Свежий ветер океана - Федоровский Евгений Петрович. Страница 34

У самого среза потока мы вдруг обнаружили нечто вроде уступа. Раскинув руки, пальцами вцепляясь в камень, мы шаг за шагом стали продвигаться по нему. Уступ уводил все выше и выше. А внизу бесилась река, громыхала перекатывающимися на дне камнями, пенилась, осатанело набрасывалась на стенки прижима. Как точно назвали предки такие места — «убойные»… Теперь мы поняли, что и прорваться прямо по воде было бы невозможно. Река просто-напросто выплюнула бы нас, как тряпичные куклы. Одна надежда на эти ступеньки. Шаг… еще шаг…

Боря шел первым. Его сапоги были на уровне моих глаз. Я хорошо видел, что ступеньки сужались. Сначала умещалась ступня, потом половина. Из-под подошв сыпались мелкие камни и, даже не булькнув, исчезали в потоке. Вниз мы старались не смотреть, как нельзя смотреть на землю, когда идешь по карнизу крыши. И все же почему-то неудержимо тянуло отцепиться от камня, откинуться навзничь и упасть в воду.

От напряжения руки и ноги стали неметь. Можно выдержать еще минуту, от силы две, но как далеко тянется этот прижим и доведут ли нас до цели эти ступеньки?..

Боря остановился. Прижим круто заворачивал, и он пытался рассмотреть, что там, дальше. Но ничего не увидел, долго стоял, раздумывая.

— Нет, удовольствие на миг, калекой на всю жизнь, — наконец вымолвил он.

Пятясь, как раки, двинулись обратно, ощупывая дорогу ногами. И когда спрыгнули на снежник, долго не могли прийти в себя. По спине ползли мурашки. Как близко, совсем рядом была смерть!

А озеро всего в километре. Хуже всего идти, да не дойти. Как говорится, пошли по шерсть, а воротились стрижеными.

— Ладно, — махнул рукой Боря, — не принимай близко к сердцу.

Уже уходило солнце. На зубцах гор загоралось красноватое пламя. Темнел кедровник в обрывах, громче кричали чайки на утесах, вставала белая луна.

Боря опять достал карту и аэрофотоснимок. Ему не давала покоя мысль об озере. С другой стороны хребта и прижима бежала речка Озерная. Там мы скоро должны быть. Попытаемся пройти по ней. Значит, не все потеряно.

Но напряженные последние маршруты и нашествие медведей на время отодвинули мечту увидеть непонятное озеро, которое эвенки издавна обходили стороной.

Мы — разведка

По берегам — серые снежники. В них впаялись старые листья, кедровые шишки, ветки и другая лесная мелочь. За лето снег так и не успел растаять. Рядом буйный частокол отцветающего иван-чая, маслянистые заросли брусничника, из которого проглядывают бордовые, с ноготь величиной ягоды. Дальше — разлапистые ветлы, непохожие на своих среднерусских сестер, а за ними горы и горы. И еще небо — сегодня золотисто-синее, солнечное, спокойное, какое бывает при тихом расставании с летом.

Все это отражается на поверхности заводи, скопившей на дне песок, который почему-то привлекает Бориса. Всегда неторопливый, обстоятельный, надежный, сейчас Боря Доля топчется дольше обычного. Мы так много дней провели вместе, что я знаю даже ход его мыслей. На этом ручье мы уже взяли все восемь шлихов в местах, намеченных Лидой Павловой. У нас мокры спины от невысыхающего лотка, который мы таскаем в рюкзаке от шлиха к шлиху. Комары вдосталь напились нашей крови, да и вообще все уже надоело до чертиков. Надо ли снова «распоясываться» — сбрасывать рюкзаки, складывать в сторону ружья, собирать саперную лопатку, дробить каменистый бортик ручья, промывать породу?.. Эти пустяковые движения сейчас, когда голова гудит от перенапряжения и тело просит пощады, кажутся нам слишком обременительными.

И в то же время пройти мимо этого места со спокойным сердцем Боря не может. Ручей скатывается с горы, где Лида нашла кварц, здесь он делает крутой зигзаг, вся муть, каменная крошка, песок оседают в заводи, и, конечно, что-то может попасть в лоток.

