Поход «Седова» [Экспедиция «Седова» на Землю Франца-Иосифа в 1929 году] - Громов Борис. Страница 3

Словом, сделано все, чтобы как-нибудь скрасить долгую и нудную полярную ночь.

«СЕДОВ» ВЫШЕЛ В БЕЛОЕ МОРЕ

20 июля наш ледокол выходил в далекую «полярную экспедицию на Землю Франца Иосифа.

Вылощенный, очищенный от ржавчины, ярко блестя медными частями, расцвеченный флагами, он гордо отшвартовался (отплыл) от набережной Архангельска, провожаемый тысячной толпой и оркестрами. С берега неслось «ура», с палубы матросы в последний раз махали платками и шапками, прощаясь с дорогими и близкими людьми.

Что ждет впереди? Вернемся ли обратно? Возможно, коварные льды затрут нашего гиганта, и тогда нам придется, в больших лишениях провести полярную зиму.

Идем медленно. Северная Двина неглубока, ее дно изобилует большими отмелями. Проходим зверобойное судно «Альбатрос», с которого несутся подозрительные запахи испортившегося тюленьего жира, и белоснежную, изящную яхточку «Браганца», участвовавшую в прошлом году в поисках Нобиле, а теперь купленную нами у Норвегии.

Проходим Саламбалу — кусочек Голландии в миниатюре. Через весь большой остров течет мутная речонка — главная улица рабочего поселка, забитая шлюпками, плотами и парусниками. Здесь дома начинаются сразу со второго этажа, так как весной, во время разлива Двины, вода поднимается на высоту в несколько метров. Юркие, подвижные ребятишки целыми днями дрызгаются в мути, раз’езжают на самодельных лодчонках — словом, чувствуют себя на воде, как дома.

Мимо проходят последние строеньица, несколько крупных лесозаводов, ярко-зеленые островки, и, наконец, мы в Белом море.

У красно-бурого, вылинявшего от времени, пловучего маяка высадили лоцмана, который провожал ледокол по извилистой реке.

На верхнем мостике «Седова» появился общий любимец, один из лучших ледовых капитанов — Воронин. Широкоплечий, с добрыми, всегда веселыми глазами, как ловко он умел метким словом подбодрить начинавших унывать товарищей.

— Право, на борт! — несется с капитанского мостика.

— Есть! — быстро отвечает вахтенный штурман.

— Есть, право на борт! — долетает ответ из застекленного помещения рубки (помещение для управления рулем), где сухопарый матрос уже разворачивает тяжелое колесо штурвала.

Мы идем вдоль восточного берега Белого моря, вдоль зеленой ленты хвойных лесов, мимо небольших поморских рыбачьих деревушек. Но уже вскоре меняем направление и отходим к противоположному берегу — к Кольскому полуострову.

У Сосновицкого маяка пересекаем Полярный круг и выходим в Ледовитый океан. Исчезла неприветливая тундра безлюдного полуострова, белые пятна нерастаявшего прошлогоднего снега. Земли больше нет. Кругом — вода, вода…

Нас, участников экспедиции, расселяют по каютам. Свободных помещений на ледоколе мало. Поэтому большинство попадает в трюм, где из досок наскоро сколотили временные каюты. Перетаскиваем тяжелые чемоданы с пожитками, раскладываем вещи, словом, приготовляемся к большому и длительному путешествию.

— Товарищи, — заявляет нам боцман (старший матрос), — надо ждать шторма. Как только будут волны, сейчас же следует накрепко задраить (завинтить) иллюминаторы. Иначе вся каюта будет полна воды.

Большинство из нас — новички. Многие первый раз на море. Поэтому уже слово «шторм» начинает наводить панику. Бежим к капитану узнать, что нас ждет впереди.

— Да, ребятки, придется вам получить первое морское крещение, штормяга будет солидный. Ну, да не унывайте. Авось, ветер скоро окончится, и тогда мы пойдем по спокойной воде.

На палубе матросы поспешно закрывают брезентами люки, накрепко канатами завязывают бревна и бочки. Ледокол приготовился к бою.

ПЕРВЫЙ ШТОРМ

Мы летим в открытом, бурливом океане. Тяжелые свинцовые облака свесились с неба. Широкие валы, огромные водяные горы неожиданно вырастают перед носом судна. Ледокол то зарывается в белоснежную пену, то тяжело взлетает высоко вверх. Весь горизонт заполнен отвесными грядами волн, с блестящими барашками на гребнях.

