Большая интрига - Гайяр (Гайар) Робер. Страница 32

Священник закрыл требник, выпущенный в прошлом году, которым он удовлетворялся за неимением другого, и крикнул:

— Иду! Иду! Плохо будет матросам, если они не приготовили свинину и черепашье мясо, как я им приказал!

Подпрыгивая, словно ноги его путались в сутане, он пошел на другой конец пляжа, где четверо матросов с азартом играли в кости.

С минуту Лефор смотрел на удаляющегося священника, затем его взгляд заскользил по морю.

И тут Шерпрей увидел, как капитан вдруг быстро вскочил, словно под ним вот-вот разорвется пороховая бочка.

— Тысяча чертей! — выругался Лефор. — Вы видели что-нибудь подобное?

Своим здоровенным указательным пальцем, толстым и согнутым, как банан, он указал на море.

Не спеша Франсуа де Шерпрей поднес руки к глазам, защищая их от солнца, и долго стоял неподвижно.

Лефор строил разные гримасы. Он первым заметил корабль, медленно плывущий под пассатом. Он плыл, словно скользя по льду. Видимый с берега размером чуть меньше чайки, с развернутыми парусами, он походил на морскую птицу, парящую на ветру и могущую в любой момент нырнуть в воду, чтобы поймать рыбу.

Шерпрей пробормотал несколько слов, которые мог расслышать только Лефор, потому что бриз относил в сторону слова помощника капитана, стоявшего с поднесенными к лицу ладонями, словно он отдавал какую-то команду.

— Черт побери! Шерпрей, я впервые слышу из ваших уст приятное слово, — сказал Лефор.

— Господин капитан, — возразил Шерпрей глубоким голосом, оставаясь при этом абсолютно спокойным, — я хотел бы заметить, при всем моем глубоком к вам уважении, что от такого упрека я потерял бы галс, если бы я не был старым моряком. Я сообщаю вам о французском корабле, о котором могу судить по форме его носовой части, точно такой же, как у бочонка для сельдей, и вы уже довольны? Сколько раз я сообщал вам подобное, когда мы были в море? И всякий раз в ответ я слышал от вас только брань.

Лефор почесал затылок.

— Пусть я буду проклят, Шерпрей! — воскликнул он. — Но вы, клянусь, никогда ничего не поймете в нашем ремесле! Вы говорите: в море. Черт побери! А что мне сделает в море французский корабль? Разве мы воюем с нашими? Вы когда-нибудь видели, чтобы я гонялся за другими кораблями, кроме испанских и английских?

— Да, господин капитан. Я еще не забыл этот экипаж, убивший пятерых наших людей самым наглым образом! Доказательством тому служит тот факт, что сейчас на мне сапоги начальника экипажа, а на вас камзол командующего, и вам стоит только приподнять сутану отца Фовеля, чтобы увидеть у него за поясом пистолеты старшего канонира.

— Ладно, ладно! — крикнул флибустьер, рассердившись на то, что он был неправ. — Если я и надел этот камзол, то только потому, что он мне к лицу, как удар ножом в глотку разбойнику вашего пошиба. Сапоги, которые вы носите, случайно не жмут вам так, что рагу лезет назад из вашего желудка? Что касается отца Фовеля, лейтенант, то не говорите мне о нем ничего плохого: он стреляет из пистолета, как волшебник, а сейчас готовит для нас похлебку, которую я не отдал бы за все пушки «Атланта»!

— «Пресвятой Троицы», — снова поправил его Шерпрей, не повышая тона.

Лефор пожал плечами и снова взглянул на море, в то время как его помощник с достоинством откашлялся.

— Захват этого голландского корабля, может, был нашей ошибкой, — продолжил Лефор задумчивым голосом, словно его вдруг охватило угрызение совести. — Бог свидетель, что я не желаю голландцам зла, потому что среди них у меня много друзей. Конечно, это была ошибка. Несчастный случай, Шерпрей. Ослепление. Ведь яркий свет тропиков портит зрение. Во всяком случае, — сказал он гневно, — эти проклятые голландцы убили пятерых наших товарищей, поэтому мы их отправили на корм акулам!

Помощник одобрил его слова кивком головы с самым серьезным видом. Лефор видел, как кадык то поднимался, то опускался на его длинной и худой шее.

