Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович. Страница 20

Крутой подъём  начался.

Места пошли далёкие и глухие, Тропа металась и прыгала среди титанического нагромождения вершин, скал, утёсов.

Появление всадников отряда навело панику на жи­телей крохотного селения. Они сначала попросту попря­тались среди гигантских камней, заросших засыпанным розовыми и желтыми цветами шиповником, и только плач детишек выдавал их, показывая, что есть еще здесь жизнь среди голых и угрюмых скал. Весь горный киш­лак состоял из пяти-шести очень длинных двухэтажных построек. В каждой из них жило по несколько больших семей.

Постройки заинтересовали доктора, и, несмотря на усталость, он кинулся осматривать и зарисовывать их: «Понимаете, Алаярбек Даниарбек, перед нами пережит­ки первобытной общины. Видите дома первобытной фратрии?»  Но Алаярбека Даниарбека  больше интересовало, что варится в котлах, стоящих на очагах. Кроме того, он в тайниках души потерял уверенность, что отряд легко сможет выбраться из хаоса хребтов. Поэтому он раскопал пять-шесть очень пугливых старичков и обрушился на них с расспросами. Но старцы уверяли, что селение стоит само по себе, что здесь край света и дорог дальше нет, что вообще из селения нет никуда путей, что ледяной перевал завалило зимой небывалым снегом и невозможно через него пройти, что старый мост снесло по милости бога уже десять лет назад, а нового построить не сумели, что хода через хребет нет, что вообще-де лучше им вернуться старым путем. Но вдруг появился человек с ружьем и с соколом на руке, оказавшийся местным охотником-мергеном. Он выслу­шал речь Алаярбека Даниарбека, послушал Файзи и заговорил. Старики, по его заявлению, ничего не знают. Со (времен потопа, когда на Хазрете Султане останав­ливался Ноев ковчег, с самого сотворения мира, никто и никогда из стариков и молодых никуда из селения не уходил, кроме него, мергена, потому никто ничего не смыслит в дорогах и перевалах, кроме него, мергена, никто им не сможет рассказать о дороге, опять-таки кроме него, мергена. И только он, мерген, знает о давно позабытом перевале, через который можно пробраться в урочище Дере-и-Никан, что обращено лицом к солнцу, то есть в сторону южного климата. Но дорога очень пло­хая, и в такое время года по ней идти могут только безумцы...

Он еще не кончил говорить, как раздался визгливый голос Амирджанова.

—  Вам придётся вернуться, — кричал он.

Так как Файзи не счёл нужным даже ответить, Амирджанов с раздражением продолжал:

—  Да, да, хоть вы изволите пренебрегать моими сове­тами, на этот раз   вам придётся послушать меня. — Встав в позу, он громко, чтобы его слышали все бойцы отряда, произнёс нечто вроде импровизированной речи:

—  Вы безумец, Файзи дорогой, вы погубите таких прекрасных людей,   цвет рабочего класса Бухары. Вы понимаете, что делаете? Вы все замерзнете   и преврати­тесь в лед, и вас навеки погребет в своих снегах Хазрет-Султан. Берегитесь, смотрите на тучу, одевшую его вер­шину. Друзья, мне сказали здешние дехкане, что три дня на перевалах будет ужасный буран. Опомнитесь, Файзи. Наконец я, как представитель советской власти, запрещаю вам безумство. Я...

Тогда Файзи подошёл к Амирджанову вплотную, и ловя его уклоняющийся в сторону взгляд, воскликнул:

—  Нет, смотрите прямо, смотрите мне в глаза, или клянусь, я заставлю вас смотреть.

— Что вы? Что вы хотите? — Амирджанов явно струсил. Лицо его стало жалким, растерянным

Он впервые видел разъяренным Файзи, скромного, тихого бухарского ремесленника, каким он его считал. Он впервые услышал такие нотки в голосе Файзи, кото­рые заставили что-то сжаться у него внутри и инстинк­тивно сделать шаг назад.

— Что мы хотим? — переспросил Файзи. — Что я хочу? Я хочу, чтоб вы зажали вашу пасть и не распро­страняли вашими скверными словами зловоние...

— Позвольте... — Амирджанов попытался изобразить на своем лице возмущение.

— Я смотрю, смотрю и думаю, зачем вы едете с нами? Что вы от нас хотите? Ехали вы, сами говорили, по своим делам? Но зачем вы суёте свой нос в наши дела? Хотите нам помочь? Но почему вы мешаете? По­чему вы говорите «я друг ваш», а сами все разговари­ваете с разными тёмными людьми...

