Шофферы или Оржерская шайка - Берте (Бертэ) Эли. Страница 28

На дворе стоял только что сошедший с лошади человек, судя по наружному виду, мещанин. Между ними сперва произошел обмен лозунгами, после чего уж Бо Франсуа спросил:

– Ты, вероятно, с важными вестями, гражданин Леблан, так как по пустякам ты, я знаю, не станешь беспокоиться; что ж тебе надобно?

– Мег, – отвечал Леблан, – сего дня утром Ле Руж, проезжая мимо нас, велел мне не упускать из виду движений бригады жандармов, расположенной в нашем городе. Уж не знаю, вследствие чего, но сегодня вечером я увидал жандармов, живущих прямо против моей гостиницы, готовящихся к походу; оседлав скорее лучшую из своих лошадей, я приготовился за ними следовать. Они поехали по старой Орлеанской дороге: я ехал шагах в трехстах от них и, не замеченный ими, мог отлично разглядеть их при лунном свете; как я видел, они все более и более сворачивают в эту сторону, где я знал, что и вы в настоящее время, я не решился вернуться домой, не узнав положительно, куда они едут. Около двух лье отсюда они встретили какого-то мужика, поговорив несколько минут с ним, один из них посадил его к себе на лошадь, и все пустились во весь опор. Тогда уверенный, что тревога эта из-за вас и думая, что найду вас в Брейле, я пришпорил свою лошадку прямой тут дорогой, через поля. Зная хорошо этот округ, который я исходил вдоль и поперек, занимаясь прежде конной торговлей, я легко добрался сюда и потому уверен, что опередил бригаду на полчаса, а может, даже и на три четверти часа.

Вести эти озадачили Бо Франсуа.

– Благодарю, Леблан, – сказал он, – ты поступил именно по-товарищески и будешь награжден за это. Я уверен, – продолжал он, обращаясь к своему лейтенанту, – что жандармы встретили этого садовника, которого мы имели неосторожность упустить.

– Очень может быть, – ответил равнодушно Ле Руж, – но сколько человек в бригаде?

– Семеро, считая тут и самого бригадира, – ответил Франк, – а бригадир этот такая ловкая штука – зевать не любит.

– Ба! Нас ровно вчетверо больше, чем их, и если бы мы их встретили…

– Этого я не хочу! – решительным тоном произнес Бо Франсуа. – Нам нельзя ждать добра в битве с такими молодцами. А так как наше дело здесь кончено, то надобно скорей убраться.

И он вошел в комнату, где оставалась шайка.

– Скорей, ребята! Жандармы едут! Каждый бери проворней свою долю, а остальным вьючить живей лошадей и везите все к Орлеанским и Шартрским франкам. Разделитесь на две партии; так как жандармы едут по старой Орлеанской, то пусть одни из вас едут по новой, другие проселком. Ну! Да не застывать тут! Обещаю сам наказать зевак и неосторожных!

Все поспешили повиноваться; ссоры, брань прекратились, и в мгновение ока узлы были связаны и лошади навьючены. Собирались уже отправиться на ферму, чтобы захватить оставленных там людей, когда Ле Руж подошел к Бо Франсуа, тихо разговаривавшему с Борном де Жуи и почтительно спросил:

– Как же вы, Мег? Разве вы не едете с нами?

– Нет, мы с Борном еще останемся в этой стороне; вы все поезжайте, доброго вам пути.

– Как, Бо Франсуа! Неужели вы решаетесь? Это уж слишком смело!

– Я люблю опасность, обо мне не беспокойся! Мы и оттуда выйдем белыми, как снег. – Если б еще я один был в деле, – продолжал он, бросая косвенный взгляд на Борна, слушавшего их, – то, конечно, я не очень доверился бы генералу Плуту; но ведь тут дело идет настолько же и о его шкуре, как о моей, а потому я и рассчитываю на его всегдашнюю ловкость. Впрочем, ведь он уже знает, что при первой попытке его изменить, я ему раскрою голову. Ну! И все сказано! Едемте! Все отлично устроится.

Несколько минут спустя шайка выехала из замка, оставляя двери отворенными, мебель всю переломанной и на полу первой комнаты два трупа.

IX

Освобождение

Возвратимся теперь к Даниэлю Ладранжу, оставленному нами в схватке с Сан-Пусом, одним из своих сторожей, тогда как другой, Гро-Норманд, мертвецки пьяный валялся тут же на полу между связанными жителями фермы.

