Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович. Страница 136

За версту до Эльбузлов Мышонок скомандовал повернуть на полевую дорогу. Остановились за кустами, не доезжая села. Село было малюсенькое — десятков пять домов, не то что в степной Украине, где вдоль балки белеют сотни, тысячи хат. Мышонок побежал на разведку. Но обратно явился не он, а молоденькая женщина, почти девочка.

— Жора прислал за вами.

— Кто это такой Жора и кто ты такая? — насторожился Бескаравайный.

— Да Жора ж ваш, маленький…

Вмешался Сандетов:

— Это Дуся, своя. Два года назад вышла замуж в Севастополе, а ее мужа контрразведчики на третий день после свадьбы забрали.

— Завелся! — сердито сказала Дуся, вспрыгнула в повозку и отобрала у Юры вожжи.

— Тоже мне фон-барон, не мог сам явиться доложить! — ворчал Бескаравайный. — Что в станице?

— Сейчас белых нет. Были позавчера. Злющие-презлющие! Ходят по домам с обысками и тащат все, что ни попадется. Мне, Фросе и другим молодкам пришлось в лесу хорониться.

— Хлеба напекли? — поинтересовался Бескаравайный.

— Напечь-то напекли, да не всё хорошо спрятали, и каратели заграбастали. Только вы не беспокойтесь. Допекаем. Пока в селе будете, поспеет, — успокоила Бескаравайного Дуся.

Повозка, а за ней пароконная подвода въехали в открытые ворота.

— Явление героев народу! — с театральной напыщенностью объявил Мышонок, выходя на крыльцо.

Бескаравайный держал винтовку наготове.

— Идите в хату! — пригласила Дуся, разнуздывая Серого и привязывая его к кормушке с сеном. Юра опустил чересседельник, ослабил подпругу и пошел вслед за другими.

— А ты что же не идешь? — спросил он по пути подводчика с можары.

— Еще коней сопрут! Эй, хозяйка, а где тут сено?

— Вон стог, возле сарая.

Юра вошел на крыльцо дома, крытого черепицей.

2

В большой, чисто выбеленной комнате с дощатым полом подвешенная к потолку лампа с абажуром освещала стол, уставленный всякой снедью. Весь левый угол занимала широченная кровать с множеством взбитых подушек в узорчатых наволочках. У стены напротив стоял комод с зеркалом. Над кроватью на ярком ковре красовалась гитара, на других стенах висели фотографии. Все три окна были наглухо закрыты наружными ставнями, и в отверстия железных ставенных полос, что выглядывали из оконных рам, всунуты шкворни. Бескаравайный заглянул на кухню, в кладовую и только тогда снял фуражку и сел на лавку. Но винтовку поставил рядом.

— Окна куда выходят? — осведомился он у Дуси, которая непрерывно бегала из комнаты в кухню.

— В сад! А за садом поле, — ответила Дуся, пододвигая стулья к столу.

— Тогда шкворни с болтов долой! Дверь у вас одна?

— Шкворни я сниму, — отозвался Мышонок. — Только ты, казак, не беспокойся. В случае чего, нас предупредят.

— Береженого бог бережет!.. А это что?.. Зачем?..

Вопрос относился к вошедшим в комнату. Дуся, улыбаясь, несла в объятиях четвертную самогона. За нею низенькая толстушка шла с четвертью вина.

— Даешь жизнь! Есть чем горлышко промочить! — восторженно закричал Мышонок и широко развел руками, словно раскрывая объятия.

Бескаравайный разгладил усы и крякнул. Сандетов бросился помогать ставить четвертные на стол.

— Прошу за стол, дорогие гостюшки! — пригласила Дуся, ставя на стол еще четверть. — А ты что стоишь? Садись. Как тебя зовут?

— Юра.

— Садись рядом со мной. — Она ласково улыбнулась, показав ровные белые зубы.

Юре было приятно смотреть на нее.

— Одну четвертную оставьте, — сказал Бескаравайный, — а остальные долой. И вот что — на выпивку не наваливайтесь… Сами должны понимать.

— Пей, да ума не пропивай, — поддакнул Сандетов. Желваки на его худой шее заходили, кадык тоже.

— Ты чего хочешь? — спросила Дуся.

Юра осмотрел стол: жареная свиная колбаса с кислой капустой, яичница, сало, холодец, салат из помидоров с луком, пирожки — многое из этого он давно уже не пробовал.

— Колбасы! — прошептал он и обвел языком запекшиеся губы.