— И, однако, я счастлив от того, что вы объявили мне о прибытии французского корабля, — сказал флибустьер. — Клянусь Богом, сейчас мне больше хочется жратвы, чем боя; у меня живот к спине прирос. Вы и я достаточно покрыли себя славой на каждой морской волне, и поэтому будет вполне справедливо подумать немного и о своем желудке.

Он повернулся, взглянул в сторону отца Фовеля, занятого приготовлением копченого мяса, и добавил:

— Пока монах закончит готовить, голод успеет превратить меня в кровожадного людоеда.

Священник был слишком занят своим делом и не обращал внимания на сарказмы и угрозы капитана. Он наблюдал за тем, как коптится свинина и мясо черепахи, и дел у него было по горло.

Жаркое тропическое солнце отполировало его череп, ставший похожим на старую кость. Зато у него была длинная и жиденькая, плохо ухоженная бородка, которая не могла скрыть его волчьих зубов. Он подвернул свою серую сутану, засунув ее полы за пояс из кожи рыжего цвета, сильно стягивающий его в талии. Чтобы ему было удобнее работать, он положил оба пистолета с медными рукоятками, украшенными дерущимися львами, прямо у очага, на котором жарились свинья и черепаха.

Сейчас он вливал в брюхо свиньи вино из Малаги, которое он черпал из бочонка из-под пороха.

У свиньи были рассечены передние ноги, вынуты внутренности и снята кожа. Она висела на четырех колышках не очень высоко от земли. Под ее белой жирной тушей весело потрескивал огонь.

Туша дикой свиньи была нашпигована дичью, которую матросы «Пресвятой Троицы» подстрелили на острове. Теперь она тушилась там, словно в глиняном горшке.

По флибустьерскому обычаю отец Фовель все время подновлял испаряющийся сок, вливая малагу в брюхо свиньи. Это вино было когда-то захвачено у испанцев.

По всей бухте Кей-де-Фер разносился аромат специй, которые были добавлены в дичь святым отцом с тщательностью гурмана: лимон, ваниль, зеленый и красный перец, молоко кокосового ореха.

Время от времени со стороны холма раздавался ружейный выстрел, после которого появлялся человек с лицом, заросшим волосами, похожий на лесного жителя, в штанах из грубой ткани, в какой-то колом торчащей рубахе, с высоким колпаком на голове, натянутым до самых бровей, с ружьем в руке. Этот тип подходил к монаху и бросал ему под ноги то куропатку, то попугая, то другую какую-нибудь птицу. Отец Фовель приказывал другому пройдохе ощипать этих птиц и бросал их в брюхо свиньи.

В нескольких таузах [3] отсюда стояла другая зажженная коптильня, но около нее не было никого. Там жарилась огромная черепаха прямо в панцире. Она была нафарширована рыбой, пойманной шляпами в море. В нее тоже были добавлены различные специи.

После каждого ружейного выстрела монах выпивал стаканчик малаги, затем брал маленький вертел и пробовал им, готово ли мясо, стараясь не проткнуть свинью, потому что монах просто обожал соус с вином. Свинья поджаривалась, принимая золотистый цвет, набухала и трескалась в нескольких местах от огня, поддерживаемого отцом Фовелем, который время от времени подбрасывал туда хворост.

Шкура с передних ног дикой свиньи шла на носки охотникам, убившим ее.

Когда принесли крокодила, убитого Лефором, капитан великодушно отказался от кожи с его лап, из которой можно было сшить сапоги, и тогда флибустьеры стали тянуть жребий. Затем один умелец вырезал кожу с брюха крокодила, которая должна была пойти на изготовление ремней или груш для пороха.

В лагере флибустьеров царило веселье, все работали здесь на общее благо, все были равны и объединены священным братством, именуемым Береговым Братством.

Солнце сверкало над их головами, и его лучи падали перпендикулярно на все окружающие предметы, от которых не было даже тени.

Лефор снял штаны и обнаженным вошел в теплую зеленоватую воду. Какие-то студенистые кубики с черным ядром в большом количестве плавали на поверхности воды. В нескольких таузах от капитана матрос с пистолетами в обеих руках наблюдал за морем. Ему было поручено высматривать акул и сразу же стрелять в воздух, как только он заметит ее плавник.