Солнце в декабре - Брагинский Эмиль Вениаминович. Страница 8

В боковом отсеке Академии — выставочный зал. В нем экспонировались картины Сурьи Пракаша, молодого художника, сорокового года рождения. Несмотря на молодость, это уже известный мастер. Член Академии. Его работы находятся во многих музеях. А картины на выставке — «образы в состоянии метаморфозы». Автор выражает «символическую запутанность мира». Он работает «взрывами красок и контуров». Это из рецензии в газете.

Мы оказались в затруднительном положении. Если в скульптурах у входа мы как-то разобрались, то на выставке наша природная ограниченность не дала нам возможности проникнуть в глубину замыслов. Эффектные взрывы красок и контуров мы уловили отлично. Про символическую запутанность тоже поняли. Но вот что символизируется, какие идеи, настроения, ассоциации — не поняли. И ушли подавленные своей невосприимчивостью.

«Живопись у нас модернизировалась настолько, — сказал господин Крипалани, — что ее не отличишь от живописи любой страны. На мой взгляд, она не отражает дух народа». Может быть, Крипалани преувеличивал. Работает в Дели глубоко национальный живописец Хасан. Есть и другие. В кабинете самого Крипалани стоит бюст Рабиндраната Тагора. Поразительная работа, полная юмора. Нет, это не дружеский шарж в скульптуре, как, например, делают у нас Кукрыниксы или Решетников. Это просто портрет человека мудрого и с юмором (что обычно соседствует). А лепил портрет по-настоящему современный художник и тоже с юмором (и это обычно соседствует). Он не стремился к фотографическому сходству, он мечтал раскрыть душу писателя. Фамилия автора — Рамкинкер. Родом он из деревни, мальчишкой увязался за бродячим театром. Задники расписывал. Причем получалось у него очень здорово; один из зрителей так восхитился, что написал Тагору. Писатель взял юного Рамкинкера к себе и отдал в школу. Прошло много лет. Теперь Рамкинкер сам преподает в этой школе. И лепит из цемента: в той местности нет камня.

Крипалани посоветовал нам посмотреть работы Ритена Мазумдара. Автор, высокий человек в очках, похожий скорее на ученого, нежели на художника, повел нас по выставке, которая оказалась… выставкой ковров. Но каких!

— Современное искусство имеет прикладной характер, — говорил Мазумдар. — Я не могу оставаться в плену традиций, но традиция так прекрасна…

Круги, треугольники, абстрактные формы сочетались с национальным орнаментом. Мазумдар расписывает ковры кистью. Иногда он делает предварительный эскиз, набросок идеи. А иногда работает сразу, по вдохновению.

Ковры его очень хороши.

Однако он увлекается не только ими. На выставке представлена и резьба по дереву, тоже декоративная. Ширмы, полочки. И подносы, инкрустированные проволокой.

Мазумдар из Бенгалии. Из большой семьи — три брата, шесть сестер. Собирался стать скульптором. Его работы раскупаются. Он было основал фабрику, но увидел — засасывает, на искусство времени не остается, идет поточное производство. Фабрику закрыл.

Перед уходом я осторожно осведомился о цене ковров. От 500 до 700 или даже 1000 рупий. Нет, на командировочные этого не поднимешь…

Наш последний визит в Академию был к Эбрагиму Алькази, режиссеру и актеру с мировым именем. Он руководит Академией драмы.

Алькази буквально ворвался в комнату — небольшой, крепко сбитый, в спортивной курточке. Он заговорил с порога и сразу с такой запальчивостью, будто до этого мы с ним ожесточенно спорили:

— Надо злиться! У нас много богатств, нужно их найти! У нас пишут тома, но ничего не знают! У нас великолепный народный театр! Государство сделало единственно умную вещь — нас создало. Теперь мы должны ему отплатить, и пусть положатся на наши мозги! Театр должен занять практическую позицию по отношению к жизни. Нечего сидеть в душных залах, надо выйти на улицу! Мы изучаем движение вашего агитпропа и что он сделал для советского театра. Материалов у нас не хватает. Почему вы нам их не посылаете?.. Я проводил семинар по Станиславскому. У нас было шестнадцать докладов. Здесь, в Академии, мы готовим бойцов нового театра. Не просто бойцов, а партизан. Они учатся три года. Они должны научиться всему — ставить спектакли, играть в них, писать декорации, строить декорации, делать эскизы костюмов, шить костюмы, если понадобится…

Мы играли античную пьесу «Троянские женщины», спускали занавес, восемнадцать футов на двадцать, изображали на нем ужасы войны — от Гойи до Вьетнама… Нам надо поднимать аудиторию! Пойдемте со мной!..