Я бездумно гляжу на отражающиеся в воде горбы снежников, на небо, по которому лениво плывут парусные облака. Боря старший, ему и решать. Одно облако удивительно напоминает древнюю лодью. Нос в виде хищной, диковинной птицы тянулся-тянулся и вдруг рассыпался в ряби. Боря столкнул в заводь камень. Наконец он принял решение:

— Давай шлиханем…

Бью лопаткой под самый бортик, где скопились многолетние отложения. Летят искры при ударах железа о камень. Пальцами выковыриваю крупную гальку, стараясь набрать побольше земли. Но горка в объемистом лотке растет медленно. Черт возьми! Как же такая земля может держать деревья, рожать столько травы? Где носком лопатки, где нагребая пальцами, все же наполняю лоток до краев. Весит он килограммов двадцать, не больше, но, когда поднимаю его, хрустит позвоночник и темнеет в глазах. Пошатываясь, тащу лоток к ручью, где поток не так быстр, опускаю в воду. Земля пузырится, отдавая воздух. Осторожно двигаю лотком туда-сюда. Муть уносится, оголяются мелкие окатыши. Сгребаю их рукой. На дне лотка породы остается все меньше и меньше. Теперь покачиваю лоток, смывая слой за слоем. Оттого, что руки все время в воде, кожа потрескалась, на сгибах пальцев лопнула, болит, особенно по ночам.

Наконец на дне остаются самые тяжелые фракции — желтый песок и черный порошок. Теперь надо предельно точными движениями слить песок. Боря подает свернутую кульком бумажку. Макая в воду пальцы, смываю порошок в этот кулек, отжимаю и бросаю в конвертик. Боря химическим карандашом ставит на конверте номер и обозначает на карте место, откуда взят этот самый шлих, который мы могли бы не брать, и никто с нас не взыскал бы за это.

Если бы на этом кончалась наша сегодняшняя работа! Но беда в том, что гора, где Лида нашла кварцевый вынос, с другого склона сбрасывала такой же ручей. Там тоже надо взять несколько шлихов. Строить для этого второй маршрут Лида в целях экономии времени не захотела. Она решила, что мы за день сможем обследовать оба ручья. Надо всего лишь взобраться на перевал, спуститься с другой стороны и пройти по ручью от истока до устья…

Перевал невысок, каких-нибудь девятьсот метров. Местами он оброс кедровником, а на пролысинах — щебенка, самая зловредная штука для восхождений. Разбитый на плитки камень тек, как песок. Мы буксовали, стараясь продвинуться вперед, но сползали назад, словно тарантулы на бархане.

Вдобавок взъярилось солнце. В тени у ручьев мы не замечали жары. Каково-то сейчас Лиде с Колей Дементьевым, которые идут где-то по горам на самом солнцепеке? Впереди на склоне маячил снежник, но до него еще идти да идти. На четвереньках, цепляясь за ветки кедровника, мы одолевали метр за метром. Почему-то казалось, что рядом и склон положе, и камни покрупнее, надежнее. Круто заворачивая, мы устремлялись туда и попадали на такую же щебенку, а то и хуже — на каменную крошку, перемолотую неведомо чем и когда.

В другом отряде нашей же партии и в другом месте, но тоже на горе, рыли шурфы геолог Миша Шлоссберг и рабочие Боря Любимов, Боря Тараскин, Женя Данильцев. Они поднимались на гору каждый день, кирками долбили шурфы и канавы, в мешках сносили породу к реке вниз, промывали ее и снова поднимались. И в дождь, и в жару, и в холод.

А нам-то сейчас всего раз подняться. Даже неловко становится перед ребятами.

Доползаем до снежника. Пятками сапог втыкаемся в колючий, ноздреватый снег, глотаем его кусками, но жажда не проходит. Слышно, как где-то внизу струится ручеек, однако до него не добраться — наверняка он под камнями. Скидываем рубашки, растираем снегом разомлевшее тело, прикладываем ледяные комочки к лицу. Хочется лежать и лежать здесь, впитывая каждой частицей холод вековых зим. Но Боря, медлительный Боря, торопит. Это раздражает. Неужели от лишней минуты отдыха что-то убудет?

— Убудет, — убежденно бубнит Боря. — Смотри, сейчас три. До вершины еще час прокарабкаемся. А там полезем через кедровник. Да еще семь шлихов. Да домой…

Он тычет в часы с одной часовой стрелкой, потому что минутная потерялась, а мой хронометр, поломанный еще раньше, топором не починишь.