Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович. Страница 15

—  Что же, лошадка, — говорил он, — мы, конечно, сидим на тебе спокойно, тихо. Седло удобное, спина у тебя не побита, ходка у тебя, лошадка, мягкая, ровная. Конечно, не такая красивая у тебя внешность и шаг по­хуже, чем вон у того конька, на котором едет почтенный человек с отвисшей губой до пупа, с бровями, в которых может и коза заблудиться...

Горец помолчал и, не дождавшись ответа от полу­чившего такое неслыхан-ное оскробление Алаярбека Даниарбека, решил бросить ещё один камешек:

—  Не спотыкайся, собака, — одернул он свою лошад­ку, — не забывай, что ты имеешь честь везти на своей костлявой спине самого Курбана-грамо-тея. А кто такой Курбан? О, Курбан почтенный человек, богатый человек, владелец стада коз... Один козёл, две козы, а? Большое стадо, а?.. Зачем же ты, лошадка, трясешь и подкиды ваешь Курбана на своей спине так, что у него в животе кишка за кишку цепляются... Ты скажешь, затем, что нельзя отставать от великодушного и знаменитого, на­нявшего нас, Курбана, в проводники, господина совер­шенств, мудрого домуллу, имя и занятия коего нам, к нашему стыду, к сожалению, неизвестны, так что мы да­же не знаем, как их надлежит величать. Впро­чем...

—  Эй, ты, камнеед, — с досадой выдавил из себя краснолицый, — ты закроешь, наконец, рот?! Помолчи!

—  Ты слышишь, моя лошадка, ему не нравится мой голос, — ничуть не испугавшись, проговорил Курбан и вызывающе хихикнул. — Человеку язык дан, чтобы го­ворить. Лучше брань, чем молчание.

—  Молчащий рот хуже щели в стене, — поддакнул Алаярбек Даниарбек, приосанившись, — но, почтенней­ший говорун Курбан, или Камнеед, не расшаталась ли у вас челюсть: от болтовни ваш язык извалялся во всяче­ском соре, навозе, колючках и...

—  А ваш, если разрешите заметить, протянулся до Самарканда и треплется на Регистане, поражая слух горожан всякой чепухой...

—  Но, дорогой Курбан-грамотей, — прервал начав­шийся спор доктор, — вы здешний, я вижу, человек, и не соблаговолите ли посоветовать нам, путешественникам, где бы остановиться в Магиане на ночлег?..

—  И доставить удовольствие желудку, — поспешил добавить Алаярбек Даниарбек.

—  Насчёт ночлега и желудка? — переспросил Кур­бан-грамотей. О, я вижу теперь, что вы обыкновенные смертные и заслуживаете доверия. Люди    злых намере­ний не интересуются ужином и ночлегом.

—  Твои слова — бальзам после смерти, клянусь! — рассердился Алаярбек Даниарбек — ты что, нас джинна­ми рогатыми считаешь?..

Произнося слово «джинн», он сам испугался и украдкой глянул на скалы, принявшие в сумерках странные, угрожающие формы.

Слушая болтовню Алаярбека Даниарбека и Курба­на-грамотея, доктор всё приглядывался к краснолицему путнику и всё более приходил к заключению, что он не из здешних мест.

Видимо Курбан-грамотей побаивался своего хозяина и не хотел о нём много говорить, но надо было знать Алаярбека Даниарбека, чтобы понять всю тщетность та­кого намерения. Нарочно замешкавшись и загородив своим Белком тропинку, Алаярбек Даниарбек заставил Курбана выложить всё, что тот сам знал.

Нанял Курбана-грамотея краснолицый проводником через горы два дня назад в Пенджикенте. Едут они не спеша через Суджену, Косатарач в Магиан и дальше. Зачем едут, конечно, ему, Курбану, знать не дано, но за­плачено ему, Курбану, хорошо, настоящими полновесны­ми николаевскими пятирублевками.

Тут же Курбан-грамотей полез в поясной платок и извлек две золотые монеты. Похваставшись ими и даже дав Алаярбеку Даниарбеку попробовать на зуб, Курбан поспешил доложить, что едут они хорошо: хозяин оста­навлива-ется только в хороших домах и покупает каж­дый день мясо, а черствых лепёшек не позволяет пода­вать себе. Со всеми расплачивается серебром и золо­том.

—  Аллах да сопровождает нас своим благословением в пути. Хороший хозяин, только вот кто такой, зачем  и куда едет — неизвестно.

Нервно прислушивавшийся к болтовне Курбана-гра­мотея краснолицый вдруг пробормотал что-то вроде «Ско­тина!» и, повернувшись к доктору, неожиданно с любез­ной улыбкой сказал по-узбекски:

—  Дорожным спутникам необязательно знать имени друг друга, но ваше лицо мне симпатично, и я хочу вам открыться.