Он говорил страстно, подкрепляя слова энергичными жестами. Он показал нам маленькую учебную сцену, макеты декораций. Он вывел нас во двор, где пьесы играются на открытом воздухе. Там стояли декорации, нет, не декорации, просто вылепленные из глины деревенские домики с маленькими круглыми отверстиями — окнами. Точно таких вот домиков на севере Индии сотни тысяч…

— Это к пьесе Према Чанда, — объяснял Алькази. — Когда мы ее играем, к нам приходят из Старого Дели. Это нам важно. И вслух комментируют события, происходящие на сцене. Как в вашем детском театре. Это то, что нам нужно. Мы поедем с этим спектаклем по деревням. Драматурги и режиссеры не должны равнодушно фотографировать жизнь. Нужно пробуждать сознание, иначе зачем все это?

Я смотрел на него, слушал и жалел, что мне не посчастливилось видеть его спектаклей. Он много ставил классику — «Царя Эдипа» Софокла, «Трех сестер» Чехова, «Скупого» Мольера, «Святую Иоанну» Шоу. Он сам — прекрасный актер и, говорят, особенно хорош в роли Макбета…

Нет, нам не везло с театром. В те дни, когда мы были в Дели, как на зло, спектакли не шли.

Про Тадж-Махал

В гостиницах сервис начинается с утреннего чая. Где-то в шесть или семь часов утра вам постучат в дверь. Вы вскочите, не понимая спросонья, что произошло — пожар или телеграмма из дому, в чем спали, отопрете дверь, и в номер войдет невозмутимый слуга с подносом. На подносе чай, молоко и печенье. Иногда маленькое пирожное. Слуга поставит поднос на столик возле кровати и степенно удалится. На следующий день с вечера предупредите, что не привыкли кутить на рассвете, попросите не будить и ляжете спать со спокойной совестью. Но все равно в шесть часов утра или в половине седьмого к вам постучат. «Кто там?» — гаркнете вы на иностранном языке. «Вы не хотите чаю?» — спросит вежливый голос. «Я же предупреждал…» — начнете вы раздраженно. «Большое спасибо!» — скажет вежливый голос. Вы упадете на подушку и только погрузитесь в сон, как он, разносчик чая, снова появится. «Вы не хотите?» Есть только один способ избавиться от этого сервиса — покориться ему. Выпить чашку прекрасного чая в семь часов утра и завалиться спать.

Из Дели в Агру мы выезжали рано. Надо было встать в половине шестого, чтобы успеть к поезду. Мы попросили, как говорят у нас, «горничную на этаже», то есть того же слугу, который приходит с чаем, разбудить нас именно в половине шестого и допустили грубую ошибку. Нас подняли в половине пятого, чтобы мы успели выпить чаю, выпить его медленно и с удовольствием. Нам хотели доставить радость и доставили ее.

От Дели до Агры — 127 миль, или 204 и три десятых километра, как написано в путеводителе. Поезд тратит на это три часа. Когда мы ехали на вокзал, сопровождающий нас представитель министерства просвещения поглядел на наши сонные лица и сказал:

— Вы доспите в поезде! Мы взяли на вас троих четырехместное купе!

Мы долго благодарили за трогательную заботу.

Вагон первого класса оказался вполне современным сооружением с мягкими креслами, у которых, как в самолете, откидываются назад спинки. Точно такие вагоны курсируют между Москвой и Ленинградом или между Москвой и Дубной. Купе в них нет, не было и не будет. Но мы ничего не сказали сопровождающему. Наверно, он пожалел нас и пошутил.

Мы ехали в Агру. Мы знали про этот город, что в нем находится Тадж-Махал — мавзолей любимой жены, признаться, мы точно не помнили, чьей именно жены и как ее звали. Этим исчерпывалась наша агринская эрудиция.