Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII - де Виньи Альфред. Страница 22

Все знали, что в то время министр был недоволен этим прелатом, ибо высокомерие его достигло такой степени, а дерзкие выходки до того участились, что в Бордо разгорелись два весьма прискорбных дела. Четыре года тому назад герцог Эпернонский, тогдашний губернатор Гийенны, находясь в окружении своих приближенных и солдат, встретился с архиепископом, который шел в процессии среди духовенства; поравнявшись с архиепископом, герцог назвал его наглецом и два раза сильно ударил палкой; за что архиепископ отлучил его от церкви; но, несмотря на полученный урок, у архиепископа еще— совсем недавно произошло столкновение с маршалом де Витри, который наградил его «двадцатью ударами палкой, или жезлом — назовите, как хотите,— писал кардинал-герцог кардиналу де Лавалету,— и теперь он, по-видимому, намерен всю Францию наводнить отлученными». И действительно, архиепископ отлучил от церкви и маршальский жезл де Витри, памятуя, что в тот раз папа заставил герцога д'Эпернона попросить у него прощения; но Витри, некогда убивший маршала д'Анкра, пользовался слишком большим расположением двора, чтобы, согласиться на это, и архиепископом был не только бит, но вдобавок еще получил выговор от министра.

Поэтому господин д'Эстрэ, не лишенный чуткости, подумал, что в похвалах, которые кардинал расточает военным и морским талантам архиепископа, таится доля иронии, и он ответил с невозмутимым хладнокровием:

— Конечно, монсеньер, никто не решится утверждать, что архиепископ был побит на море.

Его преосвященство не мог не улыбнуться; но, заметив, что под электрическим воздействием его улыбки в зале возникли другие улыбки, а также шепот и всяческие кривотолки, он сразу же вернулся к обычной серьезности и, непринужденно взяв маршала за руку, произнес:

— Ничего не скажешь, господин посол, вы за словом в карман не полезете. Пока вы будете в Ватикане, мне не страшен ни кардинал Альборнос, ни все Борджа мира, ни все происки Испании у престола святейшего отца.

Потом, оглянувшись вокруг и. словно обращаясь ко всей затихшей и завороженной гостиной, он продолжал, возвысив голос.

— Надеюсь, что мы не подвергнемся гонению, как некогда, за то, что заключили союз с одним из самых выдающихся людей нашего времени; но Густав Адольф умер, и у католического короля уже не будет предлога добиваться отлучения христианнейшего монарха. Согласны ли вы со мной, дорогой монсеньер?— обратился он к кардиналу Де Лавалету, который приближался к ним и, к счастью, не слышал того, что было сказано на его счет.— Господин д'Эстрэ, не отходите; нам еще многое надо сказать вам, и вы не лишний в наших беседах, ибо секретов у нас нет; наша политика — откровенная и у всех на виду: интересы его величества и государства — вот и все.

Маршал отвесил глубокий поклон, стал за креслом министра, а свое место уступил кардиналу де Лавалету, который не переставал кланяться, льстил и распинался в преданности и полной покорности кардиналу, словно желая искупить непреклонность своего отца, герцога д'Эпернона; но кардинал удостоил его лишь несколькими туманными словами, отвечал ему рассеянно и неопределенно, причем все время обращал взор к дверям, высматривая: кто будет следующий. К огорчению де Лавалета, в самый разгар его медоточивой лести кардинал-герцог резко прервал его, воскликнув:

— Ах, наконец-то и вы, мой дорогой Фабер! Как мне хотелось повидать вас и поговорить об осаде!

Генерал поспешно и довольно неуклюже поклонился кардиналу-генералиссимусу и представил ему офицеров, которые прибыли вместе с ним из лагеря. Он рассказал о подробностях осады, а кардинал, казалось, хотел своей любезностью расположить его к себе, чтобы подготовить к распоряжениям, которые он намеревался дать ему на самом поле сражения; он поговорил и с офицерами, которых называл по имени, и расспросил их о лагере.

Все они посторонились, чтобы уступить место подошедшему герцогу Ангулемскому; этот Валуа, долгое время боровшийся против Генриха IV, теперь заискивал перед Ришелье. Он хлопотал о должности командующего, ибо при осаде Ларошели занимал лишь третье по старшинству место. Вслед за ним появился молодой Мазарини, всегда изящный и вкрадчивый, но уже полный веры в свою судьбу.

