Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович. Страница 124
Кто-то сел верхом на бочку, дирижирует и запевает новый куплет:
В ближнем костре затрещала охапка брошенного в него чубука, пламя взметнулось кверху, а Юра так быстро шарахнулся назад, что ударился спиной о дерево и остался в тени. Неужели это Гога? Да, это он. Вот встреча! Нет, Юра к нему не подойдет. Ни за что!
Юра тихонько отошел. «Надо собрать ребят и по домам! — решил он. — Хватит. Никаких разговоров нет, только дурацкие песни да пьянство».
Он услышал за собой быстрые шаги и не успел оглянуться, как сильно запахло духами, чьи-то руки прикрыли его глаза, чьи-то губы расцеловали.
— Креольчик! — весело закричала Тата. — Я так рада тебе. Когда я вижу тебя, я вспоминаю молодость.
— Вы и теперь молодая! — сказал Юра, глядя на нее, как говорится, в оба глаза.
— Юрочка, мы теперь живем в Алуште. Гога стал героем! И Джон в армии. Ах! Я так много за это время пережила. Работа такая тяжелая. — В веселом, только что улыбавшемся лице Таты появилась какая-то жестокость и настороженность.
— Работа? — переспросил Юра, всматриваясь в Тату.
— Конечно, работа! — отвечала она, обнимая его. — Я сейчас мобилизую девушек идти агитировать красноармейцев перестать воевать. Да-да! Пробраться через фронт и убедить красноармейцев разойтись по домам… А ты почему не воюешь?
— Я? Я еще молодой…
— Чепуха! Для того, кто хочет взять оружие в руки, возраст не имеет значения. Иди добровольцем! Я помогу. Впрочем, сколько тебе лет?
— Четырнадцать…
— Ах, я все забываю, очень ты вытянулся… Как вы живете здесь? Отец здоров? Я о вас от графини слышала, хотела навестить. А как все ваши? Ты дядю Яшу давно не видел? Остроумный студент был. У меня к нему очень важное письмо есть. Только он теперь, кажется, поручик Баранов? Глупое недоразумение с ним приключилось…
У Юры кружилась голова от выпитого вина и от всех треволнений сегодняшнего дня. Но он ответил:
— Дядю Яшу давно не видел, с Эрастовки. А поручика Баранова один раз видел — он комнату у нас хотел снять, но больше не приходил…
Тата пытливо посмотрела на Юру, усмехнулась.
— Хорошо, мой креольчик, мы еще увидимся, я заеду к вам. Дай я поцелую тебя…
Юра бродит по саду, заходит на веранду, ищет своих друзей.
Вот знакомый Юре по прошлому году низенький толстячок в пенсне, контрразведчик. Обратив лицо к веранде, на которой за столиком сидит Слащев, он громко поет в небольшой группе офицеров:
Слащев подозвал проходивших мимо Гогу с Татой.
— Надеюсь, Бродский, что ты покажешь еще не один пример, как надо расправляться с комиссарами. Я помню твое алуштинское дело… — сказал он Гоге и, подозвав солдата с подносом, взял бокал и предложил: — Выпьем за дам! За прелестную твою сестру!
Подходит графиня.
— Простите, генерал, я покинула вас ненадолго, обязанности хозяйки… Я слышала о волчьих эскадронах Шкуро. Я восхищена! Вот это мужчины! Они носятся на бешеных конях по тылам красных и сеют ужас. Мне рассказывали сейчас, что Шкуро выезжает к своим эскадронам и здоровается: «Здорово, волки!» А те в ответ «у-у-у» по-волчьи. И после этого наводят порядок. Как романтично!
Слащев усмехнулся:
— Да, волки Шкуро чисто работают, черти. Без сентиментов…
Сидящий рядом со Слащевым граф слегка поморщился. Он сидел молчаливый, вежливый и надменный. Юра слышал от Лизы, что граф очень недоволен этим праздником, особенно приглашением Слащева, который, как он считал, «груб и истеричен».
Юра пошел в сад: никого из хлопцев не найти, наверное ушли домой.
Его окликнула Лиза:
— Куда идешь, мой маленький креольчик? — И, сказав это, она убегает.
Юра грустно идет домой. Издалека все глуше доносятся песни, крики. Небо осветилось разноцветными ракетами, вылетевшими из-за графского сада. Ракеты! Юра улыбнулся.
Придя домой, хотя и было поздно, Юра все же сводил Серого к арыку и положил ему в кормушку сена. У ворот застучали подковы, послышались незнакомые голоса.
