Кто там стучится в дверь? - Кикнадзе Александр Васильевич. Страница 7

У окна шагал Гызылдыш — Золотозубый. Заглянул в комнату. Протянул Гране платок с кусочком сахара:

— Вазими, сладка. — Оглянулся, не заметил ли кто его малодушия. — Соседка, луче совсем убирай мальчишка.

В это время где-то далеко послышался конский топот. Золотозубый испуганно замер, а потом одним махом перевалил через забор. Раздались выстрелы. Мать бросилась на улицу. Подставив под ноги камень, Граня дотянулся до дыры в заборе и увидел, как торопливо садятся на коней бандиты. Красноармейцы показались в конце улицы. Самый первый из них, приблизившись к забору, за которым сидел Граня, поднялся на стременах и, махнув рукой с наганом, крикнул во все горло:

— Бери слева, слева бери, окружай! — и начал стрелять.

Но никто не падал от его пуль.

Бандиты скрылись. Поймали только одного. Того Золотозубого, у которого была повязка на голове и который угощал Граню сахаром. Под ним ранили лошадь, и он свалился.

Опоздали красноармейцы! Отец лежал в пыли с простреленной головой. Невидяще смотрел на мать, на занимавшийся рассвет, на командира взвода, стоявшего с буденовкой в руке.

Хоронили Арсения Песковского с воинскими почестями.

Немолодой рыжеусый командир, которого все называли товарищ Кандалинцев, подошел к Гране и сказал:

— Запомни это! Запомни, как надо рабоче-крестьянскую нашу землю любить. Запомни, сынок! — и обнял малыша.

Кругом плакали женщины. Только Марта не плакала. Она держала сына за руку и смотрела в одну точку.

Агроном Сергей Лукьянович Пантелеев, недавно присланный из Гянджи и успевший сойтись с семьей Песковских, тяжко вздыхал и беспрерывно вытирал массивный затылок. Рядом с ним стоял сын Станислав. Он был на год старше Грани.

После похорон собрались на поминки у Пантелеевых. Марта немного посидела, поблагодарила друзей за то, что пришли вспомнить добрым словом мужа, и сказала, что сыну пора спать.

Когда вернулись домой, Граня нашел под подушкой книжку Фенимора Купера и набор красок — два главных богатства, которыми единолично владел до того Славка Пантелеев.

Граня долго лежал с открытыми глазами. Вспоминал звезду над папиной могилой и слова на дощечке:

Над всеми другими могилами были кресты, а над папиной звезда. Вспоминал, как плакали женщины, как обнял его Кандалинцев и как сказал:

— Ты уже не маленький, знай, мы переловим бандитов, всех до одного, и отомстим за отца. — И обратился к матери: — Вам бы лучше, товарищ Марта, к отцу перебраться. Мы-то оставим несколько бойцов для порядка, но кто знает, не ровен час, может снова нагрянуть Ага Киши. Уж лучше вам к родителю.

— Не пойду я к отцу, — твердо ответила Марта. — Уж как-нибудь...

Мальчишка плохо спал ночами, вскакивал, кричал: «Папка, стреляй!» — открывал глаза, непонимающе обводил взглядом стены, чувствовал материнское тепло и слышал успокаивающие, как бы издалека доходящие до сознания слова: «Спи, спи, малыш, я рядом, никого не бойся, я здесь». Тяжело вздыхал, поворачивался к стене, чтобы никто не видел его слез, медленно-медленно засыпал.

Пантелеевы пригласили Марту пожить у них какой-то срок: пусть малыш сменит обстановку, немного отвлечется, да и товарищ рядом, будут у них общие книжки и общие игры... Прожила Марта с сыном у Пантелеевых до весны и поняла, какие сердечные и славные это люди: ненавязчиво заботились о Гране и помогали забыть, хотя бы чуть-чуть, то, что он перенес.

Кандалинцев уехал в горы, где рос какой-то необыкновенный орешник, и сделал два лука — для Грани и Славки. Луки были совсем как у индейцев в книжке Фенимора Купера и стреляли, на зависть другим мальчишкам, далеко и метко, а стрелы имели разноцветное оперение.

Подвижный, прямодушный, взрывной Граня был противоположностью своего товарища. Обстоятельный Славка умел не расстраиваться и не хныкать по пустякам. С грустью думала Марта: такой человек при равных прочих качествах достигнет в жизни гораздо большего, чем Граня.

