Путешествие на край ночи - Быстролетов Дмитрий Александрович. Страница 3

За всю зарубежную жизнь

для себя

я не сделал ни одного глотка алкоголя, не выкурил ни одной сигары и сигареты, не спустился ни разу в ночной кабак. Но я научился делать это

для них

и делал хорошо, совершенно естественно.

Позднее, когда полностью восстановились физические силы, пришлось заняться спортом, потому что появилась неясная, неосознанная потребность в чем-то, чего понять я не мог: но, ни поездки в горы, ни плаванье, ни теннис, ни фехтование не помогали, и странное чувство пустоты росло.

Как-то зимой 1924/25 года я поехал в горы и к вечеру возвращался с лыжной прогулки. Идти оставалось недалеко. Быстро сделав последний подъем, я остановился на гребне горы, чтобы отдохнуть перед спуском к отелю.

Морозный воздух был ясен и тих. Внизу, подо мной, в глубоком ущелье дремал старинный немецкий городок, укутанный сиреневой мглой. Уютные домики по-дружески жались друг к другу. Дымки вились из труб прямо вверх, сначала сизые в тени долины, потом нежно розовые в лучах заката. Розовая дымка, медленно кружась, плавно восходила в бледно-зеленое небо.

Я оперся на лыжные палки и глядел вперед. Что-то шевельнулось в груди, какое-то неясное воспоминание…

На вершине горы, одинокая в закатном небе, высилась статуя Мадонны, стройная девушка прижимала к груди ребенка; у ее ног, чья-то набожная рука положила цветы, теперь почти занесенные снегом. И опять воспоминание, далекое и близкое, больно тронуло сердце: что-то хотело пробудиться и не могло.

Старый монах в толстой власянице и с капюшоном на голове прошел мимо меня, тяжело опустился на колени перед изваянием Девы, вынул из чехла скрипку, откинул с головы капюшон и начал играть Ave Maria. А я стоял невдалеке и слушал волнующую и чистую вечернюю песнь, уносимую в бледно-зеленое небо, как фимиам, как розовая дымка, восходящая из долины.

Розоватая дымка… От волнения я закрыл глаза. Вот она, эта стройная девушка мисс Изольда Оберон, воспитательница дочерей господина Фишера. Каким пламенем полыхают синие глаза! Торопливо сдергивает она легкую ткань белья с девочки, лежащей на диване… Потом падает на колени…

Мгновение, я стою, выпрямившись, глядя вдаль невидящими глазами. И вдруг, рассекая грудью воздух, прыгаю вперед и, делая крутые повороты по склону горы, в струях снежной пыли стремительно лечу вниз.

Я найду ее…

В поезде я от нетерпения ломал себе пальцы. Я стоял у окна, за которым была ночь, и движение назад занесенных снегом голубых полей, и мелькание желтых огней. Глядел широко раскрытыми глазами — и видел бледный ястребиный профиль, высокий лоб, пышные пряди пепельно-золотых волос… У нее ярко накрашенный чувственный рот и очень блестящие глаза… Недобрые глаза… Вздор!.. Я встряхивал головой и снова хотел видеть перед собой это недоброе, дерзкое и волевое лицо. Но за окном, в проплывающей мимо ночи, видел лишь белое, гибкое тело, страстно обвивающееся вокруг… Э-э, да что я, что со мной делается? У нее чудесные глаза, синие-синие, они сверкают, как драгоценные камни… Но розовое видение опять заслонило все, и я торопливо зажигал новую сигарету, повторяя себе только: "Теперь найду ее… она — моя", и мне казалось это простым и легким.

Придумав удобный предлог, я поехал к господину Фишеру.

— Мисс Изольда Оберон? Она больше не живет у нас. Адрес? Не знаю, право… Она преподает в Английском колледже.

Маленькая Камилла сидит рядом, и в больших невинных глазах ее нельзя прочесть ничего.

В адресном столе чья-то равнодушная рука протянула через окошечко узенький зеленый листок с заветным адресом. Теперь подстерегу вечером, устрою "неожиданную" встречу и… Словом, ждать остается недолго.

Ну вот. Дрожащими руками повязал лучший галстук. Потом часы нетерпеливого ожидания.

