Харбинский экспресс - Орлов Андрей Юрьевич. Страница 57

— Значит, офицер за Матюшкиным столом сидел? Обыкновенно один, а в тот раз трое? Интересно.

— Нет, их четверо было.

— Как четверо? Да ты, верно, не понял, о ком речь, — сказал Грач, массируя ухо.

— Еще как понял! Офицер, а с ним трое статских. Нет, двое. Другой тоже вроде как офицер, только странный какой-то. Все в шинель кутался. Это летом-то! А шинель хоть и генеральская, но худая.

— Ну, а другие?

— Третий кряжистый, плотный, с усами. Все потел да лоб платком утирал. А четвертый — тот, по всему, на дороге служит. Пальто кавэжэдэковское. Может, учитель.

— Отчего же учитель? Интеллигентного вида?

— Не, интеллигенты — они все малохольные. А тот хотя и худой, но сильный. Я таких знаю. Только очень усталый.

— Понятно. А дальше?

— Посидели, выпили, а после наверх ушли.

Тут парень вдруг замолчал — сообразил, видимо, что наболтал куда больше, чем надо.

— О чем толковали?

— Не знаю. Я далеко был.

Грач понял, что более ничего интересного не услышит.

— Ладно, ступай. Да скажи хозяину — пускай тоже заходит.

Вошел управляющий, остановился возле порога.

— Проходите, Иван Дормидонтович. Ну что вы, в самом деле? Садитесь. Чай, не в гостях.

Иван Дормидонтович глянул быстро, из-под бровей, но ничего не ответил. Сел, картуз на коленях пристроил.

Грач помедлил, помолчал, а после сказал:

— Что ж вы, уважаемый, дезертиров-то укрываете? Это нехорошо. За то по головке не погладят.

— Каких таких дезертиров?

— Я о подавальщиках ваших. Молодые, крепкие. Почему не на фронте?

Управляющий ухмыльнулся.

— Так какой теперь фронт? Комиссары замирились с германцем.

— Оставьте. У нас здесь не Советы, слава Богу. Своя власть имеется. Вот адмирал Колчак войско собирает. Про мобилизацию слышали?

— Вот вы куда… Понятно. Слышал, конечно. Да все равно — какие ж они дезертиры? Пантелей — последний сын в семье. У Тимошки бронь, а…

— Слышал я про ту бронь, — перебил его Грач. — Липовая она.

— Липовая? — переспросил Иван Дормидонтович. — Нет, сударь. Видать, не все вы знаете. У Тимошки на правой ноге двух пальцев недостает. Перебило ломовой телегой, в детстве еще. Вот и не взяли с германцем сражаться, доктора признали негодным. На то и документ имеется.

Грач хмыкнул, побарабанил пальцами по крышке стола. Потом сказал:

— Это не сильно меняет дело. Сейчас бронь не военные доктора дают, а управление железной дороги. Значит, прямой путь вашему Тимошке в мастерские или в депо. А он здесь отирается. Вот и выходит, что все-таки дезертир. Закон нарушать никому не дано.

— Закон? — вновь переспросил управляющий. — Нет, сударь, нету теперь такого закона, чтоб Тимку иль Пантелея отсюда в Россию послать, на войну. Их там краснюки ждут не дождутся. Тотчас в расход выведут. Или того хуже — мозги набекрень поставят…

Управляющий замолчал, но было видно, что ему еще есть что сказать.

«И вернутся сюда Тимофей с Пантелеем — недавние подавальщики — уже не с подносом в руках, а с винтовками и красными ленточками на шапках, — мысленно закончил за него Грач. — Ну что ж, верно. Перспектива не из приятных. Прав ты, многоопытный Иван Дормидонтович. Слова мои тебе не по душе пришлись. Вон как нахмурился; не одобряешь. Ладно, не вышло строгостью, попробуем взять иначе».

Грач улыбнулся.

— Да это я так, по службе суровость блюду, — сказал он проникновенно. — Не взыщите. Я ведь понимаю — времена нынче темные. Сын на отца, брат на брата… Звериные, можно сказать, времена. Оттого приходится проявлять особую строгость. Если и у нас замутится — пиши пропало. Всему конец. А пока люди видят, что взыскует полиция, — они будут спокойны. Потому что есть и закон, и порядок.

Иван Дормидонтович немного оттаял.

— Это верно. Здесь, слава Богу, еще ничего, еще жить можно. Авось и не докатится до Харбина чума комиссарская. Стараниями и трудами его высокопревосходительства Дмитрия Леонидовича Хорвата, дай ему Господь здоровья!