Испугавшись, что могут взять Серого, Юра быстро отвязал повод и вывел его в сад, привязав там к скамейке, и вернулся домой. Возле крыльца солдат держал верховых лошадей, здесь же стояла чужая линейка.
Юра колебался, идти ли в дом. Его подтолкнули сзади какие-то двое, пришедшие со стороны домика, где раньше жил Юсуф.
В комнате горели две лампы и все было перевернуто.
— Мальчик! — крикнул невысокий худощавый офицер. — Когда у вас был поручик Баранов? Отвечай! Живо! Ну!
— Один раз, очень давно, не помню уж когда…
— Кем вам приходилась госпожа Бровко Ольга Платоновна? — обратился офицер к Юлии Платоновне.
— Приходилась? Сестрой. А что с ней случилось? — сразу разволновалась Юлия Платоновна. — Она же во Франции, учится…
— Так… Все ясно… Советую вам, — офицер строго посмотрел на Петра Зиновьевича и Юлию Платоновну, — советую не посещать дом графа Берниста, ваши родственные связи слишком предосудительны…
Офицеры ушли. Петр Зиновьевич вышел вслед за ними.
Юлия Платоновна и Юра стали приводить комнату в порядок.
Когда Петр Зиновьевич вернулся, Юлия Платоновна сказала:
— Ну, я понимаю, взяли золотые часы, но костюм!
— Тебя это удивляет?
— Так ведь это офицеры!
Петр Зиновьевич махнул рукой и, глядя в сторону, процедил сквозь зубы:
— Банда!
— Не понимаю, почему они интересовались Олей, — задумчиво и беспокойно спросила Юлия Платоновна. — Она же во Франции.
Когда Юлия Платоновна вышла, Петр Зиновьевич сказал:
— Не говори маме. Не надо ее сейчас расстраивать. Случилось несчастье. Ты уже большой и должен знать: Оля была арестована в Одессе за распространение большевистской литературы среди французских матросов и убита при попытке к бегству. Так мне сообщил этот, с позволения сказать, офицер.
Петр Зиновьевич помолчал.
— Такой светлый был человек! — печально сказал он.
Юра вспомнил веселый смех тети Оли, ее ласковые руки и прекрасные, глядящие в душу глаза…
Юра отвернулся. Комок застрял в горле, и никак нельзя было проглотить его. «Тетя Оля, милая тетя Оля… Веселая, красивая, боевая тетя Оля… Как хорошо она тогда рассказывала о подвигах Геракла. И вот я не увижу ее никогда…», — думал Юра, глотая слезы.
5
Шли черные месяцы хозяйничанья белогвардейцев и интервентов в Крыму. Вначале казалось, что это — навеки. Где-то там, совсем далеко, маленький островок советской земли отчаянно отбивается. Красная Москва вот-вот падет. Наперегонки рвутся к ней Деникин, Колчак, Юденич. «Великий час близок, бог услышал наши молитвы! Наше доблестное воинство победоносно продвигается к сердцу России, и слух наш уже улавливает перезвон московских колоколов» — так писали в газетах.
Но прошли месяцы, а Москва все еще держится и не думает сдаваться! Больше того! Все настойчивее ползут слухи, что Колчак и Юденич разгромлены и бегут, что деникинский «великий поход» на Москву тоже провалился. В октябре Красная Армия перешла в контрнаступление и выбросила деникинцев из Орла, погнала их на юг. Молодые советские полководцы — вчерашние солдаты, матросы, унтер-офицеры — громят отборные корпуса, руководимые генералами царской армии и генеральными штабами союзников.
Этот поворот событий вызвал сумятицу, склоку, грызню за власть, перетасовку фигур в генеральском стане и не на шутку встревожил правительства в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Токио. «Кто виноват? Как могло такое случиться? А подать сюда виновника!»
Звезда Деникина закатывалась. С каждой неделей хозяйничанья белой армии в каком-либо городе или уезде росли к ней ненависть и презрение со стороны большинства населения. Даже вначале нейтральные, колеблющиеся и аполитичные люди очень скоро прозревали. Деникин выступил в поход на Советскую республику под лозунгом Учредительного собрания, и это сбило с толку многих, особенно из среды интеллигенции. Но по мере наступления этот лозунг терялся, а когда деникинское офицерство дошло до Орла и дальше, то уже открыто пело «Боже царя храни!». Каждый шаг белогвардейцев вперед множил число их врагов.