— Я... Мои обязанности...

— Молчите! Никаких обязанностей у вас нет, кроме как отравлять умы, я не вижу... Клянусь, если я услышу еще одно грязное слово от вас, я...

Файзи так и не сказал, как он поступит, но по тому, что Амирджанов повернулся и, вздёрнув плечи пошёл к своему коню, стало ясно, что он понял...

И доктор впервые тогда увидел — в отряде почувство­валась сильная рука. Вот уже несколько дней он путеше­ствовал вместе с отрядом, вот уже несколько дней он вы­полнял обязанности врача при отряде, но слишком мало воинственного он видел до сих пор и в Файзи и в его людях, хотя все они имели отличное оружие и в десятках вьюков везли амуницию. Несомненно, отряд имел особо важное задание. Лица у Файзи и его бойцов были сосредоченные, сумрачные, преисполненные того спокойного достоинства, которое свойственно людям, понимающим долг, осознающим важность стоящей перед ними задачи. Но поразительно, в отряде ничто не напоминало военной дисциплины. Каждый боец ехал сам по себе, каждый поступал так, как ему заблагорассудится. Часто люди Файзи группами  или в одиночку по собственному побуждению уезжали вперед или отставали в каком-нибудь селении, чтобы посидеть в гостях, сготовить пищу, просто поболтать с первым встреч-ным. Когда застревали на овринге кони с вьюками, их вызволяли желающие, но не по команде Файзи или его помощников. Безмолвное, но горячее чувство товарищества сплачивало отряд. От­ряд безудержно шёл через грозные горы, через пропасти и перевалы, но так катятся никем и ничем не управ­ляемые глыбы снега с горы.

— Хороший человек, плохой начальник, — ворчал Алаярбек Даниарбек, — дурные вести и за тысячу вёрст летят, хорошие и за порог не отойдут. Матчинский бек узнает о нас, а наверно он уже знает. Плохо нам придётся.

Крайнее неудовольствие проявлял ещё Алаярбек Даниарбек, когда Амир-джанов отставал от бойцов отря­да и задерживался для бесед с бородачами-горцами, что случалось довольно часто.

Попытка Алаярбека Даниарбека хоть краем уха услы­шать разговоры оставались безуспешными, так как Амирджанов сразу же умолкал, едва только джигит приближался словно невзначай.

Попытался Алаярбек Даниарбек рассказать о своих сомнениях Файзи, но тот не стал его слушать. Разъярён­ный, с тёмным лицом, ехал Алаярбек Даниарбек и сры­вал злобу на ничего не понимающем Белке. Но раз нерв­ничает хозяин, должен нервничать и конь. И если бы белый конек мог понимать человеческую речь, он, навер­но, не без интереса прослушал бы многословные рас­суждения, не предназначенные ни для чьего слуха.

— Файзи — слепая сова, безглазый крот, тупица. От­ряд никуда не годится. Воины не воины, настоящий сброд. Что хорошего, когда воинами сделали чайханщи­ков да водоносов? Куда годится? Всех нас перестреля­ют, как каменных куропаток. Безмозглая скотина этот Файзи... И зачем только мой доктор вздумал ехать вмес­те с ним. Проклятие!

Он ворчал и ворчал. Его кирпично-красное лицо всё больше и больше темнело.

Теперь, когда Файзи проявил отвращение к его соглядатайской деятельности, Алаярбек Даниарбек смолк, но это не мешало ему следить за каждым шагом Амирджанова и делиться своими сомнениями с Белком и, в виде особого снисхождения, с доктором, которого Алаярбек Даниарбек боготворил    как доктора и в грош не ставил, когда вопрос касался житейских дел, а тем более дел, связанных  с такими  чрезвычайными обстоятельст­вами, как теперь. Алаярбек Даниарбек и не искал советов у доктора, он только сообщал ему новости.

Но так или иначе Пётр Иванович всегда находился в курсе событий. И он невольно порадовался, когда в голосе Файзи зазвенели стальные нотки: «Клянусь, если я услышу ещё одно грязное слово от вас, я...» Еще большее удовлетворение он почувствовал, когда увидел, что Файзи подозвал несколько бойцов и кивком головы показал им на Амирджанова, у которого даже уши и шея побагровели от обиды и волнения. Бойцы эти всег­да ехали теперь рядом с Амирджановым и разговоры его с  подозрительными  бородачами  прекратились.