Управляющий размашисто перекрестился.

«Жаль, не слышит генерал Хорват, как его правление в веселом доме превозносят, — подумал Грач. — То-то б порадовался!»

А вслух сказал:

— Я ведь почему спрашиваю? Начальство велело быстрее следствие учинить. А офицер, который был вместе со злосчастною вашей мадемуазель, по всему, к пожару в «Метрополе» причастен. Вы слыхали о той беде?

— Как не слыхать.

— Так вот. Сам Дмитрий Леонидович соизволил особое внимание обратить. И велел злодеев в кратчайший срок найти. А раз так — будем землю рыть. Куда ж деваться? — Грач развел руками.

— А вы, — продолжал он, — здесь знаете каждый винтик. Все в руках держите. Не видали чего подозрительного?

Управляющий покачал головой.

— Того офицера я не встречал. Мое дело — хозяйство. С гостями больше мадам общается.

Ах, лукавил, лукавил Иван Дормидонтович! По всему было видно. Но Грач словно и не заметил.

— Ну ладно, — сказал он. — Бог с ним, с офицером. Может, он и ни при чем вовсе. Вы вот что скажите: среди прислуги нет ли новых людей?

Тут Иван Дормидонтович задумался.

— Пожалуй что есть. Прачки, скажем, у нас быстро меняются.

— Отчего так?

— Оттого, что китайской они принадлежности. Темные люди. Таким в душу не влезешь. Улыбнется такая, а что у ней на уме — неведомо. Я их стараюсь не держать подолгу, чтоб не смелели.

Грач покивал головой:

— Так-так.

А спрашивать пока не стал ничего — пускай бородатый сам выскажется.

Иван Дормидонтович принялся загибать пальцы:

— Недавно взяли Синь. Это раз. Потом Мэй — ну, она уж с полгода, на Казанскую у нас появилась. Ежиха…

— Кто, простите?

— Ежиха. — Иван Дормидонтович кашлянул. — Тоже прачка. Только выговорить прозвание ее нет никакой возможности. Так вот и кличем — Ежихой. Ничего, привыкла.

— Все?

— Похоже, так. Да вот еще рассыльный, Ю-ю. Мальчишка, похоже, с дурцою. Спрячется — не дозовешься. И сам с собой разговаривает. Все бормочет, бормочет… Я его погоню со двора.

— А он откуда?

— Прачка Мэй привела. Вроде ей братом приходится… Да черт их там разберет. По-нашему балакать умеет, оттого и взял. Только странный какой-то. И глаза такие… будто маленький старичок. Хотя по виду годов десяти, не больше.

— А что в обязанность вменено?

— Да на подхвате. Делай, значит, что говорят, и точка. Записку отнести, в лавку там, на базар иль еще куда. А последнее время на вокзал гоняет. Гости теперь непоседливы, все делами ворочают. Ныне тут, а завтра… И норовят через нас билеты заказывать, чтоб самим после не утруждаться. Некогда им, понимаешь…

— И хорошо справляется?

Управляющий вздохнул.

— Когда как.

Грач покачал головой.

— Что-то не пойму я, Иван Дормидонтович, — сказал он. — Вы человек обстоятельный. Можно сказать, солидный. Как же вы терпите прислугу, которой сами выказываете неудовольствие?

Собеседник его слегка покраснел.

— Да ведь сироты они. Мэй и братец ее… А сирот как обидишь?

— Понятно. Сироты. Стало быть, одни живут?

— Одни. Хотя нет — вчера к ним сродник из дальней деревни приехал. Мэй как раз за братца просила.

— О чем?

— Чтоб в лавку его отпустил, купить угощения.

— А почему не сама?

— Сродник приехал, когда она уж из дому ушла.

— Откуда прибыл-то родственничек?

Управляющий пожал плечами.

— Не ведаю.

— А как же Мэй про гостя узнала?

Тут Иван Дормидонтович задумался. Погладил бороду, покряхтел, но ничего не ответил.

— Понятно, — снова сказал Грач. — Да вы точно ли знаете, что — сироты?

— Точно, — ответил Иван Дормидонтович. — Бывал я у них.

— Бывали? А за какой надобностью?

— За такой, — отвечал управляющий, несколько раздражаясь. — Я, касательно прислуги, доскональность люблю. Где живут, с кем знаются, как хозяйство ведут. Ведь оно что? Здесь, у нас, все стараются. А у себя — дело иное. Дома человек — как на ладони. Только соберется дух перевесть, а тут я на пороге. Если какая гнильца, непременно замечу.