Однажды они играли в казаки-разбойники близ дороги; неожиданно из-за поворота, откуда два «разбойника» ждали «казаков», появились такие же башибузуки [7] из соседнего села. Их было трое, старший попробовал отнять у Грани лук. Оба «разбойника» дали стрекача, но Граня бегал хуже, и его догнали. Тогда подумал-подумал Славка, вернулся, напал на неприятелей. Его самоотверженность и героизм вселили страх в не очень закаленные сердца похитителей. Стараясь отступить как можно достойнее, они вернули Гране лук, а Славка целую неделю с гордостью носил синяк под глазом.

Немецкая колония, в которой жили мать и сын Песковские, была основана в 1818 году выходцем из Вюртемберга и названа именем святой Терезы — покровительницы путников и заблудших.

Граня помнил рассказы деда о том, как в 1817 году из-под Штутгарта и Тюбингена, из долин Неккара и Рейна ушли в дальний путь на Кавказ — через многие реки, леса и горы — тысяча четыреста семей. Говорили, на Кавказе, где течет Кура, нетронутая, щедрая земля. Там нужны хорошие руки и умные головы, чтобы оживить ее. И еще ходили странные разговоры, что за эту землю ничего не надо платить. Поначалу не очень тому верили: где это видано, чтобы хорошую землю можно было получить бесплатно, если бы это было так, сколько желающих нашлось бы... Но вот из России вернулись два достойных человека, путешествовавших более года, вернулись и рассказали, что были на берегах Куры — и в Тифлисе и в Елисаветполе, — и правда, завидна эта земля, и солнце греет много дней в году, и воды вдоволь, и растет все, что ни посадишь. Только путь далек и труден... да еще... почему-то не слишком весело живут в приреченских краях, люди вялые, желтые лицом встречаются часто. А та вялость от болезни, бросающей в жар, — проклятой лихорадки, лечиться надо корой горького дерева... Кому-то помогает, а кому-то нет. И умирают от той болезни часто. А так земли много. И под Тифлисом и под Елисаветполем.

Были приняты депутаты на Кавказе и обласканы добрым словом и подтвердили им, что за те казенные земли не возьмут с немцев ничего, и бумагу честь по чести дали... Так что желающие могут...

Спорили, обстоятельно прикидывали, высчитывали, сколько лошадей понадобится в пути, сколько телег, сколько еды и какими надо запастись семенами. И про то гадали, кому стоит двинуться в путь, а кому и нет — если малые дети или глубокие старики дома, куда с такими, пусть подрастут дети, а старики... Жизнь есть жизнь, и конец ее есть конец, когда-то он приходит, рано или поздно... Нет, не всем можно в дальний путь.

И те вюртембержцы, которые были умом покрепче да вперед заглядывать умели, почувствовали, какое дело можно развернуть, если на тех азербайджанских землях, где виноград на диво родится, винные заводы понастроить и сбывать вино в края, на запад лежащие.

...Из тысячи четырехсот семей дошло до берегов Куры менее пятисот. Кто-то обратно повернул. Кто-то по дороге осел. А многих схоронили. У берегов Колхиды лихорадка пристала — как наказание, за грех, за то, что покинули край отцов.

Семь малых поселений образовали в Грузии, а шестьдесят семей ушли вниз по Куре — к Елисаветполю, свернули верст на пятнадцать южнее и остались здесь. Построили кирху, избрали шульца и двух байзицеров и, помогая друг другу, возвели не слишком просторные для первой поры, но по-немецки фундаментальные дома, оставив места для пристроек. Шестьдесят дымов поднималось к небу — вот и вся колония.

Пришельцы деловито и справедливо поделили землю. На первых порах нелегко жилось. Окупилось терпение, когда начали приносить плоды яблоневые сады и виноградники, а виноград здесь был мясистый и сочный, и вино из него — какого и в Германии нет и не будет никогда.

И вот уже первые винодельни выросли, а вместе с ними мельницы и лавки; кто-то маслобойню построил, а кто-то придорожную корчму, забила жизнь в колонии; узнали в Елисаветполе, что живут здесь люди мудрые, работящие, сноровистые, стали торговать с ними и кредитом ссужать, а под деньги не расписки, а слово брали: в колонии не обманывали. Вот только молились своему богу да женщинам слишком много прав и воли давали, а так были мужчины как мужчины.