Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович. Страница 45

Обряд завершался на следующий день. На ночь посвящаемые вновь собирались на деревенской площади, где их окружали охотничьей сетью. Утром вокруг них собиралась вся деревня, и они проходили последнее испытание: каждый был обязан нарушить табу и испробовать мясо запретного животного — крысы. Вслед за тем юношей подводили к изгороди, и старики бросали им через нее сначала горящий, а затем потухший факел из скрученной соломы.

Посвящение заканчивалось.

В глазах деревни месяцами продолжавшаяся церемония имела огромное значение. Многие участники инициаций вряд ли когда-нибудь полностью знали скрытый смысл иных игр и танцев, а от стороннего наблюдателя он зачастую ускользал в силу того, что прошлое бакуба, их мифология и верования были плохо изучены. Но существует ли вообще прямая связь между понятностью обряда и силой его воздействия? Окружающая празднество взволнованная атмосфера и нарастающий драматизм обрядового ритуала вызывали у посвящаемых душевное напряжение, которое на всю жизнь оставляло след в их памяти.

Новым членам общины внушались три-четыре главные идеи. Прежде всего с помощью символов объяснялась и закреплялась существующая традиция разделения труда, обязанностей и прав между мужской и женской половинами общины. Освящалось господствующее положение мужчин.

В ходе обряда посвящаемые воспитывались в признании безоговорочной обязательности принятых в племени норм поведения. Само их нарушение в дни церемонии допускалось, видимо, только для того, чтобы показать, будто каждый, кто не прошел через испытание инициаций, остается отщепенцем, для которого поэтому и не служит законом племенная этика. «Ниспровержение» запретов и моральных норм разрешалось только тем, кто жил в лесу, в уединенном лагере, в стороне от деревни.

Едва ли не центральной, так сказать, осевой линией всего обряда была «игра» в ритуальную смерть и второе рождение. «Умирал» отрок, «рождался» новый человек, зрелый, полноправный общинник. Это испытание смертью-рождением, несомненно, сопровождалось серьезным душевным потрясением, да и сам этот круг представлений глубоко задевал сознание всех участников церемонии.

Ритуальное «рождение» закреплялось социальным признанием новых общинников. Перед ними открывалась во многом действительно другая, чем прежде, жизнь, в которую они вступали «очищенные» обрядом посвящения от прежних пороков и слабостей. Правда, отныне и спрос за каждое нарушение племенной этики становился значительно более строгим.

«Воспитывай детей на пословицах»

Незаметная выразительность пословиц неотделима от речи африканской улицы, от говора крестьянского двора. Выраженные в сложных символах торжественных обрядов идеи находили в них свою будничную, повседневную форму бытия.

Пословицы вырастали также на почве трудовой деятельности, социальных конфликтов, семейных отношений, которые энергично осмысливались народным сознанием. Так в лаконичных фразах спаивались воедино и высокая мудрость и практический опыт племени.

«Воспитывай детей на пословицах», — гласила народная мудрость баконго. Действительно, пословицы были одной из наиболее важных частей механизма, с помощью которого крестьянское общество обеспечивало продолжение и сохранение собственных традиций и порядков. Видный знаток и собиратель фольклора баконго — бельгиец А. Ван Рой отмечал: «Воспитанный на общинной культуре ребенок без труда уловит смысл метафорической речи, потому что он постоянно слышит, как ее употребляют взрослые. Если он сразу не понимает подлинного значения пословицы, он может попросить разъяснений у своего яйяа (старшего брата или сестры) либо у матери, которым полностью доверяет. А став постарше, он обратится к деревенскому старику, чтобы выучить пословицы предков».

Дидактический смысл пословиц прекрасно выражен прописью, которую один из знакомых А. Ван Роя, учитель начальной школы, заставлял повторять своих учеников. Она гласила: «Оставленные предками пословицы формируют человека; когда вы им следуете, то получаете превосходное воспитание и избегаете зла».

