Край земли - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк". Страница 44

Но Убеко Севера (управление по обеспечению кораблевождения в северных морях) не имеет пятисот тысяч рублей, нужных для восстановления «Таймыра»; есть слух, что его передадут рыбопромышленному тресту для переделки под промысловое судно. Не хочется думать, что может, совершиться такая нелепость. Старший механик «Таймыра», Осип Михайлович Михайлов, только качает седой головой, когда речь заходит о судьбе его судна.

Но, что бы ни ждало «Таймыр» в будущем, сейчас я могу только наслаждаться его почти немыслимыми (с точки зрения человека, проведшего столько времени на боте «Новая Земля») удобствами, Каюта, отведенная мне любезнейшим Александром Андреевичем (Придик – капитан), поражает своим комфортом. Здесь, помимо койки, имеется еще диван, кресло и умывальник. При этом размерами каюта превосходит салон „Новой Земли". В паровых трубах уютно побулькивает пар. Все сулит отличный отдых. Однако прелести таймырской жизни этим не исчерпываются. Самое привлекательное -это ванна с душем. Правда, в нее пущена сейчас только соленая забортная вода, но и это блаженство для того, к чьему телу в течение целых месяцев не прикасалось мыло.

Питание на „Таймыре" происходило в вполне человеческих условиях, в просторной, светлой и нарядной кают-компании. Здесь просто отдыхаешь после нашего салона, несмотря на невероятную скромность стола (чтобы не сказать голодность). Эта необычайная скромность стола, скудость порций, полное отсутствие разнообразия и самых элементарных вкусовых прибавок особенно бросается в глаза по сравнению с только-что покинутой мною «Новой Землей» и обсерваторией. Максимальным пиршеством, которое позволяет себе кают-компания «Таймыра», является вечерний кофе с консервированным молоком, иногда сопровождаемый испеченными поваром белыми булками (а нормально с черным хлебом). Этот кофе не бог весть что. Сто граммов на огромный медный чайник, такой, что его едва тащит второй механик Василь Иваныч Павленко. Кофе получался у нас жиденький, но это не умаляло ни его вкуса ни его значения – преддверия вечернего «козла», собиравшего около себя энтузиастов домино: капитана Александра Андреевича, второго механика Василь Иваныча и Андрея Андреевича, второго помощника капитана – безусого краснощекого «петуха», только-что окончившего морское училище.

Но не всегда «козел» протекал безмятежно. В первый же вечер моего пребывания на «Таймыре» в самый разгар «козла» в кают-компанию прибежал вахтенный матрос с сообщением, что пролив весь забило льдом, идущим с Карского моря, что на наш якорный канат налезает огромная льдина и начинает тащить судно вместе с якорем к берегу.

Александр Андреевич, сидевший с протянутой костью, долженствовавшей служить смертельной бомбой в лагерь врагов, забыв все, помчался наверх в одной рубашке. Я едва поспевал за несущимся по трапу капитаном.

С верхнего мостика представлялась величественная картина. Весь простор Карского моря и выходящего в него горла Маточкина Шара был плотно забит крупно битым льдом. Даже непонятно, откуда в столь короткий промежуток времени могло взяться такое невероятное количество льда. Насколько хватал глаз, все было совершенно бело, изредка только рябели пригорки торосов.

О черные стальные борта судна терлись, шурша, большие поля значительной толщины. Их аквамариновые изломанные края отсвечивали голубизной на снег. Льдины сталкивались друг с другом, крошились, шипели, глухо стучали. Черные волны жадно облизывали крупичатый снег на льдинах, разрушая сверкающие кристаллы, таявшие как кусок сахару, облитый кипятком.

Под напором огромной льдины толстая цепь якорного каната прогибалась. Якорь тащило по грунту. Нас несло к берегу.

Одновременно с этим с зюйд-оста, через далекие вершины новоземельских хребтов, неслись тяжелые темные волны густого тумана, почти постоянного спутника таких скоплений плавучего льда.

Капитан стоял на мостике, держась за ручку машинного телеграфа. Стрелка рванулась на «тихий». Немедленно снизу, оттуда, где в глубоком колодце спали стальные машины, принесся ответный звонок. Значит, Осип Михайлович и Василь Иваныч были уже там. Я никак не думал, что в такой короткий промежуток времени можно перейти от стола кают-компании с разложенными костями к управлению машиной.

