Свежий ветер океана - Федоровский Евгений Петрович. Страница 5

Вяло ответив на приветствие, Дима сделал вид, что он страшно занят, и стал копаться в моторе. Я поставил ногу на борт, катер закачался, как утлая лодчонка. Открыл фанерную задвижку, заглянул в полутемную рубку и обомлел — так мала она была.

— Как же мы уместимся втроем?

— Это фифти-фифти, — с некоторым раздражением отозвался Дима. — Один за штурвалом, двое в уголке…

На катере не было ни крупномасштабных карт, ни современной лоции, ни радиостанции. Но еще больше поразило меня то обстоятельство, что Дима не позаботился взять с собой секстан, навигационную линейку, транспортир, даже обыкновенную линейку с сантиметрами и миллиметрами. Уж эти-то вещи должны быть на любом судне.

— А чем будем определять курс и местонахождение? — спросил я, понемногу сатанея.

— Не бери в голову, пройдем вдоль берега. — Дима кольнул взглядом. — И прошу впредь советы оставить при себе…

Аркаша Корольков собирал свои вещи. Он уезжал в Ленинград. На прощание он сказал мне:

— Суров командор… Как-то вы сживетесь с ним?

Меня встревожили эти слова. С первого же дня Кравченко давал понять, что он здесь командир и не потерпит никаких пререканий. Но, может, в дальнейшем мы сдружимся? Ведь поход по северным морям в сущности только начинался…

Дом на севере

Для двигателя понадобились кое-какие детали, и, пока их делали в портовой мастерской, мы решили сходить на остров Вайгач.

Дима поднял якоря. Орудуя баграми, мы оттолкнули катер от свай причала. Кравченко нажал на стартер. Из-под днища рванулась вспененная вода. Плавно набирая обороты, винт потянул «Замору» вперед.

Володя Савельев положил багры в гнезда на борту, проверил, надежность крепления надувной лодки. «Резинка» лежала наверху вместе с веслами и в случае опасности могла бы спасти нас. Потом он залез в рубку размером чуть больше платяного шкафа, задвинул фанерную перегородку, чтобы не заливала вода, занял место в углу.

Погода пока баловала нас. Работал мотор. «Замора» легко бежала по крутой попутной волне.

Дима уступил мне место рулевого. Штурвал походил на самолетный. Перед глазами удобно располагались магнитный компас, счетчик оборотов, манометр, бензиномер. Однако управление было поставлено с ног на голову: штурвал крутишь вправо — катер уходит влево, и наоборот.

— Я привык так, — коротко объяснил Дима и, понаблюдав за моими действиями, полез в спальный мешок.

С непривычки пришлось долго приноравливаться.

На верхней полке лежали рулончик мелкомасштабных ученических карт и потрепанный томик лоции… 1934 года выпуска. Измерять пройденный путь пришлось с помощью спичечного коробка, зная, что одна сторона его — пять, другая — три с половиной сантиметра. Хорошо еще, что до Вайгача было не так далеко, светило солнце — надежный ориентир, дул устойчивый южный ветер. Может, и вправду все обойдется?..

Слева по борту показалась лиловая полоса. Она постепенно росла и скоро запестрела буроватыми камнями, рафинадными снежниками, зеленой шерсткой тундровой растительности. Это был остров Вайгач. Он лежит на границе Баренцева и Карского морей. При виде его скромных берегов учащенно забилось сердце. Ведь я был там в первый раз пятнадцать лет назад.

Каким-то особенно звонким и радостным было то лето.

Тогда над берегом висели туманы. Это были июльские весенние туманы. Только в июле солнцу удавалось пробить ледяной панцирь океана. Ледовые поля распадались. Белыми тихими ночами с моря доносились глухие раскаты — это рушились ледяные скалы. Лед набухал, зеленел, вбирал в себя миллионы воздушных пузырьков и таял. Над гигантским котлом, где происходила могучая холодная плавка, поднималась арктическая мгла. За ширмой тумана бесился забавный солнечный маскарад. Солнце беспрестанно меняло свои наряды, стараясь выбрать поцветистее да поудивительнее.

