Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович. Страница 14

В этом наблюдении много неточного: и отрицание того, что в легендах закреплено именно истолкование мира, и пренебрежение тем, что можно назвать философской и познавательной стороной донесшегося к нам из прошлого предания. Однако суть высказывания — об активной роли мифа в общественной жизни — верна.

Миф, рассказывающий о бесконечных приключениях прапредка племени, подтверждал его первенство в освоении сегодня принадлежащих этому племени земель. Он доказывал основательность его притязаний на господство над другими племенами, выделял в составе общины младшие и старшие роды, обозначал права тех и других на власть, на доминирующее положение. Легенды оправдывали и существование различных обрядов, многих запретов, в них описывались подробности ритуала церемоний и празднеств. Наконец, они несли громадный социальный опыт, сообщали множество исторических прецедентов, на которые мудрые племенные старейшины ссылались, истолковывая современную им действительность.

Подобно отсеченной голове Орфея, миф продолжает петь даже после своей смерти, заметил венгерский историк К. Кереньи.

Вот почему столь значительной продолжала быть роль тех, кто помнил предания и сохранял их из поколения в поколение. И сама ответственность профессии иной раз делала ее опасной: ведь за ошибку в пересказе легенды могли покарать даже смертью.

По мнению некоторых исследователей, замечательные бронзовые пластины Бенина с выразительными сценами придворной жизни использовались для запоминания исторических преданий. Этой же цели, кажется, служили рисунки, украшавшие дворец дагомейских королей в Абомее. Знание прошлого было делом настолько важным, что помощниками устных летописцев были сделаны и художники.

…По мере того как расширялся круг моих представлений о деревне, передо мной все полнее раскрывалась присущая ей удивительная органическая целостность.

Гармоничным было отношение крестьянина к природе. Нельзя сказать, что в сложном взаимодействии человеческого общества с окружающей средой природа подавляла людей или, напротив, крестьянин противопоставил природе себя, свой труд, свой уклад жизни Всюду — и в залитой солнцем саванне и в мрачном даже в ясный день лесу — деревня сливалась с природой, растворялась в ней. Она была ее частью, такой же органической составной частью, как склон холма, на котором ее основали столетия назад первопришельцы, или священная роща, где укрывались духи предков общины и куда был запрещен доступ всем непосвященным в секреты клана.

Если в Европе поле с его глубоко пропаханной землей, обозначенное межами, всегда было словно «вырезано» из окружающей его дикой природы, вокруг африканских деревень только наметанный глаз крестьянина сразу различит клочки возделанной саванны или расчищенного леса. Земледельцем сохранялись отдельные деревья и крупные кусты, различные культуры зачастую сажались вместе. Да и сама земля была едва процарапана мотыгой, которой пользовались крестьяне.

Тесная взаимосвязь складывалась постепенно между крестьянской архитектурой и окрестным миром. Силуэт широко разбросанных или же словно сросшихся в громадный человеческий термитник домов подчинялся ритму пейзажа, с которым деревня всегда образовывал нерасторжимое целое. Хижины, подобно деревьям и цветам, вырастали из плодородной земли и в ней исчезали если община решала переселиться на новые места.

Гармоничной была и внутренняя структура деревен ской общины.

Традициями и обычаями создавалась очень жесткая модель общественных отношений, в которой были закреплены обязанности и права каждого ее звена. Менялись люди, уходили из жизни поколения, а модель оставалась все той же, обеспечивая сохранение и процветание общинного коллектива. Важными частями этого сложного социального организма были система организации земледельческого и ремесленного труда, а также противоречивое, живое сочетание кровнородственных отношений с надродовыми, складывающимися в возрастных группах, тайных союзах, различных братствах. Это цементировалось своеобразной идеологической надстройкой, которая объясняла и узаконивала сложившиеся издавна порядки.