Винты медленно заворочались под кормой, и якорный канат ослаб.

Еще через минуту у носового брашпиля, уже стоял боцман, и цепь с ожесточенным скрежетом и громыханьем поползла через клюз на барабан.

«Таймыр» покинул свою стоянку против обсерватории и перешел на несколько миль западнее, к мысу Дровяному, чтобы укрыться от натиска льдов. Когда мы подходили к Дровяному, берега уже не было видно. Мы осторожно продвигались в сплошном молоке тумана.

А наутро, продираясь сквозь льды, мы снова пошли к обсерватории, чтобы продолжать разгрузку. Выбрав момент, когда около подветренного борта не было льдин, спустили карбасы, и работа закипела полным ходом.

Восемь человек палубной команды «Таймыра» в буквальном смысле слова выбивались из сил, протаскивая между льдинами тяжелые карбасы, груженые продовольствием, кирпичом, углем. Потом очередь дошла до лесных материалов для постройки нового павильона и ремонта старых зданий обсерватории. Попробовали было и доски перетаскивать на карбасах, но это оказалось каторжным трудом. Стали их просто сплачивать и оттаскивать к берегу на буксире у моторного катерка, пользуясь разводьями.

Каждый день с семи утра и до семи вечера, не покладая рук, вся палубная команда и командный состав вертелись как белки в колесе с разгрузкой. Работа была тяжелая, изнуряющая своей медленностью.

Что было сил, я помогал команде, заделавшись грузчиком и гребцом. Час за часом и день за днем рядом со мной громыхала лебедка, над головой нависали связки досок и бревен или корзины с кирпичом, а под ногами либо плескались пенистые волны, либо шуршали медлительные, сверкающие голубыми прозрачными ребрами льдины.

Изредка я позволял себе отдых и уезжал на берег.

Обсерватория стоит в котловине, образуемой высокими горами около устья небольшой горной речушки Ночуй. Вершины гор тесно обступили немногочисленные постройки обсерватории и радиостанции. Хотя горы вовсе не кажутся внушительными, когда стоишь на обсерваторской площадке, в действительности, чтобы взобраться на них, нужно затратить много времени и усилий, особенно на те из них, что стоят на восточном берегу Ночуя, загораживая станцию от Карского моря.

При прогулках на эти вершины я бывал обычно спутником Бориса Лаврентьевича Исаченко. Несмотря на свой весьма почтенный возраст, этот муж науки нисколько не похож на расхлябанного кабинетного сидельца. Борис Лаврентьевич обладает завидным цветом лица (вполне соответствующим его аппетиту) и большой подвижностью. Он бодро лезет по катящимся из-под ног нагромождениям шифера – только успевай за ним.

На горах, окружающих обсерваторию, этот шифер ничем не прикрыт, лишайники редки и слой их очень тонок. Кроме того, шифер здесь еще более выветрен, чем на Южном острове, и еще более искрошен.

Здесь снег лежит, уже не только, в глубоких складках, но его белые плешины видны на каждой терраске, за каждым незначительным выступом склона. Снег необычайно плотен и не проваливается под тяжестью идущего по нему в обыкновенных сапогах человека.

На вершине почти невозможно стоять. Ветер рвет одежду, свистит в ушах. При разговоре, чтобы было слышно собеседнику, мы должны выкрикивать слова. Поэтому, чтобы вести наши беседы с Исаченко, мы выбираем укрытое местечко за бугром. Когда лежишь за таким бугром; кажется, что вокруг царит полнейшая тишина. Внизу чернеет небольшой линеечкой «Таймыр». Его высокие, стройные мачты кажутся двумя тоненькими иголочками. Над трубой вяло вьется струйка дыма. Вокруг этой черной черточки сплошным белым полем сгрудились льдины, теснимые крепким зюйд-остом к северному берегу пролива. А среди льдин в узкие темные каналы редких разводий вклиниваются едва заметные темные пятнышки. Невыразимо медленно, почти незаметно для глаза, описывая хитро изломанную кривую, эти пятнышки пробираются от судна к берегу. Сколько времени при таком темпе переброски грузов на берег нам предстоит проторчать в Маточкином Шаре?