Говоря, он испытующе смотрел в лицо доктору, про­веряя, понимает ли он.

—  Очень приятно, сказал доктор и, протянув руку представился: — Врач из Самарканда. Еду в горы по вы­зову к больным.

—  Очень приятно, очень приятно... Аллах дает хороше­го спутника... А мы командированы тоже из Самаркан­да в Магиан и дальше... В Магиане    поужинаем. Там есть где.

Весь спуск с Красного перевала доктор разглядывал нового товарища по путешествию и приходил все больше к заключению, что где-то его видел.

Одна особенность спутника привлекла, внимание Пет­ра Ивановича и вызвала в нём какие-то мучительные ас­социации.

Пальцы! Пальцы Краснолицего жили независимой жизнью от их обладателя. Они всё время крутились, вращались. Они потирали друг друга, барабанили по ру­коятке камчи, по луке седла. Пальцы рассказы­вали...

«Где я видел такие пальцы? — думал Пётр Иванович. И непрерывное шевеление этих пальцев, которые в су­мерках стали совсем похожими на какие-то самостоятель­но живущие существа, суетливо неприятные, увело поче­му-то доктора в его воспоминания ужасно далеко. В созна­нии всплыли Забалканский проспект в Петрограде, Нева, мосты... какие-то люди, тени... но и всё... Пётр Ивано­вич мучительно напрягал память. Но бесполезно. Оста­лось только философски констатировать: «Память чело­века стирается, точно медная полушка в деревянной чашке дервиша».— И вдруг Петроград ушел куда-то в сто­рону, исчез, и всплыл грубый деревянный стол, на шер­шавой доске стола шевелящиеся руки, прыгающие паль­цы и...

—  Да мы же с вами встречались, — воскликнул Пётр Иванович, — в Бухаре встречались... Вы не из особого от­дела дивизии? Вы... вы не Амирджанов?

—  Совершенно верно, доктор, — хихикнул Амирджа­нов. — А я всё смотрю, не признаёт меня доктор. Я вас ведь сразу признал. За ужином надо обязательно обмыть встречу. Только из армии я демобилизовался. Служу во­енкомом в Самарканде.

Предвкушение ужина развеселило Амирджанова. Он приказал Курбану-грамотею подъехать поближе и засы­пал его вопросами, какие лепёшки пекут в Магиане, мож­но ли достать там мясо, есть ли в чайхане большой котел, не лучше ли положиться на гостеприимство какого-либо почтенного магианца.

О тем, что Амирджалов любит покушать, говорили жировые складки на его шее, толстые щёки, маслянистые губы. Большой живот его, не умещавшийся в седле, пере­валивался через луку и нависал над гривой коня, крях­тевшего под солидной тяжестью на подъемах очень гром­ко. Именно живот, судя по брошенному вскользь намёку, явился причиной ухода Амирджанова с военной службы из особого отдела.

—  Что ж, человек без пищи жить не может, — фило­софствовал вслух  Амирджанов, — а меня вечно мой начальник Пантелеймон Кондратьевич упрекал. Теперь меня упрекать не станут. Живот придаёт достоинство чело­веку.

—  Может быть вы думаете, — иронизировал Алаярбек Даниарбек, — вы думаете, что человек живет дляеды? Нет, человек ест, чтобы жить.

Но, избавленный от заботы сохранять военную вы­правку, Амирджанов отдался своей невинной страстишке. Сейчас же по приезде в Магиан, он занялся ужином с таким азартом, что забыл обо всём. Он тщательно вер­тел в руках, крутил, щупал, нюхал принесенный ему ку­сок свежего мяса, проверяя, много ли на нем жира. Он охал и стонал: «Какая тощая теперь, в наше тревожное время, баранина». Несмотря на свою грузность, он сам сбегал куда-то наверх в домик местного огородника до­стать какую-то особенную, только Магиану свойственную морковь. За луком он послал Алаярбека Даниарбека за версту к одному давно переселившемуся из Намангана в здешние края мулле Салахуддину. «Только наманганцы умеют выводить лук, сладкий и в то же время ост­рый, чтоб глаза щипал». Доктор тогда крикнул Алаярбеку Даниарбеку: «Прихвати, пожалуйста, что-нибудь и для нас из продуктов»,— но Амирджанов с таким ожив­лением, горячностью воскликнул: «Что вы, что вы, ува­жаемый доктор. Разве можно! Вы мой гость», — что док­тор не стал беспокоиться об ужине и пошел по домам кишлака посмотреть, нет ли больных, требующих меди­цинской помощи. Возвращаясь в сумерках, он издалека уже почувствовал приятный запах и невольно сглотнул слюну. Целые сутки пришлось трястись в седле, а в рот ничего не брали.