Когда, наконец, показывается стройная фигура в сером спортивном пальто, сердце проваливается куда-то… Как зачарованный смотрю в очень блестящие синие глаза… Но они равнодушно глядят вперед, и девушка успевает пройти мимо прежде, чем я вспоминаю, что нужно поклониться.

День проходит как в угаре. Комбинирую красивые фразы, подходящие к случаю. Все варианты продуманы.

— Мне очень жаль, — равнодушно звенит металлический голос. — Я не знаю вас и не говорю на улице с незнакомыми.

В голосе только равнодушие, холодное, безнадежное. Синие глаза небрежно скользнули по моему лицу — и вот я стою со шляпой в руке, с отчаянием глядя на удаляющуюся девушку.

Нет, не уйдет от меня! Не уйдет! Нахожу Английский колледж и записываюсь в класс мисс Оберон. Я хорошо знаю английский язык и удивлю ее своими успехами. Она обратит на меня внимание, завяжется разговор, и я деликатно напомню, что мы давно знакомы.

— Мне очень жаль, но я не помню вас. Вы ошибаетесь. Оставьте меня, я не ищу знакомств.

И снова я стою, смяв в руках шляпу. Сколько месяцев ушло на подготовку этого разговора — и все рухнуло!

Дни, отравленные горечью сожалений, ночи, проведенные в бесплодных упреках и надеждах…

Однако время шло… "Ко всему человек — подлец привыкает", сказал где-то Достоевский. И я привык к потере Изольды. Я был молод и, раз вспомнив о женщинах, уже не мог остановиться на первой неудаче. Появились девушки, которые сами искали меня, и легкие победы заполнили беспокоящее ощущение пустоты.

Но розовое видение не исчезло. Оно осталось в груди вместе с горечью утраты и слилось с ней в одно воспоминание о первой неудачной любви.

Сладкий яд остался в крови…

Прошли месяцы. Для незаметных свиданий с крупными людьми из буржуазного мира мне наняли большую комфортабельную квартиру с очень чопорной горничной. После нескольких успешных операций мы обнаглели, я стал выдавать себя чехам за проезжего американского дельца. Конечно, это было опасно в таком небольшом городе, но нам везло, я верил в себя, в свой ум, ловкость и смелость. Это было время напряженной работы и быстрого внутреннего роста: новые горизонты открывались там, где вчера все казалось изученным, и вместе с тем, по-прежнему, ощущалась потребность в дальнейшей работе над собой. Иногда целые ночи я просиживал над книгами, а затем немедленно пожинал плоды своих усилий, и дни летели праздничные и желанные.

В тот вечер я особенно удачно закончил дела, один поужинал в хорошем ресторане и возвращался домой усталый, но довольный. Вечер был жаркий и очень темный. Пройдя проспект Фоша, я свернул в парк и стал медленно обходить его боковой аллеей. Где-то недалеко звучала музыка, но аллея была почти безлюдна. В черном небе играло зарево далеких реклам, фонари ярко горели, и деревья бросали на боковые скамейки почти непроглядную тень, в которой прятались жалкие парочки, не имевшие денег на отдельную квартиру или комнату в доме свиданий. Пахло автомобильным чадом, цветами и уборной. Кучки подозрительных молодых людей шептались в кустах. Это был вечер в парке большого города, душный и порочный, и я шел, с любопытством наблюдая в себе беспокойное ощущение хаоса и темных желаний. Не повернуть ли обратно, в сторону зовущих и обещающих ночных реклам?

Неожиданно я остановился посреди аллеи. Под деревом сидели двое, лучи фонаря падали сквозь листву, и круглые светлые пятна обрисовывали фигуру девушки, сидевшей на коленях у кого-то. Это пустяки, но из-под платья девушки опять-таки видно женское платье… Ну да — вон стройные ноги, матовый шелк светлых чулок тускло блестит издали… Я пригляделся — знакомая круглая сумка крокодиловой кожи лежала рядом на скамейке…

Я тяжело перевел дыхание. Кровь так прилила к сердцу, что в страхе я сжал грудь руками. Разом пересохло во рту. Да, это ее сумка!

Осторожно в темном месте я раздвинул кусты, пробрался меж деревьями и подошел сзади, к сидящим. Они долго говорили шепотом, потом рассмеялись обе — я узнал металлический звук голоса Изольды и чистый, нежный смех Камиллы.