И вдруг туман рассеялся, заголубело небо. И сразу загудели самолеты и вертолеты, перекрывая трубные крики гусей. Они полетели в геологические партии, к оленеводам в тундру, к нефтяникам.

Сверху Вайгач выглядел унылым, однообразным. На картах, зажатый между материком и Новой Землей, он казался небольшим. Но когда мы спустились на землю, каждый из его 3380 квадратных километров стал необозримо велик. Вместе эти плоские километры походили на шахматную доску, с которой сняли все фигуры. Впрочем, нет, их не снимали. Их еще не поставили. Но скоро должны были поставить. Недаром сюда торопились геологи, и кто знает, какое будущее готовили они этому пустынному участку арктической суши!

Полет над Вайгачом не веселил глаз. Даже ущелья, прорезанные в толще острова ручейками и речками, не вносили оживления. Внизу блестела река Ямал-яга. На берегу стояли палатки геологов…

На Вайгаче все было доведено до минимальных размеров. Наши сапоги топтали карликовые березки и ивы. В густой траве голубели крохотные незабудки. Но удивляло не это. Удивляло, что почти бесцветный сверху Вайгач оказался наделенным прекраснейшими красками. Была весна, и все карликовое растительное царство разнарядилось и справляло свой единственный в году праздник. Бедные золушки трогательно отвечали на скудную ласку полярного дня.

Мы шли по кочкам, страшась наступать на живой душистый ковер. Вдыхали воздух — чистый, густой. Подставляли ладони под звонкие капли истаявшего снежника. Слушали зов гусей с соседнего озера. По Вайгачу звенела весна…

Палатки были тоже приметой вайгачской весны. Они означали начало полевого сезона. Он короток здесь, в Заполярье, от силы три месяца. За три месяца нужно было обстоятельно изучить необозримое пространство. Природа сжимала сроки, навязывала ускоренный ритм работ. К каждому маршруту у геологов прибавлялся добрый десяток километров. И каждый день пути — без скидок на усталость, на пределе выносливости.

Вайгач называют геологическим заповедником. У него особенные недра. О нем, как и о людях, нельзя судить по внешности. Вайгач не прячет глубоко своих богатств. Здесь коренные породы подходят прямо к поверхности. Сквозь тонкую кожу легко просматривается мускулатура Земли. Поэтому у геологов Вайгач считается удобным объектом для изучения целого ряда закономерностей. Вайгач входит в большую геологическую область Полярного Урала, хребта Пай-Хой и Печорского угольного бассейна. На материке, чтобы добраться до пластов, интересующих геологов, приходится бурить глубокие скважины. На Вайгаче те же самые пласты можно потрогать рукой. Анализ его геологического строения помогает искать полезные ископаемые на материке. И в том, что на Большой земле появляется все больше каменноугольных шахт, рудников, нефтяных скважин, немалая заслуга Вайгача — геологического полигона и лаборатории.

Почти на самой оконечности Болванского Носа в крепко сбитом деревянном доме жил со своей семьей ненец охотник Тимофей Васильевич Пырерко. Главным его занятием, древним, привычным, была промысловая охота. Добывал он моржа, нерпу, тюленя. Но больше всего интересовался песцом. Жена Тимофея Васильевича — Матрена Михайловна шила из оленьего меха и жесткой нерпичьей шкуры очень красивые тапочки, отделывая их заячьим пухом.

Было время, дети жили с Тимофеем Пырерко, и, когда на полярной станции неподалеку от его избы крутили кино, юное поколение Пырерко занимало весь первый ряд. Потом дети выросли и разъехались.

Тимофей Васильевич был первым ненцем, который поставил деревянный дом и крепко осел на северном берегу Вайгача. Еще в начале века здесь вообще не было оседлых поселений. Интересно, что когда в 1897 году Вайгач, в том числе и Болванский Нос, посетил художник Александр Алексеевич Борисов, его сопровождал некий Иван Пырерко. Возможно, это был дед Тимофея Васильевича. Впрочем, фамилия Пырерко очень распространена у ненцев. Так называется один из главных ненецких родов. В переводе «пырерко» означает «щука».