Красная Валькирия - Раскина Елена Юрьевна. Страница 42

  - Мне было его жаль... - Лариса медленно провела рукой по лицу, словно пытаясь стереть тяжелое воспоминание. - Но я не могла его спасти...

  - Но ты даже не просила меня об этом! - огрызнулся Раскольников.

  - Не просила. И знаешь - почему?! Ты ревновал меня к нему, как сейчас ревнуешь к Гафизу. А баржи с пленными, которые мы топили на Волге, ты думаешь, я смогу когда-нибудь о них забыть?! Тогда мы убивали врагов, врагов революции. Тогда я верила в нашу правоту, но теперь... - в голосе Ларисы впервые за этот разговор отчетливо прозвучало отчаяние.

  Раскольников, кажется, справился с собой. Он оторвал от простыни длинную полосу и стал сосредоточенно бинтовать порезанную руку. Жена больше не позаботится о нем. Он знал это, и ему вдруг стало все равно. Что-то оборвалось в душе, как струна... Нет, как поддерживающий мачту канат на погибающем в шторм корабле.

  - Для валькирии революции ты слишком сентиментальна. - Он вдруг стал непривычно ироничным и едким. - И слишком любишь контрреволюционные стишки. Я так и не смог отучить тебя от любви к этой рифмованной декадентской шелухе. Ладно, я знаю, ты будешь просить мать взять к себе девчонку Гумилева, тем более что по вдове твоего Гафиза давно плачет баланда на Шпалерной. Разрешаю, бери. Конечно, лучше бы ты родила нашего ребенка, а не подрывалась каждый раз в абортарий... Хотя, сейчас уже поздно. Всегда было поздно.

  Ларисе внезапно стало жаль Раскольникова: он был чужим, он оказался в ее жизни случайно, когда она, измученная разлукой с Гафизом, заткнула этим браком дыру, сквозь которую в корабль ее жизни хлестала соленая, как слезы, морская вода. Но разве Федор был виноват в ее предательской слабости и неспособности остаться одной? Она впустила в свою жизнь чужака и навсегда связала себя с ним тяжелым морским канатом. И теперь они оба страдали, как рабы на галерах, прикованные одной цепью к скользкой от крови и слез палубе.

  Тщетно пытаясь справиться с внезапно нахлынувшей жалостью к мужу, Лариса села рядом с Федором, обняла его - должно быть, для того, чтобы смягчить нанесенный удар. А потом уверенно, жестко продолжила: "Я попрошу маму забрать к себе Лену Гумилеву. Я должна вернуться в Россию. Я крепко рассержу товарищей из Москвы - и тогда меня отзовут".

  - Хочешь раздразнить Москву... Ну... Купи для представительских выездов слона с паланкином наверху, они здесь недешевы! - с издевательским смешком посоветовал ей Раскольников. - Белого и клыкастого, как у старшей эмирши. Заодно покажешь нашим не в меру наблюдательным товарищам, что ты контролируешь Амманулу! Что он готов заменить свою жену-француженку на тебя! А ты готова стать эмиршей, отгородиться от Москвы и устроить здесь собственное королевство. Чтобы потом убить эмира моими руками и заменить его... на меня! Тогда точно поедешь в Россию. До границы с предписанием, а дальше - под конвоем, и даже я не смогу тебе помочь.

  - Ты прав, Федор, - совершенно серьезно ответила Лариса. - Я непременно куплю слона. Я сделаю все, что угодно. Заменить эмира на тебя - хорошая идея! Но тогда я отдам тебе во вторые жены нашу драгоценную эмиршу. Я хочу домой - в Россию!

  - Опомнись, Ларисонька! - в голосе Раскольникова теперь прозвучал неподдельный страх. - Не зли Москву! Ты что, не помнишь, что за это бывает? Не только тебе! Подумай о родителях, о друзьях, если я для тебя ничего не значу! Всех прошерстят! Только черт знает, кто где окажется... Мы и так в черном списке, не знаешь, что будет завтра. Я изо всех сил пашу в этой проклятой дыре, чтобы реабилитироваться перед партией за Кронштадт! Или хотя бы отсрочить... Ты что, соскучилась по Агранову и компании?! Да они сейчас прислонят нас обоих к стенке со всем революционным энтузиазмом!!