И в положении вождя и в роли поэтов-музыкантов и разного рода кудесников явственно ощущалось влияние модели, но еще более оно прослеживалось в быту ремесленников — ткачей, кузнецов, гончаров, сапожников и других мастеров, одевавших и обувавших деревню, создававших орудия труда и оружие для войны или охоты. Они образовывали отдельные касты, не смешивавшиеся с остальным населением. Их место в обществе было определено раз навсегда.

Кузнец, пожалуй, наиболее колоритная фигура среди деревенских ремесленников. В прошлом он не только ковал железо, но и сам выплавлял его в небольших печах, остатки которых еще кое-где сохранились. Часто он же делал и женские украшения из серебра или золота. Его мастерская всегда находилась на отшибе. Не только потому, что огонь кузни был опасен для крестьянских жилищ. Побаивались самого кузнеца. Древние поверья наделяли мастера способностью устанавливать отношения с духами природы, с предками.

Обычно жена кузнеца занималась гончарством. Она должна была принадлежать к той же касте, что и ее муж. Запрет жениться вне касты выделял ремесленников из крестьянской массы. К тому же очень часто кузнецы признавали, что имеют общего предка, а потому чувствовали себя связанными кровным родством. «Все члены одной касты, — писал малиец Бокар Ндьяйе, — считают себя братьями и в принципе обязаны помогать друг другу при любых, как плохих, так и хороших, обстоятельствах. Эта солидарность особенно проявляется, когда один из членов касты подвергается какой-либо обиде со стороны лица, не принадлежащего к данной группе. Но в первую очередь каста служит для самозащиты, и ее значение состоит в безопасности, которую она обеспечивает в повседневной жизни».

На деревенских рынках

Много бурь пронеслось над африканскими деревнями за последние десятилетия. И военный захват, и колониальная эксплуатация, и эпоха борьбы за независимость оставили здесь нестираемый след. Под соломенными конусами крестьянских домов появилось немало нового, но старое не было полностью разрушено, а лишь потеснено, отодвинуто в сторону. Прежние деревенские порядки оставались почвой, из которой вырастали первые побеги новой культуры и новых отношений.

Рядом со старыми фигурами вождя, знахаря, кузнеца, ткача даже в самых глухих деревнях появились новые — учителя, торговца, врача, шофера, партийного организатора. Их не давил жесткий панцирь общины, не душила клановая кабала. Будучи людьми более или менее образованными, с богатым жизненным опытом, они отвергали многие деревенские суеверия, сопротивлялись гипнозу страха перед миром духов природы и миром мертвых.

В деревнях Ганы, когда я просил мне рассказать, кто возглавляет местную организацию правившей тогда в стране Народной партии конвента, среди ее руководителей мне почти всегда называли людей одних и тех же профессий — учителя, чиновника, лавочника. И это, как правило, была молодежь.

Пожалуй, особенно характерной для новых времен была фигура торговца. Конечно, в Гане уже века назад торговали золотом, пряностями, тканями, орехами кола, наконец, рабами, но изменился и характер этой коммерции и характер посвятивших себя этому делу людей. Мне говорили, что, по местным представлениям, человек может разбогатеть, только разоряя других; он не создает богатство собственным трудом, умением или талантом. Кто же не стыдился пускаться в погоню за состоянием?

…У африканских рынков есть своя иерархия. На нижней ступени лестницы находится маленький придорожный базарчик, который я видел в Западной Нигерии, примерно в ста километрах от Абеокуты. Несколько женщин сидели рядом на низких деревянных скамеечках перед мисками с арахисом, орехами кола, апельсинами, коробками сигарет.

Некоторые рынки собирались только по определенным дням недели, другие работали постоянно. В Лагосе существовал ночной рынок, где покупатель при свете тысяч коптилок мог поесть, купить рубашку или сандалии, напиться. Имелись рынки специализированные, торгующие, скажем, только рыбой или орехами кола, и существовали громадные базары, странные прообразы универсальных магазинов европейских столиц.