Борьба продолжалась с видимым неуспехом для Даниэля, связанные ноги которого мешали всем его действиям; противник, наконец, поборол его и, Бог знает, как воспользовался бы ожесточенный негодяй своей победой, если бы, привлеченные шумом, в комнату не вошли в это время два новых лица и не разняли бы их.

Вновь пришедшие составляли, по всей вероятности, караул, оставленный разбойниками с наружной стороны дома. Как большая часть их товарищей, они были оба в костюмах национальной стражи, но ни на одном не виделось оружия. Один из них был человек лет около пятидесяти, с плоским, как бы раздавленным, бледным лицом, выражавшим более хитрости, чем зверства. Его седые волосы были острижены в кружок, как носили тогда духовные особы. В манерах его проступала важность и, казалось, ему было очень неловко в военном костюме.

Другой, помоложе, был среднего роста, худощавый, смуглый, его черные волосы образовали толстую косу, падавшую сзади на воротник его одежды. Хитрые глаза его блестели, физиономия была выразительная и донельзя подвижная. Презрительная улыбка не сходила у него с губ, так же, как и у его товарища. Он, казалось, был самого высокого мнения о своей личности, и вся особа его дышала какой-то странной важностью.

Вообще, эти два человека скорее походили на плутов, чем на разбойников, может быть, именно потому-то их и оставили тут, что не считали достойными участвовать в страшной драме, разыгрываемой в Брейльском замке.

Но недолго пришлось Даниэлю рассматривать пришедших; заметя, что у него нет повязки на глазах, они поспешили погасить последнюю свечу, и комната осталась при одном лунном освещении.

– Тише, дети мои, тише! – говорил старший сладеньким голосом, обращаясь к обоим противникам.

– Граждане, опомнитесь! – важно вторил ему другой, – простой удар кулаком может причинить вред, против которого наука оказывается бессильной. Жизнь человеческая – вещь хрупкая, сказал греческий философ. Атома, грубого вещества в органе достаточно, чтобы улетучить эту таинственную влагу, называемую существованием.

Но ни медоточивое воззвание одного, ни педантичное замечание другого не в силах были разнять сражающихся, если б они сами, наконец, не выбились из сил.

Даниэль первый перестал защищаться и позволил седому старику оттащить себя назад. Тот же, продолжая проповедовать о согласии и умеренности, воспользовался его бессилием, чтобы опять живо связать ему руки и закрыть лицо.

Сан-Пус оказался менее покорным: измученный сначала, он потом опять поднялся и протянул уже руку, чтоб схватить на полу лежащие обломки сабли, но товарищи его, отгадав это движение, бросились на него.

– Сын мой! Что ты делаешь? – начал старик. – Мег запретил обижать старших, и если ты ослушаешься, то получишь палки!

– Убирайся к черту! – вскричал Сан-Пус, стараясь вырваться у них из рук. – Пленник меня ударил, мне надобно отомстить, а потом хоть режьте меня на куски. Пустите меня, или тысячу чертей!

– И ты смеешь, закоснелый ты грешник, говорить подобным образом с твоим духовным отцом, с твоим священником!

– Ты священник? Да ты такой же священник, как и я; ты был, не знаю, в каком-то приходе и наслушался то тут, то там фраз из катехизиса… Впрочем, ведь теперь нет на тебе твоей рясы, которую ты украл у своего бывшего господина, значит, и твоей власти я теперь не признаю. – Слова эти привели в отчаяние называвшегося священником и удерживающего своего товарища стальной рукояткой.

– А, так ты не признаешь моей власти, негодяй! -сказал он с презрением. – Так, по-твоему, я уже больше не священник Пегров, неблагодарный ты скот! Кто ж тебя венчал с больной Нанетой? А что касается будто бы украденного мною подрясника, что я иногда ношу…

– Говорят тебе, пусти меня, – перебил его Сан-Пус, заскрежетав зубами, – дело это тебя не касается, я вправе; арестант меня первый ударил и ранил…

– Ты ранен? – торопливо заговорил другой. – Это уж меня касается, где рана? У меня же, кстати, бинты и бальзам с собой; я тебя сейчас же перевяжу и если понадобится, то по всем правилам науки и оперирую.