За ним вошел герцог д'Алюен. Кардинал прервал любезности, которые он расточал, и громко сказал герцогу:

— С удовольствием объявляю вам, ваша светлость, что ради вас король учредил должность маршала Франции. Вам надо именоваться Шомбергом, не так ли? В освобожденном вами Лекате все так считают. Но простите, вот господин де Монторон, у него, несомненно, какая-то важная новость для меня.

— Нет, нет, монсеньер, я хотел только доложить, что тот молодой человек, которого вы соблаговолили считать состоящим на вашей службе, умирает с голоду.

— Ах, что же вы так не вовремя говорите мне о подобных вещах! Ваш маленький Корнель не желает написать ничего замечательного; мы видели только «Сида» да еще «Горациев». Пусть трудится, трудится; всем известно, что он состоит при мне, мне и самому это неприятно. Впрочем, раз вы принимаете в нем такое участие, я назначу ему пенсию в пятьсот экю из моих личных средств.

И казначей удалился в восторге от щедрости министра; он поспешил домой, чтобы милостиво принять посвящение «Цинны», в котором великий Корнель сравнивает его с Августом и благодарит за милостыню, поданную музам.

Кардинал, помрачневший от этого неуместного сообщения, встал, сказав, что уже поздно и что пора ехать к королю.

Среди знатнейших вельмож, которые подощли к министру, чтобы поддержать его, оказался и человек в мундире рекетмейстера; он поклонился с такой уверенной и самонадеянной улыбкой, что присутствующие, привыкшие к придворному этикету, были весьма удивлены. Он как бы говорил: «У нас секретные дела; вот увидите, как кардинал будет ласков со мной; в его кабинете я словно у себя дома». Онако его тяжеловесные, неуклюжие манеры выдавали в нем человека весьма низкого происхождения: то был Лобардемон.

Увидев его перед собою, Ришелье нахмурился и бросил на Жозефа испепеляющий взгляд; потом, обращаясь к окружающим, сказал с горьким смехом:

— Разве среди нас скрывается преступник?

С этими словами кардинал повернулся к Лобардемону спиной, а тот покраснел, как кардинальская мантия; затем Ришелье стал спускаться по большой лестнице архиепископского дома, предшествуемый толпой царедворцев, которые собирались сопровождать его в каретах или верхом.

Нарбоннские обыватели и представители власти с изумлением наблюдали этот чисто королевский выезд.

Кардинал один взошел на огромные крытые носилки квадратной формы, в которых ему предстояло совершить путешествие до Перпиньяна, так как из-за болезненного состояния он не мог ехать ни в карете, ни верхом. В этой своего рода странствующей комнате помещались кровать, стол и стульчик для пажа, чтобы он мог писать или вслух читать кардиналу. Сооружение это, покрытое пурпурным узорчатым шелком, несли восемнадцать человек, сменявшие друг друга через каждое лье; их отобрали среди гвардейцев, и они несли эту почетную службу не иначе как с непокрытой головой — будь то в жару или в дождь. Герцог Ангулемский, маршалы де Шомберг и д'Эстрэ, Фабер и прочие высокопоставленные лица следовали верхом по обе стороны носилок. В этой угодливой свите можно было заметить кардинала де Лавалета и Мазарини, а также Шавиньи и маршала де Витри,— последний старался избежать Бастилии, которая, по слухам, грозила ему.

За носилками следовали две кареты, предназначенные для секретарей кардинала, его медиков и духовника, восемь экипажей для свиты и двадцать четыре мула с поклажей; на очень близком расстоянии от носилок шли двести пеших мушкетеров; взвод телохранителей на великолепных конях и отряд летной конницы, сплошь состоявшей из дворян, ехали впереди и позади кортежа.

В таком окружении и прибыл министр несколько дней спустя в Перпиньян. Из-за больших размеров носилок не раз приходилось расширять дорогу и ломать стены домов в городах и селах, ибо иначе носилки не проходили. «Поэтому,— говорят некоторые мемуаристы того времени, преисполненные искреннего восторга перед этой роскошью,— поэтому кардинал казался завоевателем, входящим в город через пробитую брешь». Мы с большим рвением искали какой-нибудь документ, который свидетельствовал бы о таком же восторге владельца или жильца разрушенного дома, но должны признаться — найти нам таковой не удалось.