Вы представляете себе, что такое шторм в море?

Ну, прежде всего, надо вам сказать, что вы оказываетесь совершенно беспомощными, чувствуете, что бороться со стихией нет сил и что ничего лучшего не остается, как положиться на «волю волн».

Покорно, безропотно, с каким-то отупением переносите вы приступы морской болезни, причем все рекомендованные вам на берегу «патентованные» средства, как-то: лимон, сельтерская вода, оказываются не в состоянии помочь вашему горю. Человек пьянеет, хотя он, может быть, и ярый враг алкоголя. Шатаясь, ударяясь о перегородки, теряя равновесие, нескладно ковыляя ногами, которые вдруг неожиданно одеревянели, пробираетесь по длинным коридорам к каюте, чтобы немедленно лечь на койку, обвязать себя для крепости веревкой и попробовать задремать.

Но ваша хитрость напрасна. С тяжелым вздохом пароход вдруг ложится набок, маленький иллюминатор оказывается погруженным в бледно-изумрудную воду, и вы с ужасом наблюдаете бешеный танец чемоданов, тарелок, ваших сапог, с остервенением летающих по грязному, мокрому полу.

А в это время с палубы несется пронзительный концерт 13 ездовых лаек, взятых для нужд будущей колонии: их заливают раз’яренные волны.

Бедные умные псы, мокрые, дрожащие от холодного, пронизывающего ветра, они так жалобно заглядывают вам в глаза с просьбой немедленно прекратить этот неожиданный ледяной душ.

Но что я могу сделать? Я сам моментально промокаю до нитки и позорно спастись за крепкую дверь кают-компании.

Маленькая крестьянская лошаденка, волею событий оторванная от сохи и попавшая на ледокол, с перекосившимися от ужаса безумными глазами глядит на гигантские водяные горы, врывающиеся на палубу. Только пять коров — будущее свежее мясо колонии — слишком глупы, чтобы осознать события. Втиснутые в узкий загон, меланхолично, с какой-то упорной тупостью они продолжают пережевывать сено.

Все, как мыши, трусливо попрятались по своим конурам. Только спокойные, «видавшие виды» матросы, ловко лавируя меж закрепленных ящиков и бочек, неслышно скользят по падубе, с обезьяньей ловкостью карабкаются в паутине снастей да маленький неугомонный «торопыга» оператор Новицкий, растопырившись у своего аппарата «Эклер», в исступлении вертит ручку кино.

— Смотри! Совершенно исключительные кадры, — радостно-возбужденно кричит он мне. — В Москве на просмотре вся публика заболеет морской болезнью.

Нас штормило два дня. Два дня пассажиры не показывались за общим столом, на радость старшему механику, старику Шиповальникову, который в эти дни чувствовал особенный прилив аппетита и поедал обеды за троих.

А потом вдруг волны утихли. Яркими лучами брызнуло солнце, и в океане наступил штиль. Но погода на севере меняется с быстротой киноленты. Уже на следующий день мы попали в полосу густого тумана. Мороз. Трудно представить, что в данную минуту в Москве тепло, возможно — жара. С полюса дует сильный сквозняк, словно, забыли закрыть гигантскую форточку.

В ЛЕДЯНОЙ КРЕПОСТИ

— Скоро достигнем кромки, — авторитетно заявил капитан. — Холод и туманы — верные предвестники льда.

И правда. Уже к вечеру, переливаясь зеленовато-голубой окраской, мимо нас пронеслись огромные ледяные крепости — айсберги. А на рассвете Воронин обнаружил и долгожданную кромку.

Сначала на горизонте появились мелкие льдинки, потом «Седов» вошел в разрозненный лед, который, по мере продвижения к северу, становился все плотнее и плотнее. К 10 часам вечера продвигаться вперед уже стало затруднительно. Перед ледоколом появились огромные ледяные поля с темными прорехами — полыньями. Под напором стального тарана — носа ледокола — лед дает длинные, извилистые трещины; гигантские блестящие глыбы с шумом переворачиваются в бурном водовороте. С каждым шагом продвигаться к северу становится все труднее.

А тут еще на горе — сильный ветер сдвинул вплотную отдельные льдины. Разрозненные глыбы сковало в одно сплошное поле, упругое и твердое.