— Фрося! — представила гостям свою подругу Дуся, показывая на низенькую толстушку.

Мышонок налил всем в стаканы самогона.

— Юре — виноградного вина! — объявила Дуся и сама налила ему стакан из другой четверти.

— Девочки, подставляйте стаканчики, а то будет поздно! — покрикивал Мышонок, больше всех обрадовавшийся представившемуся случаю выпить.

Женщины сначала отказывались, потом выпили «за победу», «за то, чтобы белым скорый конец пришел».

Бескаравайный каждый раз, перед тем как выпить, браво разглаживал усы, а выпив, крякал и смачно закусывал.

— Наше дело, — говорил Бескаравайный, — беляков в море скинуть, а ваше — помогать нам. Вы перекажите, чтобы мужики не сполняли трудовой повинности, дров не заготовляли, скрывались от мобилизации.

Юра предложил позвать второго подводчика.

— Не надо, — возразил Бескаравайный, — пусть покараулит. А отнести, поесть ему надо.

Фрося наложила полную миску всякой снеди. И Юра отнес ее подводчику.

— Ну, пора и честь знать! Где ваши паляницы? Куда муку сгрузить? — Бескаравайный встал с раскрасневшимся лицом.

— Кто же от такого добра уезжает! — запротестовал Сандетов.

— «Нам некуда больше спешить…» — запел было Мышонок, но сразу же смолк, будто поперхнувшись.

Бескаравайный так посмотрел на него, словно это был самый ненавистный враг. Но Мышонка не так-то легко было пронять.

Ударив себя в грудь, он поднял руки к потолку и, снизив голос, насколько было возможно, подражая дьякону, произнес нараспев:

— Господи боже! Все помню! Не пронзай меня глазами насквозь! Жора всегда готов на жертвы ради революции!

Муку завезли в соседний дом. Здесь же взяли соломы, устелили ею дно можары и ее почти двухаршинной высоты деревянные бока, а на солому уложили первые двадцать буханок еще теплого хлеба. Потом заезжали за хлебом еще в несколько дворов.

— А остальные придется подождать, — объявила Дуся.

— Долго? — Бескаравайный нахмурился.

— Часа полтора. Может, чуточку побольше. Он еще горячий. С пылу с жару нельзя навалом везти — сомнется. Надо дать остыть.

— А если каратели наскочат? — рассуждал вслух Бескаравайный.

— Я тут все тропки знаю, — успокоительно сказал Мышонок. — Да и Шурка, — он кивнул на Сандетова, — тоже знает. В случае чего — через поле прямо в лес.

— Не пропадем, — подтвердил Сандетов. — Как учуем, тропинками уйдем!

— А хлеб? — зло спросил Бескаравайный.

— Можару отправим сейчас, — посоветовал Сандетов, — а остальной на повозке довезем, а сами пешком пойдем. Хочешь, сам поезжай на можаре, мы догоним.

— Хлеба много еще? — спросил Бескаравайный.

— Паляниц шестьдесят! — быстро отозвалась Фрося.

Казак от огорчения даже крякнул.

— На повозке не довезете — рассыплете!

— А если в мешках? — подсказал Сандетов.

— Ты, Федя, уматывайся с готовым хлебом! — посоветовал Мышонок. — А мы дождемся остального и — как из пушки. Пара пустяков!

— К чему ты это зачинаешь? Думаешь, ежели у меня голова раненая и болит, так не понимает? Я уеду, а ты за стол и полную анархию разведешь?

— Думаешь, только один ты сознательный! — быстро возразил Мышонок, искусно разыгрывая обиженного. — А про женщин, которые нам хлеб пекли, забыл? Приедут каратели и найдут у них столько хлеба — что им говорить?

Бескаравайный помолчал, хмуря брови, потом сказал:

— Значит, так! Я повезу хлеб на можаре. Ты, Сандетов, останешься за старшего. Не волынься туточки, не жди, пока хлеб остынет, грузи его спорше. И гоните, штоб вам этот хлеб боком не вылез!.. Только коня не запалите… И штоб больше не пить! Одуреете.

Затем, повернувшись к Мышонку, с угрозой в голосе добавил:

— Слышишь, ты, анархист?!

— Капли в рот не возьму! — с трудом скрывая радость, поспешил отозваться Мышонок.

— Ты мне не скалься! Не выполнишь, я тебе таких чертей всыплю!

— Брось бузить, Федор, не маленькие! — огрызнулся Мышонок.