоторые даже не узнают меня. Все это заставляет искать по ночам убежища в каком-нибудь строящемся здании или под мостом; иногда провожу ночи, скитаясь по улицам. Чувствую усталость. Почти в каждом человеке вижу шпиона.
Необходимо куда-нибудь уехать, хорошо отдохнуть, осмотреться.
Но… в кармане у меня всего шесть рублей…
А главное — меня страшит мысль, что и следующую ночь мне придется скитаться по улицам, дрожа от холода, пугливо озираясь и страшась своей собственной тени. Да и деньгам моим скоро конец…
Что тогда делать?..
Неприятное чувство подавленности и беспомощности овладевает мною. Так жить нельзя; это все равно, что болтаться на гнилой веревке над зияющей пропастью, ежеминутно рискуя сорваться и разбиться вдребезги.
Мрачные думы мои были прерваны двумя лицами, только что вошедшими в трактир. Они сели за столик, рядом с моим, заказав сороковку водки и яичницу с колбасой.
Мое праздное внимание останавливается на них.
Один — здоровенный мужчина лет двадцати восьми. Роста выше среднего. Кряжистый, мускулистый. Голова большая, круглая, крепко сидящая на короткой шее. Русые щетинистые волосы всклокочены. На широком, типично русском лице с небрежно спутанными усами запечатлен тяжелый труд. Но серые глаза смотрят весело и самоуверенно. Голос твердый и сочный, точно пропитанный морскою влагою.
Товарищ его, наоборот, маленький, тощий человечек, в каждом движении его чувствуется забитость.
Первый наполняет стаканы водкой и, добродушно улыбаясь, треплет по плечу товарища:
— Ну, брат Гришаток, пропустим. Последний разок русскую пьем. Через неделю позабавимся английской виской.
— За счастливое плавание, — приветствует Гришаток.
Из дальнейших разговоров их я узнал, что оба — матросы и плавают кочегарами на коммерческом пароходе. Слушаю дальше.
Боже мой, они на следующий день уходят в Лондон!
А что, если попросить их, чтобы увезли меня в Англию.
На минуту отвожу взгляд в сторону, стараюсь не выдать своего волнения.
В России для меня, разбитого и измученного, нет больше дела. Если только эти ребята пособят мне, уеду за границу. Посмотрю, как другие люди живут на свете, отдохну…
В воображении, как в туманной дали, уже рисуется новая жизнь, еще не изведанная, манящая, полная разнообразия.
Как с ними заговорить? С чего начать?
«Смотри, не промахнись, а то пропадешь!» — всплыла предостерегающая мысль.
«О, нет! Я сам моряк и знаю, как со своими разговаривать: умирай, а шути».
— С корабля, что ли, братцы?
— Да, — отвечает мне здоровенный, как после узнал, Трофимов.
— Надо полагать, роль духов исполняете в преисподней?
— Верно сказано. А вы кто же будете?
— Существо, потерпевшее аварию от норд-остской бури. Потерял руль и компасы. Ношусь по волнам житейского моря, куда гонит ветер. Случайно забрел в сие пристанище. Отдохну немного и опять лавировать начну между подводными камнями, пока не потерплю полного крушения…
— Тоже, значит, моряк? — перебивая меня, спрашивает Гришаток.
— Да еще какой! Целых семь лет пробыл во флоте. Весь просолел. Сто лет пролежу в земле — не сгнию.
Трофимов пытливо оглядывает меня. Затем, точно следователь, начинает расспрашивать, где плавал, какие обязанности исполнял. Отвечая на его расспросы, я пускаю в ход морскую терминологию.
— Вот теперь вижу, что и ты из смоленых, — говорит наконец он, широко улыбаясь. — И поэтому пожалуйте к нашему столу: вместе разделим трапезу…
Выпиваем по стакану водки.
Вижу, что ребята ко мне расположены. Недолго думая, начинаю расспрашивать их, можно ли им перевозить пассажиров.
Трофимов сразу догадался, к чему веду я этот разговор.
— Вот что, брат, как тебя звать-то? — спрашивает он, понижая голос и вглядываясь в меня.
— Когда-то величали Дмитричем.
— Ну, так слушай, Митрич: ты это верно сказал, что тебя ожидает крушение?
— Конечно.
Он осторожно озирается кругом и спрашивает меня уже шепотом:
— Скажи, слышь, откровенно: дело серьезное?