  - С тобой ничего не случится, Федор... Только со мной. Отзовут только меня. - ледяным тоном оборвала его Лариса. Он вдруг стал ей противен со своим обывательским страхом. Не такой уж, оказывается, он железный, когда речь идет о собственной, а не о чьей-то другой смерти. Она вспомнила с дрожью отвращения, как совсем еще недавно, в письме к одному из друзей-поэтов, назвала мужа "несгибаемым воином и революционером". Революционером он был, а вот воином - едва ли. Скорее просто убийцей.

  - Мы уедем отсюда вместе или... - теперь Раскольников снова не просил, а угрожал.

  - Или что? Опять застрелишь меня? Давай уж, прошу тебя, мне надоело! - рассмеялась ему в лицо Лариса. - Заодно меня и себя развяжешь! Освободишь... Дай мне свободу, Федор! Хотя бы в смерти. А если застрелить не можешь, то отпусти. Я вернусь к тебе, когда смогу.

  - Когда? - обреченно спросил Раскольников. В эту минуту он был похож на смертника, выслушавшего свой приговор. Ничего нельзя было изменить и отсрочить. Только спросить: "Когда?".

  - Когда узнаю все о Гафизе. Как он погиб, что стало с его семьей... Я обязательно вернусь Фед-Фед. Отпусти меня в Россию, ненадолго. Если ты не отпустишь меня, я уеду навсегда.

  - Тебя не отпустит Москва! - Раскольников все-таки надеялся, что Лариса не сможет покинуть Афганистан без предписания Наркоминдела. - А не отпустит - мы с тобой здесь угробим друг друга. Ляжем в одну яму, как расстрелянные... А будешь пытаться уехать сама - только свернешь себе шею! Себе и мне. Куда не кинь, как говорится, амба...

  - Я вернусь к тебе, Фед-Фед. Когда сделаю все, что должна сделать. - Лариса знала наверняка, что больше не вернется к мужу, но должна была сказать это, чтобы он отпустил ее. Отпустил, поверил или сделал вид, что поверил, - не все ли равно! Главное - ослабить петлю на своей шее, выпутаться, уйти - хотя бы на время. Раскольников стал ее тюремщиком, и сейчас нужно было переиграть его - любой ценой! Поэтому она произносила лживые клятвы и унижалась перед тем, кого жалела и ненавидела. Жалость, смешанная с ненавистью, лежала между ними, как меч между Брунгильдой и Зигфридом. Оставалось только броситься на этот меч или бежать... Лариса выбрала бегство.

  Глава четвертая. Демоны и Пери

  Возвращение в Россию оказалось немыслимо сложным. "Валькирия революции" была нужна Москве на своем месте - рядом с эмиром Амманулой и его француженкой-эмиршей. В России ее никто не ждал - до тех пор, пока просоветский курс Афганистана не станет прочным настолько, что можно будет сменить добившегося неслыханных успехов полпреда. Теперь Лариса с тревогой вспоминала об удивительном происшествии, которое случилось с ними по дороге в Афганистан, перед самым прибытием в провинцию Герат. Тогда рухнула одна из восьми сторожевых башен Тимура, и девяностолетнему наместнику Герата, деду эмира Амманулы, пришлось успокаивать обезумевшую толпу, кричавшую о том, что падение башни - дурной знак.

  "Как упала башня, вдоль или поперек дороги?", - спросил тогда старик-наместник. "Вдоль...", - ответили ему советники. "Тогда башня великого Тимура указывает нашим гостям-шурави путь на Кабул", - разрешил загадку наместник, и толпа успокоилась, растеклась по базарам, чайным и курительным заведениям. Стихло бурное море негодования, и советская делегация продолжила свой путь. Но не обозначало ли это, что и Ларисе, и Раскольникову, и балтийским морякам, на которых полпред возложил охрану миссии, не суждено вернуться назад? Не преграждала ли эта башня обратный путь в Россию?

  Провинция Герат была первой из персидских земель, покоренных Железным Хромцом - Тимуром-Тамерланом. В 1221 году Хромец разрушил великий город Герат, один из самых богатых и славных в Персии. Еще в священной книге древних персов Авесте говорилось об этом городе. Античные греки называли его Арейа, а Александр Македонский удостоил этот город собственным именем - Александрейа. Во те времена город назывался Александрейа Арейон. Приглашенные арабские зодчие украшали славный город бирюзово-опаловым кружевом резного камня мечетей и дворцов, но Железный Хромец Тимур взял его приступом и велел перебить всех - от старика до ребенка.