В конечном счете из массы пословиц и поговорок лепился некий идеальный образ личности, как себе ее представляла община, вся этническая группа. Вырисовывался характер, который считался в деревне благородным, человечным; определялись качества, которые казались наиболее ценными; формировались нормы отношений с другими людьми — в семенном кругу, в деревне; указывалось, как следует держать себя с чужаками. На эту идеальную личность равнялись, она служила примером.

Многие свидетельства подтверждают, что пословицы были изменчивы. Иной раз они возникали и завоевывали популярность буквально на глазах исследователей. Однако суть выраженной в них мудрости была донесена до современности из глубины веков, и закрепленный ими человеческий идеал, несомненно, древен. По мере того как товарно-денежные отношения разлагали архаичное африканское общество, он все больше становился образцом для тех, кто отвергал новые веяния во имя племенных традиций.

Можно ли восстановить этот идеал?

25 лет проживший среди заирских монго Хулстарт собрал свыше двух с половиной тысяч пословиц этого народа. Читая его книгу, постепенно как бы погружаешься в странный, экзотический, но с каждой страницей все более понятный мир, в котором до последних лет жили монго.

«У детей не бывает одинаковых лиц», — говорили они, подчеркивая многообразие людских типов. Природа человека неизменна: «Недостаток исправляется, но не изменяется характер».

Резко осуждались такие черты характера, как раздражительность и злоба: «У злого человека нет семьи, каждый от него убегает, даже жена». Порицалась болтливость: «День рассветает, а он все еще говорит». Не уважалась душевная слабость: «Лиана ямса цепляется за чужой ствол».

Идеальной личности должна быть присуща человечность. Пословица говорила: «То, что испытываешь ты, чувствуют и другие». Напротив, порывистость критиковалась: «Раскается тот, кто не позволяет себя сдерживать». Про человека недоброжелательного к людям говорили: «На дерево с ядовитыми муравьями ни одна птица не опустится», подразумевая, что полная яда речь этого человека отталкивает от него каждого. В народе высмеивалась также пустая крикливость, как «гнев реки, которую ты не переходишь вброд».

«Маленький ручеек со временем становится большой рекой». Так и человек. Народная мудрость требовала от него, чтобы он был решителен («слон никогда не возвращается назад»), вынослив. И конечно, от взрослого общинника ждали смелости. Пословица твердила: «Когда леопард окружен (и особенно поэтому опасен), будь мужчиной».

Важны в человеке и другие качества: умеренность, терпимость. «Соли не хватает на курицу, а ты убиваешь козу», — осуждали монго расточительность и непредусмотрительность. Они же часто повторяли: «Указывающий на мои недостатки делает меня мудрым». Большим достоинством считалось трудолюбие: «Если ленив, не жалуйся на голод».

Напротив, жадность, корыстолюбие, лицемерие клеймились. Негодование звучало в словах: «Ты бережешь еду, когда ребенок твоей матери умирает от голода». О лицемерии пословица предупреждала: «Красную краску иной раз накладывают на грязные пятна». Юноше внушалось: «Это чужое, не завидуй».

Высоким качеством почиталось терпение. Молодежи напоминали, что «свернувшийся побег банана сам становится листом».

В идеальном общиннике, образ которого вставал из пословиц, особенно заметны достоинства, имеющие общечеловеческий характер. Доброта, великодушие, терпимость, смелость, преданность, ум — все эти качества ценились крестьянами монго столь же высоко, как и народом любой другой страны. И осуждалось ими то, что осуждалось людьми повсюду — жадность, тщеславие, грубость, глупость.

Помимо определенных моральных признаков монго требовали от каждого человека и соблюдения довольно жестких социальных норм. В кругу семьи, общины, племени, в отношениях с чужаками пословицы подсказывали, как себя держать, каким примерам следовать. Они обрисовывали как бы социальную модель поведения личности.